– Никогда и никому не позволю так о тебе говорить, – продолжил он. – В том числе и тебе самой.
Он бережно взял ее руку, поднес к губам и не спеша начал целовать пальцы – каждый суставчик.
– Так что перестань говорить ерунду.
Вернул руку себе на грудь и накрыл ладонью.
Ладонь оказалась теплой, мягкой и ласковой. Простой жест почему-то сразу успокоил. И только сейчас она поняла, что рука больше не болит.
– А мне уже почти не больно, – удивленно произнесла она.
– Это потому, что улучшилось настроение, – предположил Бенедикт. Повернул голову и внимательно посмотрел на кровать. – Как соблазнительно она выглядит. – Он нахмурился. – И как жесток пол.
– Твоя постель оказалась неудобной? – удивилась Батшеба. – Где ты спал?
Он разомкнул кольцо рук, и она села. Он тоже сел, и она наконец-то осмелилась прямо посмотреть на него: взору предстал большой, мускулистый, полный сил обнаженный мужчина. Совсем недавно он целиком и полностью принадлежал ей. Следовало бы испытывать удовлетворение, однако она вновь утонула в желании, словно влюбленная девчонка.
За это придется заплатить дорогой ценой.
– Я немного поспал, – ответил он, – а потом принял ванну. Во всяком случае, не посмел явиться к тебе грязным. Впрочем, и пришел я вовсе не для того, чтобы тебя насиловать… вернее… э-э… чтобы меня изнасиловали.
Темный бездонный взгляд скользнул по лицу, шее и остановился на груди. А огненные стрелы пронзили насквозь, обжигая и воспламеняя.
Батшеба торопливо встала.
Он отвернулся и потянулся за рубашкой.
– Вообще-то я думал, что ты спишь. – Слова прозвучали попыткой оправдаться. – И собирался спрятаться под кроватью. Но в этот момент ты, словно Венера, вышла из морской пены – прости, из ванны. Впрочем, должен заметить, что та Венера, которую явил миру Боттичелли, не выдерживает сравнения с тобой.
Он надел рубашку через голову и встал.
Комплимент прозвучал так, словно оказался первым в жизни. Батшеба попыталась было напомнить себе, что ей тридцать два года и у нее растет ребенок. Однако это не помогло: она покраснела, словно невинная девочка, а в душе расцвело и заблагоухало что-то, очень похожее на удовольствие.
Впрочем, благоухать этому цветку пришлось совсем не долго, всего лишь до той минуты, как Бенедикт рассказал, о чем шептались в коридоре слуги.
– Только, ради Бога, не волнуйся, – добавил он. – Тебя хозяйка гостиницы не видела.
Выражение его лица оставалось непроницаемым, зато он, оказывается, читал ее лицо, как открытую книгу. Беспокойство росло.
– Она видела тебя, и этого вполне достаточно. Ни в коем случае нельзя выходить вместе.
Батшеба подошла к стулу, на котором лежала ее одежда. Взяла сверху сорочку и штанишки.
– Даже чистого белья нет, – горестно заметила она.
Бенедикт подошел к окну и посмотрел во двор. Длинная рубашка скрывала фигуру почти целиком; открытой оставалась лишь нижняя часть длинных мускулистых ног. И все же на фоне ярко освещенного окна тонкая материя оказалась полупрозрачной. Батшеба перевела голодный взгляд с широких плеч на узкие бедра, на твердые ягодицы…
С трудом подавила готовый вырваться стон.
– Гостиничный двор переполнен, – заметил Бенедикт. – Суббота в Рединге – явно базарный день. Так что, думаю, горю нетрудно помочь.
– Ты с ума сошел? – изумленно воскликнула Батшеба. – Неужели собираешься пойти и открыто купить мне белье?
– Признаюсь, процедура доставила бы мне искреннее удовольствие. – Он повернулся к ней лицом. Выражение оказалось вполне серьезным, однако в глазах мерцали искры. – Но обстоятельства требуют передать полномочия. Поэтому я поручу Томасу…
– О, только не вмешивай, пожалуйста, слугу!
