Роксану играла молоденькая учительница французского в княжеском семействе. Она была хороша собой, но не более того. И у Кати, несколько репетиций просидевшей на стуле в углу, зародилось подозрение, что Лизетте очень хочется быть благородной синьорой с завидной родословной и она прислушивается к урокам Глеба, пытаясь приобрести манеры знатной дамы. Остальные приходили кто от скуки, кто из желания приобщиться к богеме, кто встретиться с другом или увидеть милые глазки…
Дело шло так медленно, сцены отделывались так тщательно, словно спектакль предстояло показывать в императорском театре. А при весьма низкой одаренности большинства студийцев не похоже было, что к лету доберутся до последнего акта. Но никто не торопился. "Почему же?" – думала Катя. И решила, что все здесь всех устраивает. Глеб получает заслуженную сотню рублей. Гуго несколько часов в неделю чувствует себя гордым и бесстрашным, Михаил – красивым, Лизетта – благородной. Что ж еще? "Как жаль, что мне ничего не надо", – подумала она еще и заскучала, чем очень обрадовала Лека.
– Вот и хорошо, и не ходи туда, не будет этот чахоточный на тебя кашлять.
– И почему ты недолюбливаешь драматический театр? – недоумевала Катя.
– Наверное, у меня или недостаток, или переизбыток воображения. Всегда вижу, что это актеры и они играют. Отмечаю малейшую напыщенность, фальшь и ухожу в середине спектакля с испорченным настроением. А в балете совсем другое. Там все настолько условно, что никто ничто и не пытается выдавать за настоящее. А я, принимая эту условность, вижу за жестами и па живые чувства. Или просто наслаждаюсь красотой движений. Может, потому, что я сиамец? У нас же нет театров в европейском смысле. Если ставят спектакли, то в основном полусказочные, танцевальные…
– Значит, все в них известно заранее… Это, должно быть, не очень интересно?
– Катюша, ты не права. Известен сюжет, да, но каждый раз заново переживаются актером и зрителем вечные чувства: любовь, разлука, утрата, обретение, ненависть и благодарность, знакомые каждому.
– Поэтому тебе больше и нравится балет. Движениями легче передать чувства. То, что в словах часто выглядит напыщенным, можно точно передать одним взмахом руки, улыбкой. Но опять зависит все от таланта. Можно передать, а можно – нет.
– А почему это – мне больше нравится? Мы смотрели танцы Айседоры Дункан. Разве тебе не понравилось?
Катя на миг задумалась, вспоминая мягкую пластику мисс Дункан, свободную гибкость фигурки, едва покрытой куском легкой прозрачной ткани – ни корсета, ни лифа, ни туфель. На сцене жила женщина такой, какой ее создал бог: очарование девичьей скромности, первая страсть, отчаяние с трагическими нотами неудавшегося счастья.
Старуха, сидящая в соседней ложе, громко и скрипуче возмущалась "цензурным попущением". Но отчего? Не было ничего шокирующего нравственность в античном целомудрии свободных движений.
– Очень понравилось. Но вот я думаю, думаю, чего же мне не хватает в балете? Наверное, мыслей… неожиданных мыслей, сюжетных ходов. Увлекательности…
– Непредсказуемости? Хорошо бы тебе, Катюша, побывать на наших народных гуляньях. Крестьяне Сиама очень любят импровизированные представления, нечто вроде соревнований в остроумии и актерском мастерстве между деревнями. На любой свободной площадке, без кулис и занавеса, но с очень строгими ценителями. Первые реплики и вообще начало могут быть тривиальными, но дальше события развиваются непредвиденно. Прямо из зрителей выходят в круг новые герои. Погибшие замолкают и отступают в сторону. Но горе тому, кто замешкался или был недостаточно находчив, кто смазал игру. Засмеют и долго будут поминать бездарность.
– Да, интересно. Только вряд ли придется увидеть.
Чакрабон посмотрел на медленное кружение снежинок за окном – опять снег – и неопределенно проговорил:
– Кто знает, кто знает…
На следующий день Катя последний раз шла в студию.
