– Мэри, – прошептал он ей в ложбинку у плеча, и от его дыхания, касавшегося её кожи, по её телу до кончиков ногтей прошла дрожь. Она сама повернула к нему лицо, и когда их губы вновь встретились, испытала ошеломляющую радость. Её ещё никто так не целовал. Она знала поцелуи Боба и Гэмфри, Илайджи и других... Но никогда ещё с ней не творилось подобного. И когда Чарльз сильнее прижал её к себе, целуя так, словно не мог насытиться, она тихо застонала, приникнув к нему всем телом.
Как же он нежен... Как силен!.. Так упоительно было чувствовать себя слабой и покорной в его руках. У неё стучало сердце, она ничего не понимала, и вместе с тем все её чувства до странности обострились. Она ощущала его тяжесть, ощущала как его твердая, как камень, горячая грудь прижималась к её мягкой груди. Потом она поняла, что его рука скользнула по её телу, по вздрагивающему животу, изгибу бедра, коснулась ноги, с которой в пылу борьбы сползла рубаха. Потом, лаская, оказалась на внутренней стороне бедра, стала скользить выше... Это было необыкновенно... И так страшно, даже стыдно... Когда же он сильнее прижался к ней бедрами и она ощутила внизу его твердую плоть, она почти запаниковала.
Помимо воли её руки уперлись ему в плечи, пытаясь оттолкнуть, Мэри стала ловить ласкающую её руку.
– О нет! Не надо...
Она произнесла это резким, почти громким голосом.
Брэндон повиновался. Приподнявшись на локтях, он глядел на неё, видел её нежную и умоляющую улыбку, поначалу ощущая лишь стук собственного сердца и легкую досаду. Он понимал, что в ней заговорила её девичья стыдливость, как и понимал, что долго она не устоит, если он захочет. И какой-то миг боролся с охватившим его искушением. Ведь Мэри смотрела на него так нежно и так доверчиво... Их тела были так близко, разделенные только тонкой тканью её смятой рубашки. Она нервно стала натягивать на колени подол, при этом чуть приподнявшись, и он еле сдержался, чтобы вновь её не опрокинуть.
На помощь пришел рассудок. Его слабый поначалу голос зазвучал наконец в полную силу, когда Брэндон окончательно сообразил, что сейчас может произойти и чем ему это грозит впоследствии.
Он резко отшатнулся от неё, вскочив с кровати.
У Мэри расширились глаза, когда она увидела его сильное, нагое тело, огромное и темное в полумраке комнаты. Чарльз подошел к тазу для умывания и, схватив кувшин с водой, вылил его себе на голову. Жадно втянув воздух, он оглянулся на неё. Её охватил стыд от того, что он видит, как она его рассматривает. Она отвернулась. А когда вновь посмотрела, он уже был в теплом, опушенном мехом халате, нервно стягивая на талии опояску.
– Убирайтесь! Немедленно!
Это было сказано грубо, почти зло, но она лишь согласно кивнула. Ей вдруг стало так стыдно…стыдно... стыдно!..
Когда он удержал её у двери, она едва не зашипела на него, резко выдернув руку жестом, словно собираясь ударить.
Он бесцеремонно оттолкнул ее. Потом осторожно приоткрыл дверь.
– Льюис!
Слуга так и подскочил.
– Что угодно?
– Вот что, дружок, сбегай на кухню и принеси мне пива.
По виду слуги не было похоже, что он что-то заметил ранее. Позевывая и почесываясь, он поплелся по сводчатому коридору к лестнице.
Брэндон еле дождался, когда он исчезнет. Оглянувшись на принцессу, он кивком указал на дверь.
– А ну, быстро!..
Она так и шмыгнула за приоткрытую створку. Чарльз заметил, что она побежала не в проход, по которому вышел Льюис, а в другую сторону коридора. Что ж, она лучше его знает замок, сообразит, как проскочить незамеченной.
Брэндон какое-то время прислушивался. Было тихо, только откуда-то снизу, со стороны кухни, слышался лязг котлов и отдаленные голоса. Возможно, все и обойдется...