– Поэтому я поручу Томасу найти горничную, достойную выполнить столь ответственное поручение.
– Если уж на то пошло, я и сама в состоянии купить все, что нужно, – заметила Батшеба. – Во всяком случае, в Рединге меня никто не знает. Просто в этом нет острой необходимости.
С таким же успехом она могла убеждать стул. Ратборн уже взял звонок и позвонил.
– Но ты же не сможешь выйти без белья, – возразил он. – А надевать грязное не захочешь.
– Совершенно не важно, что я захочу и чего не захочу, – парировала Батшеба. – Я вполне в состоянии обойтись собственными силами.
– Но почему, зачем, с какой стати?
Она рассердилась.
– Джек тоже всегда задавал эти вопросы…
Договорить не дал громкий стук. Вместо рассуждений о непонятливости мужчин пришлось спрятаться за штору.
– А, Томас, – приветствовал Ратборн, едва приоткрыв дверь. Разговор продолжился шепотом, причем основную его часть составлял рокот баритона виконта. Потом дверь закрылась, и Батшеба осмелилась покинуть убежище.
– Для исполнения приказа потребуется некоторое время, – заявил Ратборн.
– Право, ты совсем потерял рассудок! – вспылила Батшеба. – Мы и без того ведем себя неосторожно. И тратим драгоценное время.
– Думаю, пора честно признать собственное поражение. Детей мы потеряли. Они могут оказаться и впереди, и где-то за нами. В стороне или прямо у нас под носом. И все же мы не смогли их найти и, судя по всему, в ближайшем будущем не найдем. Чем больше времени проходит, тем больше вероятность ошибки. Так, например, нынешний маршрут не доведет нас дальше Чиппенхема. Можно, конечно, продолжать расспросы по дороге в Бат – но путь из Чиппенхема в Бристоль немного короче и прямее. Не можем же мы одновременно проверить оба маршрута!
Батшебе почему-то стало жарко, потом обдало ледяным холодом. Даже не зная о существовании дороги через Чиппенхем, она пришла точно к такому же выводу. Однако до сих пор каким-то образом удавалось подавить и саму мысль, и отчаяние, вызванное полной беспомощностью.
Неудивительно, что она с такой легкостью уступила желанию. Просто стало ясно, что дело проиграно и скандал неизбежен.
– Поводов для ужаса нет, – снова прочитав на лице ее чувства, успокоил Бенедикт, – Не все еще потеряно. Просто необходимо рассмотреть задачу по-новому, под другим углом.
Батшебе вовсе не хотелось рассматривать задачу. Хотелось упасть на колени и зарыдать. По-детски, не стесняясь. Она не могла больше выносить взрослую жизнь. Не могла больше быть матерью. Не имела сил исправлять положение, расхлебывать чужие неприятности и улаживать неурядицы и конфликты.
– Прекрати сейчас же, – приказал Бенедикт, вновь мгновенно поняв ее мысли. Но сказал он это мягко, почти нежно, а потом подошел и обнял. Батшеба не выдержала и расплакалась.
Гроза оказалась короткой и скоро прошла, однако он не размыкал объятий. Едва Батшеба успокоилась, он нежно сказал:
– Ты просто устала.
– Вовсе не устала, – возразила она. – Спала несколько часов.
– И все же ведешь себя, как маленький ребенок, которому давно пора отдохнуть.
– Что бы ты понимал в детях, которым пора отдохнуть? – обиделась она.
Он пробормотал что-то невнятное, а потом схватил ее в охапку и водрузил на монументальную кровать. Батшеба тут же подскочила.
– Я вовсе не ребенок и не хочу отдыхать!
– Зато я хочу, – серьезно заявил Бенедикт и преспокойно улегся рядом.
– Ну и пожалуйста, – заключила она. Попыталась было выскользнуть из постели, однако сильная рука тут же схватила за талию и вернула на место. – Нам нельзя спать в одной кровати, – предупредила Батшеба. – Это добром не кончится.
– Знаю, – отозвался Бенедикт и быстрым ловким движением положил ее на себя.