По дороге заглянула в кондитерскую, купила коробку пирожных, шоколад – к чаю. И прощание получилось теплым. Поулыбались, она пообещала обязательно быть на премьере. "До свидания". – "Всего хорошего…"
"Вот и театр не для меня", – думала Катя, бесцельно бродя по сумрачным улицам.
Календарь возвещал о весне. Но какая же это весна? Разве что подтаяло… Серо. Сыро. Безрадостно. Морось. И откуда-то тянет запахом хлорки… Постой-ка… Уже была эта слякоть, этот запах. Ну конечно же! Госпиталь, куда бегали с Зоей на занятия. И она поняла, что ей хочется. Больше всего хочется надеть строгую белую косынку, фартук с красным крестом и войти в палату, где от тебя ждут помощи, исцеления от горячечного бреда.
Катя приоткрыла тяжелую темно-вишневую дверь, не сомневаясь, что ей обрадуются, даже если здесь не осталось знакомых.
Дверь, подтолкнув ее в вестибюль, гулко захлопнулась. Катя оглянулась: "А-а, поставили пружину…"
– Барышня, вам кого? – окликнул ее неприязненный голос.
Бесцветное лицо, одежда в тон сероватых больничных стен.
– Мне?.. Я бы хотела работать сестрой милосердия…
И Катя, смутившись, стала путано объяснять про курсы, которые закончила вот здесь же, про войну, про желание приносить пользу людям.
– Ах эти краткосрочные курсы! – пренебрежительно перебила ее женщина. – Их давно не существует. Что там давалось?.. Что вы умеете делать кроме перевязок?
– Но разве не важно правильно перевязать? И опыт… нескольких месяцев войны.
– Знаю я вашу войну! Таскались небось с офицерами по ресторанам? Покажите-ка ручки. Холеные ведь?
Катю захлестнула волна обиды. За что? Унижаться… Только не хватало ей ладони показывать. Да! И ногти отполированы! Но это же ни о чем не говорит! И с какой, собственно, стати она должна выслушивать оскорбления? Катя вскинула голову:
– Если вы не возражаете, я хотела бы все же поговорить с главврачом.
– Идите, идите, – услышала она вслед брюзжание и решительно поднялась по лестнице.
Главврач был толст, лыс и устало-доброжелателен.
– Голубушка, – сказал он, выслушав Катю, – с войны вернулись сотни сестер, и все почему-то хотят работать в Петербурге. Или в Москве. Дипломированные сестры милосердия, окончившие не краткосрочные, наши, а более солидные курсы. Но мы не можем обеспечить всех работой в стольном граде. Вы хотите быть полезной отечеству. Так отчего бы вам не отправиться в какую-нибудь земскую больничку? Но нет, в тмутаракань вы не поедете. Не правда ль? А жаль!
– Я не говорю – нет. Я не думала об этом. Не знаю.
Катя представила избу в глухой деревеньке. Бесконечная зима, тоска, волки воют по ночам. Чужие люди. Опять одиночество. Зябко поежилась.
– Ну подумайте, подумайте… А надумаете – обратитесь в департамент. Вас с радостью поддержат.
– Хорошо.
– А еще выход: коли, голубушка, вы считаете медицину своим призванием, постарайтесь получить высшее медицинское образование. Женщинам, слава богу, оно уже доступно.
– Я не успела окончить гимназию.
– Даже так! Ну это-то как раз не страшно. Было бы желание. Сдадите экзамены экстерном.
– Да, да, – кивала в такт его словам Катя. А как было не согласиться? Все правильно.
– Я вам даже раскрою карты. Есть у меня место сестры. Со вчерашнего дня…
Катя встрепенулась.
– Нет, нет. – Он отстраняюще выставил перед собой ладонь. – Есть, но, я думаю, вы сами от него откажетесь… У вас достаточно обеспеченный вид. Значит, средства имеются? – Он скорее утвердил, чем спросил.
– Вполне.
– Ну вот. И, может быть, даже влиятельные родственники, покровители?
– Допустим. Но какое отношение…
– А такое, что, вероятно, если вы попросите кого-либо походатайствовать, похлопотать, то устроитесь. В том числе и к нам. Отобрав это место у женщины, для которой заработная плата сестры – единственная возможность существовать. Понимаете? Вы отнимете у нее кусок хлеба.
