– Ну, уж как хочешь, так и понимай. А я бы никогда напраслину на сына подруги не навела. Да и тогда я не сразу поверила, пока не увидела дитя свое, растерзанное, заплаканное, пока не выслушала признания дочери. Говорю тебе, у княжны тогда только первое женское появляться стало, а Стеме уже пятнадцать было, сильный, здоровый уродился. По бабам бегал так, что мы с Эгилем думали его женить при первом же случае да привязать к жениному подолу. А Светорада... Она ведь души в Стеме не чаяла. Вот он, видимо, и решил, что и княжна Смоленская про него. А Светораде только одиннадцать тогда минуло...
В голосе Гордоксевы появились какие-то печальные нотки. Кудияр молчал. Что ж, любая мать затаила бы зло, а Гордоксева еще и спасла Стему. Но вряд ли забыла старую обиду, и тем более не мог забыть ее отец Светорады.
– Стема мой сын, – негромко проговорил Кудияр. – Я принял его, я успел сердцем к нему прикипеть. И я буду защищать его... Даже перед тобой и Эгилем!
Со стороны кухонь повеяло чем-то подгоревшим. Гордоксева оглянулась, словно только теперь вспомнив, где ей следует быть. Однако вопрос о неожиданном повелении Олега привезти Стему в Смоленск остался невыясненным. И княгиня только спросила, где сейчас сын Кудияра.
– Я велел ему пока не сходить с корабля, ждать наказа от меня.
Гордоксева понимающе кивнула, поправила на голове складки покрывала.
– Вот и пусть пока в стороне держится. Ни мужу, ни дочери о его появлении я говорить не стану.
– Но Олег приказал ему вечером в терем явиться, – заметил Кудияр, как-то виновато опустив голову.
Гордоксева смотрела на него с непониманием, потом протяжно вздохнула.
– Мудрено разгадать помыслы Вещего. Что ж... Если он велел, пусть Стема приходит. Но учти, Кудияр, я его в самый дальний конец столов посажу, среди уных и детских. Чести для твоего сына в том немного, да только, если Эгиль и дочь моя его там не заметят, может, и обойдется все.
На том и порешили.
Солнце еще не опустилось за лесистые гряды, а пир во дворе смоленского детинца уже шел вовсю. Кухари и челядь несли на длинные столы большие подносы с зажаренными кабанами, гусями, дичью, ставили блюда, полные медвежатины, оленины, нежно золотившегося среди зелени мяса молочных поросят. По кругу ходили чаши и кубки, раздавались звуки музыки – мелодичное наигрывание рожков и сопилок, переливы гусельных струн, звон посеребренных бубенцов, удары бубнов.
Князья и самые знатные гости Эгиля восседали на галерее терема, глядя на тянувшиеся вдоль всего двора столы, слушали пение певца-гусляра, восславлявшего походы Олега.
Молодой князь Игорь, откинувшись на спинку удобного резного кресла, отодвинул от себя блюдо дичины, испеченной с яблоками. Он уже насытился так, что даже хмель не брал. Но время, когда положено напиваться, еще не пришло, пока все шло чинно: говорили здравницы за князей, поминали богов, восхваляли весь собравшийся честной люд. Все должны были понимать, что это не просто пир-братчина равных, а празднование уговора, заключенного между Киевом и Смоленском, объединения сил Днепровской Руси. Однако Игорь еще не видел невесту. Зато сидевший по правую руку от него княжич Ингельд указал молодому князю на тех женихов сестры, которым было отказано, хотя их тоже пригласили на пир.
– Видишь круглолицего хазарина, который сидит мрачнее тучи да глядит в свой кубок, словно желая увидеть там предсказание своей дальнейшей судьбы? Вот тот, с холеными усиками и длинными завитыми волосами, как принято у хазар. Так вот, эго и есть шад Овадия, сын самого кагана Муниша. На днях он уже отбудет, а пока зван на пир как дорогой гость. Я бы дал ему по шапке да прочь прогнал, отродье хазарское. Но нельзя. Отец даже дарами богатыми его одарил, чтобы не затаил обиды царевич и дальше поддерживал мир с подвластными Смоленску землями кривичей. А теперь, друже Игорь, взгляни на ромея в блестящей хламиде со сверкающей брошью на груди. Этот ведь тоже в женихах числился.