Батшеба так старалась вести себя ответственно, обдумывать слова и поступки.
И вот стоило ему лишь позвать – властно, по-хозяйски, – и вся линия обороны мгновенно рассыпалась.
– Это нечестно, – прошептала она и опустила голову. Губы оказались возле его губ.
– Совершенно верно.
Губы встретились и сомкнулись. Она снова стала юной, а кровь помчалась по венам горячим потоком. Они целовались самозабвенно и бесстрашно, и Батшеба отчаянно нырнула головой вниз – в бездонный омут чистого первозданного наслаждения: его вкус, его прикосновения, его запах – ощущение большого, сильного и прекрасного мужского тела.
Теплые нежные руки двигались по ее телу, и тело безвольно, беспомощно отвечало на призыв. Руки… прикосновения… Казалось, стоит ему прикоснуться, и она тут же умрет. А теперь хотелось раствориться в этом прикосновении и в переполнявшей душу радости, в звенящем потоке чувств.
Ослеплена. Влюблена до безумия. Обращена в рабство.
Ну и что? Какое это имеет значение?
Он опять принадлежал ей, пусть всего лишь на несколько коротких мгновений. Она прервала поцелуй, села, взяла его руки в свои и провела ими по животу, к груди. Крепко прижала и, выгнувшись, застыла в безмятежном, бездумном счастье.
– О Боже, – пророкотал он. – О Господи! Ты убьешь меня, Батшеба!
Он притянул ее к себе и снова принялся жадно целовать. Сначала в губы, потом в шею. Ей не терпелось ощутить его существо в глубине собственного тела, однако прежде чем она успела дотянуться, он перевернул ее и оказался сверху. Сжал ее ладони и удержал их на постели по обе стороны головы. Пристально посмотрел в глаза и едва заметно, загадочно улыбнулся.
– А теперь позволь слегка убить тебя.
Склонился и покрыл поцелуями плечо и руку – проложил дорожку к ладони, которую продолжал удерживать на постели. Лизнул запястье – так неожиданно, что острое ощущение заставило ее вздрогнуть от молнии непреодолимого желания. Она беспомощно дернулась, сраженная вожделением.
Сладкая пытка. Восхитительное мучение.
Он принялся точно так же испытывать другую сторону тела, а потом медленно направился вниз. Она погрузилась в чувства, в восторженные ощущения, странные и чудесные. Каждая ласка, каждое прикосновение губ, языка и рук отзывались горячими молниями в тайных глубинах тела, в обители наслаждения.
Он наконец-то отпустил ее руки, словно разрешая схватиться за подушку, чтобы утопить в ней восторженно-беспомощные стоны и крики.
И вот наконец в то самое мгновение, когда она едва удерживалась на поверхности сознания, опасаясь, что вот-вот взорвется и разлетится на мелкие кусочки, он снова поднялся.
Наконец-то, наконец-то, наконец-то.
– Да, – выдохнула она, почувствовав, как он входит все глубже и глубже, и еще несколько раз повторила это самое "да". Ведь она родилась и жила лишь для этого: чтобы обладать им и отдавать ему себя. Безоговорочно и безусловно. Отвергая здравый смысл и самообладание. Только это: быть вместе, стать единым целым, полностью подчиниться страсти.
"Да, да, да. Хочу тебя. Хочу, хочу…" И вот наконец настал последний, дикий взрыв, сияющий экстаз.
"Да, да, да… люблю тебя!"
Глава 12
Бенедикт проснулся, погруженный в аромат прекрасного женского тела. Батшеба лежала рядом, свернувшись калачиком и крепко прижавшись к нему. Бенедикт завладел безупречной грудью. Потом спрятал лицо в нежном изгибе шеи.
Вел себя бесстыдно, порочно и эгоистично.
Над их головами сгущались грозовые облака.
Следовало ожидать неминуемого скандала, скандала десятилетия.
Ну и пусть.
Наказание неизбежно. Обоим придется сполна заплатить за грехопадение.
Так что сдерживаться уже незачем.
Она пошевелилась, тоже медленно выплывая из мутной заводи сна.