Он прислонился к двери. После нервного напряжения его охватила безмерная усталость. Он только что был на волосок от гибели, не менее чем вчера, когда барахтался в мутной воде среди проносившегося мусора. Да, опасная вышла поездка. Он думал об этом, пока не заметил, что улыбается. Хмыкнув, Брэндон засмеялся, потом просто зашелся от хохота.
Таким, изнемогающим от смеха, его и застал вернувшийся Льюис и тоже стоял, глупо улыбаясь, глядя на хохочущего хозяина и сжимая в руке кружку с пивом.
Глава 5
Апрель 1514 г.
Первое, что надлежало сделать Брэндону – это наладить отношения с Мэри Тюдор, тактично вернув их в нормальное русло. В этом были свои трудности, в основном из-за непредсказуемости самой Мэри. Брэндон ловил себя на мысли, что опасается реакции принцессы. Обижена ли она, испугана ли, хватит ли у неё сообразительности вести себя, как ни чем не бывало, или она начнет игнорировать его, или закатит скандал? Но Брэндон делал ставку на её влюбленность в него.
С утра он успел перехватить Мэри Болейн, вошедшую в свиту принцессы. Он знал эту красивую дочь сэра Томаса ещё по Нидерландам, был с ней в хороших отношениях, и она сообщила ему (после двух-трех монет и поцелуя, от которого прямо растаяла), что если Чарльз хочет свидеться с принцессой, то лучше попозже, когда они займутся подготовкой её нового гардероба и когда у Мэри, как у всякой женщины в таких случаях, улучшится настроение.
Но Брэндон все же решил основательно подготовиться к встрече. Оседлав коня, он поскакал в Испвич, ближайший город, где рассчитывал найти ювелирную лавку. Он хотел сделать Мэри подношение, ведь женщины добреют, если их одаривают. И Чарльз решил приобрести для принцессы что-либо особенное, если таковое найдется в глуши Саффолкшира. Оказалось, нашлось: две великолепные броши – удивительно тонкой работы камеи в оправе из золота с перегородчатой эмалью и вкраплениями мелких изумрудов. Теперь Брэндону было, что предложить в качестве примирения.
У себя в покое Мэри Тюдор крутилась перед зеркалом, примеряя сметанное на живую нить платье. Услышав, что её хочет видеть сэр Брэндон, девушка вспыхнула. Краснела она также быстро, как и её августейший брат.
– Прикажете ввести его? – спросила Мэри Болейн.
Мэри даже задрожала. Она с самого утра ждала и боялась встречи с Чарльзом. Ей казалось, что она не сможет даже поднять на него глаза. Хотя, что за ерунда? Когда это августейшие особы терялись перед своими подданными? Видимо, она совсем одичала в этой глуши!
Мэри напустила на себя невозмутимый вид и, накинув на недошитое платье пелерину, величественным жестом отослала женщин. Сердце её гулко колотилось, и этот предательский жар на щеках...
Войдя, Брэндон учтиво поклонился.
– Я прошу ваше высочество простить меня. Так глупо было мне перепутать свою комнату с вашей... этим утром. Но я ещё не очень хорошо изучил замок, и это утреннее недоразумение...
– О чем вы? – растерялась Мэри. – Это я должна...
– Вы мне ничего не должны, милели. Я просто перепутал.
Они обменялись взглядами, и вдруг расхохотались.
– Если моя принцесса простила меня, – наконец молвил Брэндон, – то нижайше прошу принять от меня это скромное подношение.
И он открыл перед ней шкатулку с камеями.
– О, Благословенная Дева! Это мне?..
У неё загорелись глаза при виде украшений, принцесса заулыбалась и, присборив над сгибом локтя рукав, даже позволила ему пристегнуть броши. Глядя, как ловко справлялись с поручением его тонкие длинные пальцы, Мэри невольно вспомнила, как эти руки касались её кожи, какие ощущения вызывали... и почувствовала, как горят щеки.
Брэндон же с самым невинным видом улыбался.
– Так все забыто? Я прощен?