– Да ведь он стар уже! – засмеялся Игорь. – У нас говорят: седина в бороду...
– Бес в ребро, – закончил, смеясь, Ингельд. – Однако где ты видел у него бороду, Игорь? Бреется ромей, как у них в Царьграде принято. Но слышал я от брата Асмунда: мол, не явись ты, может, и сосватали бы за него сестрицу мою. Да и не стар он, моложе многих, только изнеженный сверх меры и воин из него никакой, хотя и состоит главой воинства в самом Корсуне у Понтийского моря. Зато вон тот, что подле Ольги твоей, Гуннар Хмурый, по мне, так самый заправский витязь. Вот был бы славный жених для Светорадки, да только не ровня он моей сестре, как тут ни крути.
Ингельд еще что-то говорил о варяге, но Игорь почти не слушал. Захмелев, Ингельд был болтлив, как баба-гадалка, привечающая народ: слова сыпятся, как горох, но слушать необязательно. Зато Игоря удивило, как поглядывает Ольга на Гуннара, о котором только что говорил Ингельд, – будто интерес у нее особый к нему. И отчего-то Игорю это не понравилось. Он нетерпеливо перебил словоохотливого во хмелю Ингельда:
– Сестра-то твоя где? Ты мне женихов ее все показываешь, а сама она прячется, словно чья-то жена беспутная.
Это было сказано запальчиво и зло. Злился-то Игорь на Ольгу, а гнев готов был излить на Светораду Смоленскую, которую еще не видел. Однако с таким словом Игорь явно погорячился, ибо тут не только добродушный Ингельд на него сердито глянул, но и сидевший за ним Асмунд вперед подался.
– Светорада от тебя, Игорь Киевский, никуда не денется, – молвил младший княжич. – Однако отмечу: ни один из достойных женихов Светорады не смел грубое о ней сказать, уважая ее честь и честь князя Эгиля.
– Знать, не столь и достойные они, раз всем от ворот поворот указан, – сверкнул зубами Игорь. – А мне вот перед Эгилем заискивать нет нужды. Я сам ему честь оказываю, решив с ним породниться.
Еще что-то обидное хотел бросить Игорь, но осекся, заметив внимательный взгляд Олега.
– Ты бы на хмельное меньше налегал, – заметил Вещий. – А то и не разглядишь, какая тебе удача выпала получить самую завидную невесту на Днепре.
Игорь смолчал. А потом отвлекся, наблюдая за потешающими гостей шутами-скоморохами.
На дворе уже смеркалось, и по указу Эгиля слуги зажгли установленные на шестах огромные смоляные бочки. При огнях убранство двора и веселящаяся толпа гостей выглядели особенно празднично: оживленные лица, дорогая одежда, богатая утварь на столах. Выступающие на открытом пространстве между столами скоморохи в пестрых нарядах со множеством бубенцов – прыгающие, поющие, пляшущие, представляли живое и яркое зрелище. Они говорили прибаутки, от которых гости так и покатывались со смеху. А скоморохи тут же проделывали всякие фокусы: прыгали в середину зажженного круга, подкидывали и ловили факелы, залезали друг другу на плечи, а потом все вместе падали на землю, ловко кувыркаясь, опять вскакивали и плясали.
– Смотри, что надумали, – развеселился всегда спокойный Асмунд, толкая старшего брата в бок.
Ингельд взглянул и расхохотался. Игорь тоже посмотрел с интересом. Один из скоморохов, в пестром сарафане, с ярко размалеванным лицом и выкрашенными в желтое мочальными косами, выступил впереди, подбоченясь, стал ходить перед остальными скоморохами, которые падали ему под ноги.
Одетый в сарафан скоморох тоненько запел, вертясь и притопывая:
Я девица краса – ой, люлюшки-люли, У меня злата коса – люлюшки-люли...
