Годрик потер рукой ноющую грудь. За прошедшие месяцы волосы успели отрасти. Не так давно эти похотливые самки, прежде чем намазать его ароматическими маслами, использовали смесь сахара и воска, чтобы выдрать волосы с корнем. В отросших волосах утешения было немного, но по крайней мере сейчас он вновь превращался в мужчину.
– Принцесса Надира желает вам добра. Монтгомери горько усмехнулся:
– Неужели? Может, она желала мне добра, когда обвинила меня в изнасиловании и передала в руки этих собак, которые чуть не запороли меня до смерти?
– Надира – принцесса. А ты… – Служанка отвела в сторону паранджу и плюнула на землю. – Ты грязное животное. Ты не имел права брать ее, как какую-нибудь английскую шлюху.
Неожиданно приподнявшись, Годрик схватил ее за тонкое запястье.
– Не смей так говорить, или я вырву твой поганый язык. Не забывай – мне терять нечего.
Женщина вздрогнула и поправила паранджу.
– Принцесса послала меня освободить тебя. – Она бросала в него слова, словно проклятия. – Только посмей причинить мне вред, и ты подохнешь здесь, в компании собственного дерьма.
Годрик ослабил хватку.
– Надира хочет освободить меня?
Служанка кивнула, но с таким видом, словно ей неприятна была сама эта мысль.
– Я бы предпочла, чтобы твое тело гнило здесь, но принцесса решила иначе.
– И где твоя принцесса сейчас?
– Спит в своей постели. Неужели у тебя хватает наглости думать, что она могла бы прийти за тобой сама? Ты для нее ничего не значишь.
В этом Годрик абсолютно не сомневался: для принцессы он был всего лишь игрушкой, которую с легкостью выбросили, когда она надоела хозяйке.
– Почему она освобождает меня?
– Тебя должны казнить завтра утром. – Женщина вырвала руку и резко повернулась. – Следуй за мной или подыхай. Мне все равно. – Она толкнула железную решетку тюремной двери.
Может быть, женщина сказала правду? Но что, если это ловушка? Дверь оставалась открытой, но пленник не двигался, продолжая настороженно наблюдать. Только глупец может доверять женщинам, а он больше не был глупцом.
Вдруг, если он последует за ней, его ожидает ад пострашнее нынешнего? Впрочем, не всели равно?
Годрик встал, ощущая ногами неровности пола и совершенно не думая о том, что на нем нет одежды.
– Если Надире нет до меня дела, почему же она меня освобождает?
– Раб не может спрашивать о решениях госпожи, но очень скоро тебе все станет ясно.
Подойдя к двери, Годрик протянул руку и крепко сжал плечо женщины.
– Если ты предашь меня, я убью тебя прежде, чем кто-нибудь сможет мне помешать.
– Убьешь меня – и никогда не увидишь больше свою проклятую Англию. Пусти, собака, я принесла тебе одежду.
Выбора не было. Он, несомненно, погибнет, если останется здесь. О нем просто забудут, и он сгниет в одной из множества грязных камер дворцового подвала. Горе ему, горе глупцу, который опять доверился женщине.
Наконец решившись, Годрик последовал за женщиной по пахнущему плесенью коридору, тянувшемуся за решетчатой дверью камеры, как вдруг служанка наклонилась и подняла узел, лежавший у грубой каменной стены.
– Надень! – Она швырнула ему сверток.
Годрик повиновался. Штаны доходили только до середины икр его длинных ног, а рубашка слишком обтягивала плечи, и полотно тут же приклеилось к чуть подсохшим ранам на его спине. Однако что он мог поделать?
Когда Монтгомери оделся, женщина одобрительно кивнула. Две фигуры в полном безмолвии двинулись по сырому подземному коридору, и тени, сгущаясь, смыкались за их спинами. Бледные, почти бесцветные огромные тараканы разбегались из-под их ног, с потолка капала вода, и неестественно громкое эхо падающих капель жутко звучало в темном коридоре. В воздухе стоял зловещий запах тления.