– Но я не из-за денег. Правда.
– А благотворительность мне не нужна. У нас строгая дисциплина, жесткие обязанности. Я требую, и я должен знать, за что требую. Нет, нет…
Катя встала с узкого диванчика.
– Ну что ж…
– Голубушка, вы не обижайтесь на меня. Но поймите.
– Я понимаю.
– Вот и хорошо. Будьте счастливы.
Катя под колюче-торжествующим взглядом пересекла вестибюль и, придержав дверь, чтобы не хлопнула, вышла. На серую улицу. Дошла до перекрестка. Прямо пойдешь – к Храповицким придешь. Может, к Ивану? А если выбрать земскую больницу? Тогдо назад, мимо госпиталя, к департаменту. "Господи! Да если бы Савельев был рядом, я сомневалась бы, куда идти? Пусть хоть какая глухая деревенька! Или работа на износ – как на войне. Да что угодно!.. Но уехать сейчас одна я не смогу. Только не одиночество с бесконечными воспоминаниями. Да и Иван ни за что не отпустит".
Слезы навернулись на глаза, Катя всхлипнула и сразу оглянулась: не слышит ли кто? Но нет: пожилая чета шла рядом, мирно переговариваясь, стайка гимназисток бежала навстречу, пролетка прохлюпала мимо по снежной кашице – никому до нее не было никакого дела.
Только Лек вечером пожалел, успокоил:
– Не переживай, Катюша. Ну, если так уж хочешь… Хочешь, я попрошу кое-кого – и тебя не только примут в этот госпиталь, тебя будут умолять оказать им честь, надев форму, и еще извинятся за столь неприветливый прием. Хочешь?
– Нет. Хотела бы. Но не на таких условиях – я ведь рассказала вам об обстоятельствах дела. Чтобы из-за меня кто-то пострадал? Нет.
Лек подумал, что при желании можно было бы уладить все к обоюдному удовольствию, но он этого не желал.
– Катрин, а хотели бы вы иметь в своем распоряжении целый госпиталь?
– О чем вы? – Катя глянула на него непонимающе.
– Все равно от разговора не уйти.
Он отвернулся к окну, и его голос прозвучал глуше:
– Тогда еще один вопрос. Катрин, а как вы относитесь к электрическим вентиляторам?
Катя с некоторым недоумением посмотрела на него. Электрический свет – это понятно. Электромобиль видела. А что такое вентилятор? Для чего он? Лек очень серьезно глядел на нее, ожидая ответа. Спросить? Тут что-то не так просто. Но раз электрический – значит, нужный.
– Хорошо отношусь, а что?
– Но если так, вы смогли бы спокойно переносить сиамскую жару.
– Ваше высочество, вы приглашаете меня в гости в Бангкок? Вы уезжаете? Я все время забываю, что вам скоро уезжать.
– Да. Через месяц. Вам стало бы недоставать меня, Катрин?
– Конечно, принц.
– Мы перешли на столь официальный тон… Но, может быть, так даже лучше. Я вовсе не зря спросил про вентилятор. Если бы вы ответили "нет", не знаю, решился бы я продолжить наш разговор. Я приглашаю вас не в гости… Я очень надеюсь, что вы согласитесь стать моей женой! И ваш госпиталь будет на моей, на нашей, родине. Представляете, Катрин, как Сиаму нужны люди хотя бы просто знакомые с медициной?! Врачи-иностранцы обслуживают лишь королевский двор, крупнейших сановников и тех же иностранцев. А на миллионы остальных только горстка монахов-знахарей. И там будут все возможности, чтобы проявить себя, свои силы, чтобы помочь людям… – Он торопился сказать побольше слов, привести максимум доводов до Катиного ответа, чтобы не услышать короткого "нет", и сам сознавал, что лукавит: вряд ли жене принца доведется исцелять бедняков, покрытых язвами и лишаями. Но это – потом… Потом…
Катя, даже не давая себе отчета, давно ждала признания. Но не предложения. Если бы он был русским, Катя, пожалуй, не стала бы колебаться. И сейчас, если забыть, что он сын короля, и просто по-человечески сравнить его со всеми знакомыми ей молодыми людьми из тех, что приходили в особняк Храповицкой, посещали театральную студию, встречались в харбинском госпитале ("Сережа!.. Нельзя… Не думать о нем!"), то, несомненно, Чакрабон был ближе всех. Если и хотелось видеть кого-то рядом, то именно его. Милый, добрый, заботливый Лек. Странно представлять себя замужней дамой. Катя прислушалась к себе. Счастлива? Не уверена. А рада? Конечно. Если только не думать, что ждет там, в неизвестной стране. Помочь бедным сиамцам? Она сможет! Она многое умеет! Месяцы войны не прошли даром… Пальмы, слоны. Слоненок…
Летом, когда Катя только что приехала из Харбина и ее мучили ночные кошмары, Лек спросил: "Ты не потеряла слоненка?" – "Нет". – "Дай мне его на минутку". Он поднес нефрит к лицу и, касаясь губами, что-то зашептал, а потом сказал ей: "Я не только офицер, но и лекарь-знахарь. Положишь под подушку слоненка, будешь видеть только добрые сказки". Правда помогло.