К нему подскочил другой скоморох в блестящем варяжском шлеме с личиной. Начал выбрасывать коленца, ходить вприсядку, пытаясь вытащить из-за спины огромный меч. У него не больно получалось, он упал, покатился под ноги размалеванному скомороху-невесте, а тот только перепрыгнул через него, вертя пестрым подолом.
Игорь засмеялся, поняв, что скоморохи высмеивают сватание варяга Гуннара. Он невольно покосился туда, где сидел бывший жених княжны. Лицо варяга стало мрачнее тучи, но он делал вид, будто ему нет никакого дела до представления, помешивал в стоявшей перед ним бадейке резным ковшом-утицей. И еще Игорь с некоторым облегчением заметил, что Ольга не обращает внимания на варяга, смотрит на выходки скоморохов, улыбаясь и перебирая на груди косы.
А скоморохи все чудили, развлекая веселившихся гостей.
Теперь перед скоморохом в сарафане выхаживал гоголем шут в драпированном складками плаще и византийских сапожках. Притопывал, делал поклоны, пятился мелкими шажками, а потом выхватывал из-под полы то цветной венок, то бубенцы, норовя примерить все это на скомороха-девку, как будто одаривал. Она же еще пуще принималась скакать, уворачиваясь и гримасничая.
Вокруг стоял громкий хохот, кое-кто даже вытирал выступившие от смеха слезы. А когда скоморох-невеста поддал шута, изображавшего ромея, под зад, да так, что тот полетел через голову, кувыркаясь, до самых столов, толпа просто загудела. Только настоящий жених – византиец, не принимал участия в веселье, а вежливо улыбался, делая вид, что не воспринимает всерьез проделки шутов.
Однако хазарский царевич Овадия не стерпел, когда среди скоморохов появился его двойник и, гарцуя на жерди с лошадиной головой, стал кружить и подскакивать к выряженной невесте. Перескочив через стол, Овадия бросился к шуту, схватил за шиворот, стал трясти, пока тот под громкий хохот окружающих не вырвался да не юркнул под стол. Овадия счел ниже своего достоинства преследовать скомороха и удалился прочь, не обращая внимания на выкрики подгулявших гостей.
Игорь тоже смеялся, пока смех не замер у него на губах, когда он увидел среди скоморохов своего двойника. У актера была всклокоченная черная шевелюра со светлым клоком посередине, он то и дело распахивал свою широкую накидку, показывая веселящимся гостям подвешенный между ногами огромный член из скрученной соломы и выражая явное удовольствие по этому поводу. К скомороху, изображавшему Игоря, то и дело льнула девица с демонстративно большими грудями и длинной мочальной косой, одетая в некое подобие кольчуги. Это был явный намек на Ольгу, однако сама псковитянка, разобрав, в чем дело, только смеялась. Игорь тоже хмыкнул, наблюдая за тем, как выряженный невестой скоморох в сарафане оттолкнул "Ольгу", даже стал гоняться за ней, а двойник Игоря при этом от удовольствия подпрыгивал высоко да радостно тряс соломенным членом. Закончилось все тем, что их со Светорадой двойники сошлись в буйном танце, напоминавшем совокупление, когда же танец закончился, из-под сарафана скомороха-невесты стали выскакивать мальчишки скоморохи, мал мала меньше, как знак плодовитости невесты.
Игорь сам не заметил, когда начал смеяться и вместе с другими громко хлопать выстроившимся в ряд и кланяюшимся скоморохам. Что ж, на Руси выходки этих охальников всегда были любы толпе, им принято было прощать все, даже издевку, а неудовольствие, которое только что продемонстрировал Овадия, только еще больше располагало зрителей к актерам.
Не успели скоморохи под веселые выкрики толпы удалиться, как от дальнего конца столов повели хоровод плясуньи. Девушки двигались вереницей, сплетя кисти рук, пели протяжно:
Ягода к ягоде наклонилась, Ягода с ягодой сговорилась...
Голоса девушек лились звонко и плавно, да и сами плясуньи были все как на подбор: стройные, длиннокосые, в длинной белой одежде, словно лебедушки, с пышными венками на голове. Любуясь девицами, Игорь не сразу разглядел среди них свою нареченную. Заметил вдруг оживление среди гостей, увидел, как плясуньи красавицы стали расходиться, мелькая белыми рубахами, словно березки в роще, а за ними появилось некое сияние.