Она лишь кивнула, отворачиваясь и давая понять, что он может идти. Но ничего забывать Мэри не собиралась. И едва за ним захлопнулась дверь, как она в танце прошлась по комнате и остановилась перед зеркалом. Мэри казалась себе восхитительной; и ещё она думала, что ей не составит труда влюбить в себя Чарльза Брэндона.
Все дни, что они оставались в Хогли, Мэри и Чарльз вынуждены были часто общаться. Задержка всем была только на руку. Принцессе готовили положенный гардероб, знакомили с нововведениями этикета, а в свободное время она улаживала свои дела в Хогли, давая кастеляну последние указания. Но стоило появиться Чарльзу, как она оставляла все дела. Он же веселил ее, развлекал, исподволь обучая тому, от чего она отвыкла, живя в глуши. Но ни он, ни принцесса больше не обмолвились о происшедшем в комнате Чарльза. Для обоих это была запретная тема.
Мэри жаловалась Брэндону:
– Моя Гилфорд отказалась сопровождать меня ко двору. Для меня это удар, я ведь так привыкла к ней. А она все твердит, что я уже достаточно образованна и такой взрослой принцессе не нужна гувернантка, считая, что сама уже немолода, что ей не место при блестящем дворе Генриха Тюдора. Мег хочет уехать в свой Кентский замок, заняться делами имения. Но я-то ведь знаю, что она едет с Джонатаном Холлом!
Брэндон пытался её утешить, убеждал, что теперь при ней будут самые блестящие леди двора: достойная и услужливая Люсинда Моубрей, знающая все тонкости этикета Мэри Болейн, умница Нанетта Дакр и, наконец, верная Джейн Попинкорт.
Мэри чуть улыбалась.
– Да, Джейн едет со мной. Леди Гилфорд когда-то очень предвзято к ней относилась, а потом даже полюбила. Говорит, что Джейн предана мне, а преданность следует ценить. А Джейн ради меня даже отказалось от брака с Бобом Пейкоком, хотя он очень богат и любит ее.
Брэндон вслух восхищался этим шагом преданной фрейлины, про себя же отметил, что понимает отказ мисс Попинкорт. Она была придворной дамой, и не могла не знать, какая блестящая перспектива открывается перед ней, если она станет наперсницей принцессы. Это куда значительнее, чем быть женой торговца из Ипсвича! К тому же Джейн может ещё надеяться вновь завоевать короля и возвыситься при дворе. Да, он понимал мотивы Джейн. Что до него самого, то придворная жизнь была всем, что ему нужно сейчас. И он старался увлечь Мэри той новой судьбой, какая ждет её при дворе, благо она более не настаивала, чтобы он открыл ей, за кого её хотят выдать замуж.
Мэри слушала его с интересом и вниманием, но иногда на неё словно накатывала грусть. И она удивляла его, говоря, что ей будет недоставать Хогли, что она любит эти места. Она вдруг осознала, что привыкла к этой жизни, к своей свободе. Бродить по зеленым лугам, сидеть с удочкой у рва, жить беззаботной и простой жизнью среди этих милых людей...
Вздыхая, она вкладывала руку в его ладонь, и вдруг бросала быстрый загадочный взгляд из-под полуопущенных ресниц, от которого Брэндона бросало в жар. Порой Мэри действовала на него, как бокал шампанского. В нем словно что-то вспыхивало... и гасло под влиянием рассудка и осторожности. Просто малютка дьявольски соблазнительна и кокетлива. К тому же – заметил он с некоторой досадой – свои чары она пробует не только на нем. Она просто свела с ума Гарри Гилфорда, заигрывала с Болейном. А эти её две тени – Гэмфри и Илайджа! Порой Брэндон едва ли не ревновал ее. И если с Гэмфри, достаточно предприимчивым, чтобы попроситься в свиту шталмейстера двора, Брэндон смог поладить, то с этим, как его величали, "гусенком" Илайджей, он ничего не мог поделать. Тот, казалось, только и жил взглядами Мэри. А тут ещё и сама принцесса заявила, что желает включить его в свою свиту, не желая с ним расставаться.
Брэндон был против. Да этот парень насмешит весь двор деревенской неуклюжестью и может скомпрометировать её высочество своими влюбленными взглядами! Мэри глядела на Брэндона с наивным кокетством:
– Уж не ревнуете вы меня, Чарльз? Столько пыла, горечи...