– Ратборн? – Голос прозвучал чуть слышно.
– Да, это я. У тебя на груди. Не дергайся, пожалуйста, мне так очень удобно.
– Наверное, уже полдень.
– Неужели?
– До каких пор ты намерен делать вид, что все в порядке и мы не катимся прямиком в пропасть?
– Все в полном беспорядке. Пропасть близко. Так что имеет смысл получить наслаждение и не потерять последние моменты жизни. Знаешь, как сказал замечательный поэт Эндрю Марвелл?
Вижу отсветы зарницы,
Слышу оклик за спиною.
На крылатой колеснице
Время гонится за мною.
Так что давай ловить отпущенные вечностью мгновения.
– По-моему, мы именно этим и занимались, – возразила Батшеба. – Сомневаюсь, что можно поймать больше, чем удалось нам.
– Разве художница может обладать столь ограниченным воображением? – удивился Бенедикт.
– Не забывай, что я не только художница, но прежде всего мать. А потому, едва проснувшись, снова начала беспокоиться о судьбе Оливии и лорда Лайла.
Да, действительно, пришла пора спуститься с небес на землю.
Он не пытался протестовать, когда она выскользнула из объятий и села в постели. Тем более что теперь появилась возможность созерцать прекрасное обнаженное тело. После того как они в первый раз уступили голосу страсти, она вовсе не проявляла ложной скромности и не пыталась прикрыться – вплоть до появления Томаса.
Бенедикт улыбнулся.
– Наверное, считаешь меня глупой сладострастной бабенкой? – грустно спросила Батшеба.
– Просто вспомнил, как, едва услышав стук в дверь, ты проворно юркнула за занавеску.
Она вздохнула:
– Иногда мне очень хочется быть аристократом. Да-да, именно мужчиной. Тогда можно было бы переложить все волнения на кого-нибудь другого.
Бенедикт тоже сел. Взбил подушки и оперся на них спиной, сложив руки за головой.
– Но поначалу ты так не тревожилась. Та поистине философская невозмутимость, с которой ты восприняла исчезновение дочери, казалась весьма впечатляющей.
– Поначалу. Пока оставалась хоть слабая надежда найти беглецов в нескольких милях от Лондона. Почему-то я не сомневалась, что удастся перехватить их раньше, чем они попадут в неприятную ситуацию или в лапы мошенников. Тогда казалось, что мошенницы страшнее Оливии просто не существует на свете.
– Неужели девочка действительно настолько испорчена? – недоверчиво уточнил Ратборн.
– Она слишком много времени провела среди людей, не ведающих, что такое моральные принципы, – просто ответила Батшеба. – Беда в том, что они казались ей куда более интересной компанией, чем мама, которая постоянно одергивает и ругает. Хорошо хоть, что Джек успел оказать на дочку благотворное влияние. – Она коротко рассмеялась. – Знаю, как трудно представить, что безвольный Джек Уингейт смог научить ребенка хорошим манерам и внушить определенные моральные устои. И все же он до самого конца оставался истинным джентльменом. Жил по законам чести и знал, как следует отчитывать, чтобы… чтобы… – Не найдя нужных слов, она прижала кулачок к груди. – Оливия всегда принимала слова отца близко к сердцу. Но ведь прошло уже больше трех лет, и сейчас она помнит лишь те захватывающие истории, которые он рассказывал. Например, историю о сокровищах. А я не умею разговаривать с дочкой так, как разговаривал Джек.
Бенедикт подумал, что прекрасно знает, как надо обращаться с девочкой. Сердце сжалось, словно Батшеба держала его в кулачке.
– В таком случае у тебя одной заботой меньше, – заметил он. – Кем бы ни казалась Оливия, но вот доверчивым ребенком ее никак нельзя назвать. Так что мошеннику будет не так-то легко обвести ее вокруг пальца. А что касается Перегрина… прекрасно известно, что парень ничего не принимает на веру. Все эти обстоятельства, разумеется, не исключают возможности рискованных ситуаций. Но будем надеяться, что дети смогут за себя постоять.