Было ли так все задумано заранее или от дочери варяга Эгиля и смолянки Гордоксевы и впрямь лился свет, но она показалась Игорю яркой, лучистой, будто сотканной из блеска и огня. "Просто свет так падает на девку", – одернул он себя, однако продолжал во все глаза смотреть на идущую через обширный двор княжну.
Она была величавой и нарядной. Ее длинные распушенные волосы, спускаясь волнами из-под сверкающего очелья, обтекали небольшую фигурку, как расплавленное золото. Белое парчовое платье мерцало, красиво ниспадая до земли, на широких рукавах блестели нашитые золотые круги. И держалась Светорада столь горделиво, словно всеобщее внимание не смущало ее, а придавало уверенности. Никакого волнения, положенного девице на смотринах, никакой робости, одна величавая краса и светлая улыбка.
Миновав не торопясь двор, она ускорила шаг, почти взбежав на ступени крыльца, к верхнему столу, и этот ее порыв будто взбодрил толпу, так что, когда она кинулась на грудь поднявшемуся из-за стола Эгилю, а потом весело оглянулась на гостей, те взорвались криками и здравницами, поднимая чаши, ликовали, словно появление княжны одарило их великой радостью.
Князь Эгиль, уже достаточно хмельной, гордящийся своей дочерью, громко воскликнул:
– Вот она! Вот она краса Смоленска, княжна Светорада! И это я ее породил!
Гордоксева пыталась было урезонить мужа, тянула за рукав, но Эгиль только смеялся, слушая крики собравшихся, целовал дочь, прижимал к себе. Тут и Олег поднял кубок за здоровье Светорады. Игорь же, наоборот, ощутил некую досаду, оттого что при появлении княжны о нем забыли. С чего это все, словно одурев, славят девку, не обращая внимания на прибывшего сватать ее жениха? Отчего все так носятся с ней, когда тут собрались князья и самые прославленные воины? Ни одной славнице такое возвеличивание не пристало, будь она хоть трижды княжьего рода.
Тут он заметил, что прильнувшая к отцу Светорада внимательно глядит на него. И улыбнулась безо всякого смущения. Ее глаза показались Игорю почти черными, в то время как сама она светилась и сверкала, будто золоченая драгоценность.
– Пляши, Светорада! – вдруг громко приказал Эгиль. – Пляши для отца своего и всего честного народа!
Игорь растерянно взглянул на Олега, ожидая, что тот остановит хмельного Эгиля, напомнит, что эта нарядная девушка уже предназначена Игорю и все они собрались, чтобы огласить обручение, а не для того чтобы его невеста тешила людей подобно скоморохам. Однако Олег сейчас, казалось, тоже был увлечен всеобщим ликованием и поднял кубок, требуя танца.
Игорь ощутил досаду. "Носятся с ней, как с писаной торбой!" – раздраженно подумал он. Глядя поверх зажатого в руке кубка, Игорь наблюдал, как Светорада под устремленными на нее взглядами легко сбежала на двор, остановилась на свободном пространстве перед крыльцом, тряхнула длинными кудрями. Гости вокруг гомонили, однако, едва раздался перезвон гусельных струн – переливчато, неспешно, словно исполнители только выбирали плясовую, – шум стал стихать.
Княжна стояла, уперев маленькие руки в бока и чуть поводя плечами в такт музыке. Ее темные брови изогнулись лукаво, она искоса бросила взгляд на гостей и вдруг по-лебединому взмахнула руками, так что широкие рукава разлетелись крыльями. И пошла, поплыла по кругу, разведя руки, приподняв кисти, звеня скользящими по руке браслетами.