В день их отъезда, Мэри расплакалась, глядя на удаляющиеся стены Хогли, но вскоре вытерла слезы, стала весело болтать со своими женщинами, загадывать загадки, даже напевала что-то, пытаясь подыграть себе на лютне. Потом принцесса велела подвести верховую лошадь – её высочеству было угодно ехать верхом, и непременно во главе кавалькады, рядом с Чарльзом Брэндоном.
Свита многозначительно переглядывалась, кивая друг другу в их сторону: все уже заметили предпочтение, которое принцесса оказывает шталмейстеру. Чарльз сам не заметил, как невольно перешагнул через какие-то условности ещё в Хогли, но он пытался оправдать себя: ведь он в фаворе у Тюдоров, с Мэри рос, как с сестрой, всегда был близок с ней, к тому же разве он не обязан развлекать и веселить ее? Но все же он сдерживал себя, памятуя, что у него есть и серьезная тема для разговора... Об исчезнувших средствах на ее содержание, например, и о том, что ей не следует жаловаться на бедность в Хогли брату. Но едва он мягко стал обговаривать с ней этот вопрос, лицо принцессы помрачнело.
– У меня было лишь сто человек штата, да и то половина из них разбежалась, – тихо проговорила она. – Я жила на мизерные подачки. Мы не позволяли себе съедать в неделю более чем на два фунта, и чуть больше тратить на дрова и свечи. Я ходила в штопаных платьях и не могла позволить принимать гостей. А ведь я Тюдор, сестра короля. Моему брату должно быть стыдно, что он так обошелся со мной.
У Брэндона сжалось сердце, начинал жечь стыд. Он ругал себя последними словами и почти жалел, что не в силах произнести их вслух. И в то же время он понимал, что должен как-то извернуться, отвести от себя угрозу, лгать ей... Поэтому Чарльз переводил разговор на Генриха, сводил все на траты, которые королю пришлось предпринять ради военной кампании.
– Упомяните ещё пиры и турниры, что он устраивает при дворе, и о коих мне вы столько рассказывали!
– Вы примете в них участие, и блеск, каким окружит вас король, сторицей возместят то, что вы пережили в Хогли.
Мэри молчала.
– В Хогли я была счастлива, – вскинула она голову. – А главное, я научилась сама полагаться на свои силы. И смогу выстоять перед Генрихом.
Брэндон приходил в ужас от этих слов, более того, почитал их едва ли не святотатством. Пусть он и знал все тайны и слабости Генриха, но для него брат этой упрямицы всегда был прежде всего его величеством королем Англии, человеком, наделенным неограниченной властью. И он поспешил предостеречь Мэри:
– Когда вы будете при дворе, то поймете, что люди живут и умирают по воле короля.
Она лишь пожимала плечами.
– Я прекрасно помню предсказание о Генрихе: начнет править как ягненок, но станет свирепее льва. Но, кажется, вы хотите запугать меня, сэр Чарльз?
– Нет, я просто хочу показать вам и обратную сторону медали. Однако для вас Генрих – прежде всего брат, единая плоть и кровь. И он любит вас... возможно, даже испытывает перед вами чувство вины. И вы сможете даже сыграть на этом.
Стоп! Дальше говорить не следовало. Она сама должна разобраться в интригах придворной жизни.
Мэри словно не слышала его, лукаво поглядывая из-под ресниц. Брэндон умолкал и ловил себя на мысли, что откровенно любуется ею. Как грациозно она держится в седле, как ей идет этот наряд из светло-коричневого бархата с широкими рукавами! Её маленькая шапочка прикрывает лишь затылок, а волосы, спрятанные под сетку, выбиваются, и так красиво завиваются легкими прядями на ветру.
– Вы так смотрите на меня, Чарльз!
– На вас иначе невозможно глядеть. И я, и Гэмфри, и Илайджа...
– Причем тут Гусенок? Мы говорим о вас.
– А когда вы будете при дворе, все мужчины...