Повисло короткое молчание. Наконец Батшеба нетерпеливо вздохнула и призналась:
– Ратборн, это просто ужасно. Едва я собралась назвать тебя тупым и устроить скандал, ты тут же сказал удивительно мудрые, справедливые и успокаивающие слова.
– Именно этим я и занимаюсь, – согласился Бенедикт. – Сколько себя помню, говорю мудрые слова. Половину жизни провел, улаживая всякого рода неурядицы, успокаивая людей и помогая им увидеть свет истины. Так я воспитан и обучен. Так всю жизнь поступает мой отец. Так поступаю я. – Он помолчал. – Не то чтобы я решительно возражал против хорошей ссоры. Считаю, что это очень бодрит. Даже почти жалею, что не смог оказаться в достаточной мере тупым. Однако, имея дело с безупречным человеком, приходится мириться с подобными разочарованиями.
– Возможно, время от времени я буду швырять в тебя какие-нибудь попавшиеся под руку предметы. Просто так, из принципа, – задумчиво проговорила Батшеба. – Вовсе не потому, что ты скажешь или сделаешь что-нибудь неблаговидное, а потому что это необходимо ради твоей же пользы.
Он рассмеялся и сжал ее в объятиях. Она принялась озорно целовать его, но скоро выскользнула и поднялась с постели.
Бенедикт подавил огорчение и заставил себя смириться с неизбежным, а уже через секунду задумался о задаче, которая не позволяла быть мудрым и дарить спокойствие ближнему.
К счастью для Батшебы, Ратборн тоже встал. Лежа в постели со сложенными за головой руками, освещенный золотистыми солнечными лучами, он выглядел слишком соблазнительным, слишком манящим. Не имело значения, что ниже пояса он был прикрыт простыней. Сбившееся постельное белье придавало лорду слегка неприличный и восхитительно потрепанный вид.
Если бы он не встал и не начал одеваться, Батшеба оказалась бы перед тяжким выбором. Вряд ли у нее хватило бы силы воли и моральной устойчивости сопротивляться искушению снова юркнуть к нему… на него…
Она снова залезла в ванну и постаралась смотреть в противоположную сторону.
Потом взглянула на грязную одежду. Протянула руку к несвежей сорочке.
– Нет-нет, оставь, пожалуйста, – быстро произнес он.
Она посмотрела вопросительно.
Бенедикт быстро натянул рубашку и брюки. Для аристократа он умел одеваться с удивительной ловкостью. Взял звонок и позвонил.
– Уверен, что слуги уже нашли тебе белье. Томас делает все исключительно добросовестно. Вчера, собираясь в путь, я легкомысленно предположил, что мне ничего не понадобится. Он всего лишь снисходительно взглянул на меня – словно на ребенка, ведь для хороших слуг все мы дети – и предусмотрительно упаковал чистое белье, а заодно множество полезных мелочей.
– Вот если бы он и для меня упаковал все необходимое… – с сожалением заметила Батшеба.
– Он непременно обо всем позаботится, – успокоил Бенедикт.
Сквозь едва приоткрытую дверь Томас с трудом просунул объемистый тюк с одеждой и уже собирался было протиснуть горничную, однако Ратборн заявил, что вполне в состоянии сам помочь "миссис Беннет" одеться.
Верный камердинер и его невидимая ассистентка приобрели для Батшебы полный комплект одежды, включая платье. Купили даже шляпку.
– Он никак не мог найти все это на базаре, – заметила Батшеба, когда Ратборн с гордостью передал ей наряд. – Ты наверняка отправил его к модистке. Даже страшно подумать, сколько все это может стоить. Ведь она наверняка отдала то, что предназначалось кому-то другому, да еще в спешке что-нибудь переделывала.
– У модисток всегда остаются невостребованные наряды, – успокоил Бенедикт. – Ведь они имеют дело с дамами, у которых настроение меняется часто и неожиданно. Так что, думаю, она была совсем не против на скорую руку внести необходимые изменения и наконец-то получить деньги за работу. Но все это не имеет значения. Тебе нравится?