Музыка зазвучала громче, веселее, к переливам струн теперь добавились мелодичные звуки поющего рожка, а княжна все плыла, ускоряя шаг вслед за нараставшей мелодией. Ее руки то взлетали над головой, то опадали, легче становился шаг, быстрее неожиданные повороты. Она плыла, кружилась, приплясывала, потом, подхватив длинный подол, стала перебирать быстрыми и ловкими ногами, выбивая каблучками дробь. Так плясали и девушки в весеннем танце, но во всех движениях княжны были такая грация, такая восхитительная легкость и красота, что гости не могли оторвать от нее глаз, прихлопывали, стучали кубками о столешницы, забыв о вине, а когда ритм ускорился, когда княжна закружилась, то взмахивая руками, то отступая, а потом вновь полетела, распушив золотое облако волос, двор взорвался криками. Они переросли в восторженный рев, когда девушка стремительно остановилась, ее подол обвился вокруг ног, а она рассмеялась, глядя вокруг, и стремительно бросилась на крыльцо, спрятав сияющее лицо на груди отца.
Игорь тряхнул головой, отгоняя наваждение. "Да ей впору с мавками плясать на заре, а не жить среди людей". Он видел, как радостно шумящие гости выходили из-за столов, спешили к крыльцу, выкрикивая здравницы и благие пожелания княжне. Все были оживлены, веселы, не столько от выпитого, сколько от какой-то непонятной радости, охватившей их после пляски Светорады.
Игорь не сразу ощутил на себе взгляд Олега, но Вещему все же была дана великая сила, и, когда он поднял руки, призывая к вниманию, захмелевшие разгоряченные гости начали успокаиваться, отступая от крыльца и глядя на великого князя Руси.
Наконец, когда гомон стих, Олег поклонился Эгилю Смоленскому и громко спросил: готов ли тот отдать его воспитаннику Игорю сыну Рюрика руку своей дочери Светорады? Эгиль ответил согласием, поблагодарил за оказанную честь, а Игорь вновь ощутил на себе веселый оценивающий взгляд княжны. Когда же князья ударили по рукам, а люд вокруг разразился радостными восклицаниями, Светорада первая шагнула к Игорю. Он подумал, что раскрасавица княжна могла хотя бы глаза опустить для приличия, так нет же, пялится и хохочет, а он даже смутился, словно юнец неопытный, чувствуя, как она окидывает его быстрым взглядом с ног до головы. "Словно коня при покупке оценивает", – мелькнула неприятная мысль. У него появилось ощущение, будто не Светораду сговаривают за него, а его привезли в подарок Смоленской княжне.
Однако когда наконец стихли громкие приветственные крики, все пошло по обряду. Светорада с поклоном поднесла Игорю чашу вина, он испил, а потом, как положено, надел ей на палец перстень. Перстень был богатый: со сверкающим темным топазом в окружении более мелких светлых алмазов. Топаз был величиной с ноготь большого пальца, и все это великолепие держалось в оправе из золота. У Светорады даже дыхание перехватило от такой красоты.
– Византийская работа, – со значением заметил Игорь и все же улыбнулся, видя восхищение невесты.
Княжна ответила ему улыбкой, а потом подняла руку, давая всем убедиться в ценности дара жениха. Кто-то разглядывал на ее руке обручальное кольцо, кто-то просто любовался девушкой, только все опять разразились радостными возгласами, зашумели, желая молодой паре многие лета. Только после этого, когда жених и невеста троекратно расцеловались, причем оба при этом украдкой следили друг за другом, – Эгиль и Олег соединили их руки и объявили обрученной парой.
Вновь звучала музыка, вновь гости сдвигали чаши. Было решено, что свадьба состоится на исходе лета, когда князья совершат поход к Киеву (о причине похода не упоминалось, так как говорить о предстоящих суровых событиях было недобрым знаком на обручении) и уже будет собран урожай. А до тех пор Игорь и Светорада будут считаться женихом и невестой.
– Ты доволен, что берешь меня в жены? – негромко спросила Игоря сидевшая подле него Светорада.
Игорю было немного не по себе, оттого что она так непринужденно держится с ним, смотрит, сверкая очами, и улыбается открыто, не смущаясь. И он сказал ей, степенно, как неразумному дитя:
– Тебе еще многое надо уразуметь, княжна, многому научиться.
Она чуть подняла брови, словно удивляясь строгости его речей. Но потом опять улыбнулась, лукаво поглядев из-под Длинных ресниц.
– Вот ты меня и научишь, Игорь. Я ведь твоя теперь.