Вдоль по коридору располагались другие камеры – они были вырезаны в камне и отгорожены железными решетками. В некоторых лежали скелеты, и прожорливые крысы догрызали оставшуюся на костях плоть.
Наконец Годрик и его молчаливая сопровождающая вступили в ту часть коридора, где камни неровного пола поднимались вверх и воздух становился более свежим. Последний участок они проползли на четвереньках, но в конце концов катакомбы остались позади и путники оказались в гостеприимной, залитой лунным светом ночи.
Годрик полной грудью вдохнул ночной воздух и ощутил запах жасмина.
Свобода.
Пять лет прошло с тех пор, как он в последний раз дышал воздухом свободы. Он хотел насытиться ею, словно изголодавшийся человек, попавший названый пир.
Беглецов ожидал одинокий всадник, в одной руке он держал поводья, а в другой – груду тряпья.
Женщина выхватила из седельной сумки бурдюк с водой и бросила его Годрику.
– Ополосни руки, грязная свинья.
Годрик сжал зубы, но повиновался, а служанка что-то быстро сказала всаднику по-арабски. Тот, оставаясь в седле, наклонился и передал ей сверток, который она тут же протянула Годрику.
– Вот причина твоего освобождения.
Годрик взял в руки сверток, который оказался на удивление теплым.
– Что это?
Тряпка соскользнула, и Монтгомери увидел сморщенное красное личико.
– Клянусь святым распятием! – От изумления он едва не выронил малыша. – Ты даешь мне ребенка?
– Это твоя дочь, – равнодушно произнесла женщина.
– Дочь? – Годрик нахмурился и взял ребенка покрепче, стараясь не повредить хрупкое тельце.
– Надеюсь, ты понимаешь, как султану стало известно о твоей связи с принцессой?
Годрик не мог оторвать взгляда от ребенка.
– Мне говорили о подлости Надиры, но я ничего не знал о ее беременности…
– Ты не можешь обвинять принцессу в том, что она упрятала тебя в тюрьму. Она лишь сделала то, что должна была сделать.
Сверток беспокойно задвигался, ребенок сморщил носик и чихнул. Крошечное тело умещалось на его ладони. Святые угодники! Как бы не уронить ее!
Годрик прижал сверток к груди. Пресвятая Матерь Божья, прежде он никогда не держал на руках детей!
Глаза девочки закрылись, и она погрузилась в глубокий сон – мирный, доверчивый. Разве он не клялся раньше, что все женщины коварны и вероломны? Он был не прав. Эта малышка была бесхитростна, простодушна и… бесценна.
Внезапно Годрик испытал благоговейный трепет и умиротворение. Ребенок теперь представлялся ему частичкой рая посреди ада.
Он бросил недоверчивый взгляд на женщину:
– Что дальше?
– Убирайся в проклятую Англию и не забудь своего выродка.
Выродка? Ну уж нет! В душе Годрика поднялась горячая волна желания обладать и защищать. Это был его ребенок. Он увезет девочку в Англию и обеспечит ей место в цивилизованном мире.
Но… Не будет ли это предательством? Если он заберет с собой дочь, то…
– Ребенок должен остаться с матерью. Женщина пожала плечами:
– Заберешь ты этого звереныша или бросишь на съедение волкам, мне все равно. Внебрачный ребенок не может жить во дворце. – Она повернулась к всаднику: – Пойдем отсюда – мы выполнили свой долг перед принцессой.
Некоторое время Годрик Монтгомери наблюдал за тем, как две тени удалялись по направлению к дворцу; лошадь стояла рядом, понурив голову, поводья, соскользнув, упали на землю. Он был свободен, но сердце его не чувствовало этой свободы.
– Подождите! – крикнул он. – Я не знаю ее имени.
Женщина и ее спутник даже не обернулись, хотя Годрик был уверен, что они слышали его. Лошадь тихонько заржала, ткнувшись мордой ему в плечо, и он потрепал ее по холке. В течение последних пяти лет ему недоставало многого, но, возможно, по лошадям он скучал более всего.