"Теперь не будет проблемы, чем занять свободное время. Постараюсь и я помочь Леку, чем смогу. Вот уж и совсем согласилась. Иван? Но это лишь отговорка. Он хорошо относится к Леку и всегда говорит, что спокоен за сестру, когда тот рядом…"
– Лек! Но я никогда не думала… Я не ожидала…
– Вы не хотите?..– Он поднялся с намерением попрощаться.
– Подождите. – Катя тоже встала, заглядывая в расстроенные глаза, коснулась пальцами рукава мундира. – Я просто не готова сейчас к ответу. Вы – принц, а я даже не графиня…
– У вас самое царственное имя России – Екатерина! – Чакрабон с надеждой улыбнулся.
– У меня нет родителей, и без согласия брата я вряд ли решусь сказать "да". А ваши родители? Не может быть, чтобы они смирились с недостаточно знатной невесткой.
– Я думал об этом, уверен, что знаю отца, и, хорошо разработав тактику, можно ждать благоприятного исхода.
– Тактика боя и его исход… Разговор офицера.
– Куда ж от этого деться, Катрин? Так вы согласны? Вы сами? Или лучше так: вы оставляете мне надежду?
– Да, принц. Иван обещал навестить меня завтра утром. Так что до следующей встречи, Лек.
Чакрабон прямо от Кати поехал к Ивану. Лесницкий, увидев его взволнованное лицо, тревожно спросил:
– Что случилось, ваше высочество? Неприятности? Что-нибудь с Катей?
– Нет, Иван Иванович. Все в порядке. Но сейчас вся моя жизнь зависит от вас. Мы с Катей просим вашего благословения.
Иван, успокоившись, вздохнул:
– Я был готов к этому разговору. Будь вы российским подданным, о лучшей партии для Катерины я бы и не мечтал. Я верю, что вы всегда будете ей надежным другом. Но что скажет император? А ваши родители?
– Я все продумал, Иван Иванович. Взять в жены подданную Российской империи без согласия Николая Второго нельзя, и я знаю, что не получу его. Приглашая меня для обучения военному делу, император обещал отцу моему Чулалонгкорну заботиться обо мне и не дал бы согласия без ведома отца. А отец ни за что не согласится. Сейчас, во всяком случае.
– Но что же вы предлагаете, ваше высочество? – обеспокоенно спросил Иван.
– Я думаю, что все обойдется. Отца я поставлю перед свершившимся фактом. Мать? Мама и есть мама. Они очень любят меня. А то, что русская?.. Открою вам маленький секрет. Только пусть Катюша не знает. Два года назад, будучи в отпуске дома, еще до знакомства с вашей сестрой, я был очень увлечен своей кузиной Валиндрой и попросил отца дать разрешение на брак. Казалось бы, почему бы и нет? Королевская кровь, одна из самых знатных девушек Сиама. И отвечала мне взаимностью. Так нет. Отец отказал. Говорит, рано. Я думаю, что просто он хочет сначала женить моего старшего брата, кронпринца. А Вачиравуд, по врожденной холодности своей к женщинам или еще отчего-то, не хочет. Я давно его не видел, в письмах всего не напишешь, но я намеками спрашивал, не собирается ли он жениться в скором будущем, и получил в ответ категоричное "нет". Так что добровольного согласия отца не будет. А я люблю Катрин и уверен, что ей будет хорошо со мной.