– Продолжайте! Влюбятся в меня, ведь я так хороша. Вы ведь это имели в виду, не так ли? Но вы-то сами, что думаете обо мне, сэр Чарльз?
– Для меня высшая награда служить вам.
– И только-то...
– Что я могу ещё ждать?
– Да, что?
Их взгляды встречались. Глаза Брэндона вспыхивали, её – сияли, но оба тут же отворачивались друг от друга, вспоминая об эпизоде в его комнате. Это было запретно, но так упоительно...
Придворные многозначительно поглядывали на едущую в стороне от обоза парочку. Они прекрасно смотрелись вместе на зеленеющем, пестром от первых цветов лугу, оба прекрасные наездники – красивая молодая пара, которым, видимо, так хорошо вместе.
– Чарльзу Брэндону просто поручено ввести ее высочество в курс дел при дворе, – пояснял членам свиты Томас Болейн, но при этом его интонация была столь ироничной, что даже чопорная Люсинда Моубрэй насмешливо хмыкала.
А Брэндон и в самом деле рассказывал принцессе о дворе. Ему необходимо было сделать так, чтобы она заранее была милостива с его союзниками и предвзято относилась к недругам. И он восхищенно отзывался о маркизе Дорсете, хвалил герцога Норфолка, суше отзывался о Бэкингеме или приближенной даме королевы графине Солсбери.
– Вы слушаете меня, миледи?
– Да, Чарльз. Я помню леди Солсбери. Она моя двоюродная тетка, дочь герцога Кларенса, брата моего деда Эдуарда IV, Ее выдали замуж за сэра Поула и сделали графиней Солсбери. Она очень красива, – произнесла Мэри, словно бы с сожалением.
– Ну, она уже не так хороша, как раньше, – успокоил её Брэндон. И добавил:
– Леди Солсбери очень предана королеве, поддерживает её партию.
– Партию Катерины?
Брэндону пришлось пояснить, что весь двор поделен на две партии: союзников Испании, в число которых входят королева, герцог Бэкингем, лорд епископ Фишер; и партию, что стоит за союз с Францией, и которую возглавляет канцлер Вулси и Дорсет. О Вулси они поговорили особо. Брэндон отзывался о нем с восхищением, хвалил его деловые качества, государственный ум, говорил, что король прислушивается к его мнению более чем к чему-либо другому.
– Да, я наслышана о Вулси, – отвечала Мэри. – В Ипсвиче, откуда он родом, о нем отзываются похвально. Но если мой брат прислушивается к речам Вулси, значит, он за союз с Францией?
Брэндон предпочел ограничиться уверениями, что Генрих ещё ничего для себя не решил. В противном случае разговор мог коснуться того, что залогом этого союза может стать именно она. А Брэндон избегал этой темы, даже встревожился, заметив, как задумалась принцесса.
– Если судить по вашим речам, сэр, – спросила она через время – вы тоже поддерживаете профранцузскую партию. И значит, я тоже должна держаться этого направления?
Он был в восторге от её покорности и изумлен сообразительностью. Уйдя от прямого ответа, Чарльз стал говорить, что король Генрих будет восхищен такой умной сестрой, которая внимательна, вдумчива и учтива. К тому же ещё красавица и...
– Разве что по воде не хожу, – улыбнулась Мэри. Лишь ближе к вечеру принцесса, наконец-то оставив Брэндона, пересев с коня в фургон к своей свите, и позволила им опекать себя. Джейн Попинкорт, стряхивая щеткой пыль с её подола, негромко заметила:
– Миледи, вы весь день уделяли внимание только сэру Чарльзу, а это недопустимо. Вы не могли более явно продемонстрировать своих чувств, даже если бы на глазах у всех обняли его и поцеловали.
Мэри невозмутимо пожимала плечами.
– Пустое, Джейн. Ах, как было хорошо скакать с ним, ощущать ветер в волосах и лошадь под собой. Джейн, моя Джейн, – как он смотрел на меня!
– Было бы удивительно, если бы он сидел при вас потупясь. Но вы играете в опасную игру. Послушайте доброго совета, и не заставляйте Брэндона делать выбор между его сердцем и долгом.