Веселенькие скачки устроила ему невеста: рабство, тюрьма и вот наконец свобода.
Осторожно усевшись в седло, Годрик крепко прижал к себе ребенка.
Девочка, проснувшись, потянулась к нему открытым ртом, и незнакомый доселе страх постепенно стал наполнять его сердце.
– Черт, откуда я возьму тебе молоко!
Но ведь чем-то он должен ее кормить?
Годрик поднес руку к личику ребенка, и малышка, вцепившись в его палец, тут же начала сосать с такой силой, что он вздрогнул. Затем глазки ребенка закрылись и почти невесомое тельце расслабилось на его руке.
Почему Надира отдала ему ребенка? Впрочем, не все ли теперь равно?
Монтгомери повернул лошадь на запад и поехал прочь от восходящего солнца.
Личико дочери он прикрыл краешком одеяла, а затем крепко прижал ее к своей груди. Пустив лошадь рысью, Годрик решил попытаться найти еду для дочери.
– У меня есть земля в Англии, – прошептал он, наклоняясь к свертку. – Эта земля была украдена у меня вероломной невестой, но я верну ее, и тогда мы отлично заживем.
Больше ничто не помешает Годрику из Монтгомери владеть тем, что принадлежит ему по праву, как никто не помешает ему покарать тех, кто продал его в рабство. Пускай он был рожден без будущего, без семьи, зато дочь не повторит его мученической судьбы.
Глава 2
Замок Уайтстоун, 1477 год
– Черт возьми! – Айуэрт, отец Мейрионы, грохнул кулаком по дубовой столешнице, в то время как молодой дворянин стремглав уносил ноги из большого зала. – Проклятие! Дочь моя, это уже третий претендент, который сбежал, и всему причиной твой вздорный язык.
Мейриона резким движением перебросила через плечо длинную золотисто-каштановую косу.
– У этого человека слишком большие ноги…
– Дьявол забери и его, и тебя, и эти ноги! – Айуэрт поднялся и двинулся к окну, басовитый рык сменился судорожным кашлем. Слуги разбегались, стараясь не попасться хозяину на глаза, но он не обращал на них никакого внимания, давя тяжелыми сапогами свежесобранные травы. Застоявшийся воздух зала наполнился запахом розмарина и мяты.
Пожалев, что не нашла более подходящего предлога, чем размер ноги кавалера, Мейриона вцепилась в подлокотники резного кресла и собралась выдерживать нападки отца.
– Неблагодарная! – Айуэрт с силой ударил по оконной раме, в раздражении наблюдая, как несостоявшийся жених покидает замок. – Почему ты не можешь хоть чуть-чуть походить на свою добрую, покорную мать?
Мейриона поднялась и отодвинула кресло.
– Отец, прошу вас, сядьте, пожалейте ваши легкие. Позвольте мне принести снадобье, которое приготовила Мэтти.
– Тебе давно уже следовало выйти замуж!
– Пожалуйста…
– Правда, Айуэрт… – Дядя Мейрионы Пьер, сидевший за шахматной доской у камина, взял костлявой, морщинистой рукой одну из пешек, потом не спеша поднял взгляд. – Судьбу не переспоришь.
Айуэрт обернулся и с раздражением посмотрел на Пьера.
– Нуда, тебе ведь не приходится платить королю все эти чертовы подати! – Резким движением он схватил кипу бумаг и помахал ими над головой. – Видишь это? Теперь Эдуард ввел еще и военную подать.
Мейриона упала духом. С того времени, как династия Йорков вернула себе трон, их семье приходилось платить бесконечно растущие подати.
– Если вы позволите, Энни научит других женщин ткать шерсть. В Лондоне за такое сукно мы сможем выручить целое состояние.
– Ты лучше оглянись вокруг! – Айуэрт взмахнул рукой, указывая на голые стены огромного зала. – Золото нужно нам здесь и сейчас. У нас нет времени на дурацкие мечтания о шерстяном сукне.
Мейриона с тоской взглянула на голые каменные стены. Чтобы выкупить отца из лондонской тюрьмы, ей еще шесть месяцев назад пришлось продать все гобелены. Если бы она была почтительной и покорной дочерью и вышла бы наконец замуж, их сундуки уже давно бы вновь наполнились, но перспектива оказаться в подчинении мужчины приводила ее в ужас. Лучше уж она найдет покупателей для сукна Энни, на это ей нужно лишь немного времени. Тогда и ее саму не придется продавать, словно свинью на ярмарке.
– Прошу вас, отец. Умение Энни помогло добыть средства, которые освободили вас из лондонской тюрьмы. Она очень способная. Поверьте, наше состояние скоро вырастет…
– Шерсть и овцы! Моя дочь – торговка… Какой позор!
– Если вы только позволите мне попробовать, я смогу восстановить наше положение. Я на многое способна…
– Твои идеи курам на смех! – прорычал Айуэрт. – И потом, как ты доберешься до Лондона? Ты даже на лошади толком ездить не умеешь.
Это был довольно чувствительный удар, но Мейриона, несомненно, могла бы найти способ доставить товары в Лондон и при этом не сидеть верхом на лошади.
– Я прошу…
– Довольно! – Айуэрт хлопнул бумагами по столу. – У тебя мозгов не хватит для торговли. Если бы они у тебя были, ты бы позволила мне умереть в этой тюрьме, а не платила бы королю такой огромный выкуп.
– Боже, отец, как вы можете так говорить?
– Зима наступает, а крестьянам уже не хватает хлеба… Мейриона с досадой топнула ногой.
– Мы найдем выход. Если расходовать наши средства разумно…
– Все ценное продано. Зимой мы скорее всего замерзнем. Лучше бы я сдох сам, вместо того чтобы обрекать на смерть других. – Айуэрт зашелся в судорожном кашле.
Боже, если бы только он позволил ей попробовать!
– Мне нет нужды выходить замуж столь поспешно. Вместо этого мы можем уменьшить количество солдат, которых содержим.
Айуэрт поморщился:
– Это безумие. Замок нужно защищать.
– Защищать? Но из-за них мы можем остаться без куска хлеба и без крыши над головой. Зачем нам столько охраны? Невозможно пройти из зала на кухню и не наткнуться на рыцаря.
– Расстаться с моими солдатами? Глупости! – Айуэрт закашлялся. – Что ты, женщина, можешь понимать в обороне!
Мейриона нервно забарабанила пальцами по подлокотнику кресла.
– Пока ты находился в тюрьме, мы с этим неплохо справлялись.
Обернувшись, Айуэрт обвел взглядом голые стены и пустой буфет.
– Ты распродала все убранство и утварь. Даже мы, те, кто сидит за большим столом, должны теперь есть с досок для резки хлеба вместо оловянной посуды.
– Это несправедливо, отец. – Мейриона сжала губы. Тогда она просто не нашла другого способа заплатить выкуп. – Будь у меня побольше времени, я могла бы раздобыть плату, продавая шерстяные ткани Энни.
– Упрямая девчонка! – Айуэрт широким шагом подошел к дочери и наклонился так, что их носы почти соприкоснулись. – Ты не выходишь замуж из-за того ублюдка, не так ли?
Кровь отхлынула от лица Мейрионы.
– Прекратите! Я не хочу выходить замуж ни за кого, а за него – тем более.
– Тебе нужен он – я вижу это по твоим глазам. Мейриона покачала головой, словно отгоняла тайные мысли. Прошло уже семь лет, а в ее ушах все еще звучал голос Годрика из Монтгомери: сладкий шепот рыцаря сменялся ночными кошмарами – обещанием отмщения.
– Неразумное, глупое дитя! Ты хоть имеешь представление, где сейчас твой бесценный бастард?
Мейриона вздрогнула.
– Он на континенте и о тебе давно уже забыл.
В том, что сказал отец, была логика, но Годрик поклялся предъявить на нее свои права, и эта клятва никак не выходила у нее из головы.
– Они называют его Драконом, – продолжал Айуэрт, вновь отходя к окну. – Если люди отказываются склониться перед его железной волей, он сжигает целые деревни, уничтожает слабых, а любого, кто отказывается повиноваться, он засекает до смерти. Своих врагов он лошадьми протаскивает по уличной грязи.
Эти слова ледяной иглой страха пронзили сердце Мейрионы, в ее душе возникло чувство, подобное тому, какое испытывает путник, укрывшийся под шатким обломком скалы.
– Я этому не верю…
– Не веришь тому, что только последний дурак не знает?
Мейриону снова пронзила дрожь. Менестрели слагали баллады о деяниях жестокого Дракона, но она никоим образом не связывала чудовище с тем красивым рыцарем, который целовал ее ладонь. Мир опрокинулся. Как она могла не знать, не чувствовать этого? Разве не почувствовала она решимость и силу Годрика, когда он целовал ее?
Теперь Мейриона поняла истинную причину бешенства отца: Дракон где-то поблизости, и Айуэрт должен защитить свою дочь. Все душе возникло невольное чувство благодарности.
– После того как он отсюда убрался, Пьер нашел ему место во французской армии. Теперь этот негодяй ведет роскошную жизнь – он разжирел на захваченных землях. – В ярости Айуэрт ударил кулаком по ладони. – Чертов йоркистский ублюдок! Он жиреет на службе у французской знати, тогда как мы задыхаемся, пытаясь заплатить королю эти чертовы подати. Мне следовало убить его, когда у меня была такая возможность.
– Отец… – Мейриона встала и протянула к нему руки.
– Больше я не потерплю твоего неповиновения. Если ты посмеешь отвергнуть следующего жениха, клянусь всеми святыми, я отправлю тебя в монастырь. – Айуэрт смерил дочь гневным взглядом, и воцарившееся молчание было более убедительным, чем любая нотация. Но в глубине этого взгляда Мейриона все же видела крупицу растущей тревоги. Замок Уайтстоун, расположенный на вершине крутой скалы, имел отличную естественную защиту, но все оборонительные устройства не помогут, если в самое ближайшее время Айуэрты не смогут пополнить свою казну. Среди наемников уже началось брожение, и некоторые даже покинули замок.
Дядя Пьер отодвинул от себя шахматную доску и, скрипнув расшатанным стулом, поднялся из-за стола.
– Послушай, Айуэрт, может, лучше мне самому жениться на девчонке?
Мейриона в недоумении уставилась на Пьера.
– Но это же нелепо…
Не обращая на нее внимания, Пьер схватил Айуэрта за плечо:
– Ты относишься ко мне как к члену семейства, но ведь мы не состоим в кровном родстве, верно?
Айуэрт в глубокой задумчивости поглаживал бороду, и Мейриону вдруг объял ужас.
– Но это же немыслимо!
– Мой друг, я старею. У меня есть деньги и титул, но нет своей земли. Объединив наши капиталы, мы только выиграем. Странно, что это не пришло мне в голову раньше.
Айуэрт задумчиво посмотрел на дочь:
– А что, это стоящая мысль.
Мейриона почувствовала, как у нее подгибаются колени, и, чтобы не упасть, оперлась рукой о стол. Святые угодники! Ей следовало принять предложение последнего жениха – с его большими ногами она как-нибудь бы смирилась.
– Не могу поверить, что вы вообще можете обсуждать такую чудовищную идею.
Отец сердито смотрел на нее.
– Но разве не ты сама разогнала всех женихов?
– Мне нужны дети. – Пьер резко ударил тростью по ножке кресла. – Мейриона – девушка сильная, здоровая…
Неужели такой старик еще может производить детей? При мысли о том, что его сморщенные руки будут ласкать ее, к горлу Мейрионы подступила тошнота.
– Это безумие.