– Но что вы предлагаете? – переспросил Лесницкий.
– Все можно устроить достаточно просто. Никто сейчас, кроме вас и Катрин, не знает о моих планах, и, чтобы не получать отказа отца и императора, я не буду спрашивать их согласия. Еще месяц, и в чине полковника я оставлю Петербург. Катрин едет со мной. Венчание в первой же церкви за пределами России. В Константинополе. Свадебное путешествие: Каир, Цейлон. А родители… Даже если они лишат меня наследства и титула "небесного принца", я остаюсь офицером и жалованья вполне хватит для безбедного существования.
Иван задумался. Странный человек принц, неоднозначный. Жаль, что не пришлось сблизиться раньше. Но при всей доброжелательности он всегда был отделен некоторым барьером. Черта характера или влияние "голубой крови"? Нет, превосходства, пожалуй, не чувствуется. Просто сильная личность. На первый взгляд – невысокий, изящный, но за внешней хрупкостью – уверенность, надежность, сила.
Чакрабон не торопил Лесницкого. Даже отвернулся к окну, понимая, как сложно Ивану одним словом решить судьбу сестры.
– Ну что ж, если все зависит только от меня, то я не против.
– Иван Иванович, я вам очень благодарен. Но, возможно, у вас найдется сейчас два часа свободного времени, чтобы сказать это Катрин? Экипаж ждет у подъезда.
Катя в этот вечер не находила себе места. Пыталась читать, не улавливая смысла фраз. Подходила к роялю, поднимала крышку и, постояв задумчиво, опять прикрывала черно-белую полоску.
– Екатерина Ивановна, ваш брат пришел, – заглянула в ее комнату горничная.
– Иван? Здравствуй. Что случилось? Ты обещал быть только завтра…
– Катюша, я разговаривал сейчас с принцем. Он внизу, задержался, Ирина Петровна с ним…
Катя покраснела, выжидающе глядя на брата.
– Да. Он просил моего согласия на ваш брак. Я не против. Но, Катенька, уверена ли ты, что это именно то, что тебе нужно? На всю жизнь? Уверена ли ты в своей любви?
– Да!.. Пожалуй…
– Вот это "пожалуй" меня смущает. Ты осознаешь, какие могут быть трудности? Чужой язык, обычаи. Ты сможешь принять их, посчитать родными?
– Смогу. Ты же выучил китайский, японский и английский.
– Но мне было нужно для работы. И дело не в том, что ты не сможешь выучить сиамский… Сможешь. Сейчас поднимется Чакрабон. Ты все решила обдуманно и бесповоротно?
– Да.
– Катрин, извините за столь скорое возвращение. Так уж получилось. – Лек улыбался немного неуверенно и был бледнее обычного.
– Все хорошо, ваше высочество, – постаралась его успокоить Катя, но сама почувствовала, как голос предательски задрожал.
– Друзья мои, – подошел к ним Лесницкий, – мне, право же, никогда не приходилось никого благословлять, но я желаю вам счастья и с надеждой на него вверяю вам, ваше высочество, судьбу самого родного мне человека. – Иван перекрестил и трижды, по-русски крепко, поцеловал принца и сестру. Даже у него на глаза навернулись слезы. – Самое главное, будьте счастливы.
Помолчали немного. Втроем говорить было больше не о чем. Следовало привыкнуть к новому положению.
– Позвольте в честь знаменательного события пригласить вас на скромный ужин в "Англетер", – все еще скрывая волнение за официальным тоном, проговорил Чакрабон.
– Чудесно! – Катя хлопнула в ладоши. – Я пойду скажу Ирине Петровне.
– Нет, нет, Катенька, не надо никому ничего говорить. И ей тоже. Иначе завтра все будет известно императору. Я потом объясню тебе подробнее свои планы.
Она взглянула на брата. Иван подтверждающе кивнул: