- Как можно, ваше благородие; он приказал, если не отведут хорошей квартиры, так нанять.
- Так нечего и хлопотать, вот здесь есть квартира, лучше и не найдешь.
- Поди посмотри, прекрасная, меблированная, с зеркалами комната, - сказала Пейса.
- Да уж, верно, понравится его благородию, - сказал улан, посматривая на Пейсу, - так я поеду, буду ждать его у заставы.
- Веди прямо сюда; да постой, служивый, ты посмотри, ты увидишь, какая прекрасная квартира, мы за постой дешево берем.
- Ну, посмотрю, - сказал улан, въезжая на двор и слезая с коня.
- Видишь, какая квартира для твоего офицера?
- Славная, славная!
- На-ко, выпей с дороги.
- И квартира славная и хозяйка славная!.. а уж мой офицер такой, что и квартиру ему подай славную и хозяйку славную… ох, да и водка какая славная!..спасибо!
- Если понравилась, так выпей еще… Смотри же, прямо к нам веди, не слушай других…
- Небойсь; да закусить, брат жидовочка, дай чем-нибудь.
- Сейчас, сейчас; вот два бублика.
- Довольно одного. Так прощайте же покуда.
- Офицер твой любит играть, может быть, в карты, так мы ломберный стол поставим, - сказала Пейса.
- И играет, и гуляет, - отвечал улан, моргнув глазом.
- Женатый или нет?
- Какой женатый!
- А богатый?
- Да сорит деньгой; куда их беречь: и поигрывает, и вашу братью задаривает… щедрый, нечего сказать! Ну, поеду навстречу.
- Прямо сюда, да не ошибись. Я пошлю фактора на заставу… Хаймэ! гэ!
Пейса что-то пробормотала, и Хаймэ побежал за уланом.
- Хвалит своего офицера, - сказала Пейса, выходя за ворота, - в карты играет…
- Э?
- И богат; вот и играйте с ним.
- Э?
- Да; со своим братом офицером лучше вам играть; а эти паны в париках - шулера.
- Э?
- Да, я вам говорила.
- Э? Сидоров, дай трубку.
- Трубку-то я подам, сударь, да пустую.
- Табаку нешто нет? Поди возьми у Соломона фунт.
- Поди возьми! - бормотал косолапый кавалерист-денщик про себя, отправляясь в лавку, - пожалуй возьму; мне что! я поди возьми, так сам не будет отвечать… Эй, давай фунт табака барину.
- Фууунт?
- Да, фунт! сказано фунт, так фунт. - У тебя карбованный али сто?
- Да, сто! как бы не так!
- Давай деньги.
- Поди у барина возьми, он тебе даст.
- Даааст? а у барина деньги есть?
- A у кого ж и быть деньгам, как не у господ? Ну, давай же или сам неси; барин велел фунт табаку принести; ну и ступай.
- Велел?
- Говорят, велел; ступай, он, чай, расплатится с тобой.
- Расплатится?
- Стало быть, расплатится, когда велел целый фунт приносить.
- Пойдем, пойдем.
- Пойдем.
Между тем офицер, не дождавшись табаку, отправился по соседству, корчем через пять, к пану Желынскому.
Пан Желынский был знатный игрок, старый пес в рыжем парике, с преотвратительной наружностью. Все знали его ремесло, говорили ему в глаза: "Ты, пан, шулер! с тобой нельзя играть!" Он на это издавал звук: "хэ, хэ, хэ, хэ?", садился за стол, высыпал горсть червонцев, разламывал звучно обертку колоды, раскидывал ее, как веер, и, пропустив с треском карту в карту, клал тихо на стол и произносил: "Не угодно ли?" На это магическое слово ничего нельзя было отвечать, кроме: "Угодно!"
- Пан, реванж за тобой, - сказал офицер, входя в квартиру пана, который играл в это время на скрипке вариации Плейеля. - Отыгрываться я не хочу; а будем играть пополам.
Желынский, положив скрипку, посмотрел вопросительно на офицера.
- Ну, пан, хочешь вместе, идешь на половину?
Желынский отдул губы и сделал знак, что он не понимает этих слов.
- Послушай, пан, ты со мной не церемонься; ты меня обдул, а я тебя отдую, мне все равно; я проиграл тебе ремонтные деньги! Ты должен меня вывести из беды.
- На чужие деньги не должно было играть.
- Знаю я сам это; да ведь ты, бес, попутал меня; так и распутывай.
- Но… с кем же играть?…
- С кем?… Э-гэ! колокольчик!..
И самом деле колокольчик звякнул, на улице хлопанье бича ближе и ближе.
Желынский и офицер бросились к окну.
Дмитрицкий катил в роскошной коляске, прислонясь к боку; белая фуражка, по обычаю, набекрень.
- Какая прекрасная венская коляска! Кто это такой?
- Вот выигрывай, пан, эту коляску.
- Хэ, хэ, хэ! не худо бы. Здесь, подле, остановился; надо бы узнать, кто такой. Яне! гей, Яне!
- Не беспокойся, это мой сосед. Хочешь с ним познакомиться?
- Почему ж не так, всякое новое замечательное лицо составляет особенно приятное знакомство.
- Так приходи же ко мне через полчаса, слышишь?
Желынский кивнул головой в знак утверждения, а офицер отправился к себе.
Дмитрицкий был уже встречен Пейсою и охорашивался в зеркале.
- Какая ты миленькая евреечка! а?
- Нравлюсь я вам?
- Да как же? чудо что за глазки! а?
- Вам, может быть, чаю угодно? у нас самый лучший чай.
- Чаю, чаю! о, какая хорошенькая! тебя как зовут?
- Пейса.
- Пейса!
- Позвольте, я сейчас принесу чай; как прикажете: с самоваром подать или просто?
- Как хочешь.
И Пейса вышла торопливо в свою комнату собирать чай.
- Чудо жидовочка! - повторил Дмитрицкий, расхаживая по комнате и крутя усы, - а городишко, кажется, не лучше Могилева… а я думал черт знает что!..
- Прикажете сливок и сухарей, или с ромом будете пить? У нас ром самый лучший, ямайской.
- С чем хочешь… Поди, поди сюда!
- Сейчас, я только приготовлю чай.
- Плутовка!.. Сергей! эй! Сергей!
- Сейчас. Самовар ставлю, - отвечал денщик со двора
- Скорей!
- Самовар ставлю!
- Кто тебя просил? дурак!
- Да сами же сказали, чтоб сейчас же самовар был готов.
- Не нужно! здесь есть чай готовый…
- Не нужно! а я наставил… Готовый! какой тут жидовский чай - труха! а деньги дерут такие, что…
- Ну, молчи!
- Да зачем же изволили покупать самовар? Сами говорили, что от жидовского чаю с души воротит. - Молчать!
- А по мне что - меньше хлопот! не я его пить буду!
Пейса принесла чай точно в таком же виде, как подают и в русских трактирах.
- Налей же, Песя; сама угощай меня!
- Вы сладко любите?
- Сладко, милочка; так сладко, как… понимаешь? Да сядь, хозяйничай как должно, а я сяду подле тебя…
- Как это можно!
- Ну, я не буду пить; мне скучно одному пить.
- Пейса! Пейса! - раздался голос подле дверей.
- Позвольте! постоялец наш пришел, верно, требует чаю…
- Кто такой постоялец?
- Драгунский офицер. Ему здесь отведена квартира.
- Экой счастливец!
- Он скоро едет; попросите его, чтоб он передал вам свою квартиру.
- В самом деле!
- Пейса! чаю давай! - крикнул офицер, входя в комнату, не обращая внимания на Дмитрицкого.
Надо сказать, что в корчмах приемная комната то же, что в гостиницах общая зала. Если в корчме есть какая-нибудь заманчивая Пейса и никто из приезжих не занимает этой общей залы, то офицерство на прогулках заходит в нее и требует, у Пейсы чаю, кофе и поцелуев.
- Я вам пришлю чай в вашу комнату, - сказала Пейса, - здесь они стоят.
- Ах, извините, - сказал офицер Дмитрицкому, - я не знал, что у меня есть сосед.
- Сделайте одолжение, рад познакомиться, тем более, что я имею к вам просьбу. Мне вот жидовочка сказала, что вы скоро поедете отсюда и ваша квартира опростается. Я бы желал занять ее.
- И прекрасно! в самом деле, вам нечего хлопотать в квартирной комиссии; а признаюсь вам, это истинная комиссия добыть здесь порядочную квартиру.
- Сделайте одолжение, не угодно ли вам чаю?… Я церемоний не люблю; прошу и со мной без церемоний…
- Это и прекрасно!
- С ромом изволите?
- Немножко.
- Может быть, вы любите пунш?
- Э, все равно. Вы надолго приехали?
И так далее, обыкновенный офицерский разговор, который был прерван приходом денщика Сидорова с Соломоном и с табаком.
- Вот, сударь, сам принес табак, - сказал Сидоров.
- Дурак! тебя кто просил сюда? не мог подождать? Покажи табак!.. Изрядный! Вот это изрядный табак! Верно, нового привозу; а то такой скверный отпустил, что я хотел тебя проучить, заставить сто раз прийти за деньгами. Завтра принеси еще три фунта этого же самого. Пошел!
- Васе благородие…
- Ну, пошел, нечего оправдываться!
- Что ж, васе благородие…
Слова жида были прерваны приходом Желынского.
- Я думал, что пана Рацкого дома нет, - сказал он, обращаясь к офицеру. - Я принес долг… кажется, пятьсот пятьдесят рублей?… Вот три двухсотных.
- Что ж это? пятьдесят рублей сдачи? Ну, я сдачи не люблю давать: штос, на две карты - и кончено: четыреста или все шестьсот. Пойдемте ко мне; здесь их квартира.
- Ах, извините, я не знал, - сказал Желынский, обращаясь к Дмитрицкому.
- Не угодно ли и вам ко мне?
- Да для чего ж, господа, переходить с места на место, - сказал Дмитрицкий, - я очень рад, что имел удовольствие познакомиться, прошу вас быть как дома; если угодно, я велю подать карты.
- Нет, я играть не буду, - сказал Желынский.
- Кто это такой? - спросил Дмитрицкий тихо у Рацкого.
- Помещик, богач каналья, я его немножко наказал… Я сам играть не хочу; но штос на квит - не игра.
- На квит, пожалуй.
- Пейса, подай карты.
- Вы откуда изволили приехать? - продолжал Желынский, обращаясь к Дмитрицкому.
- Из-под Могилева.
- На Днепре или на Днестре?
- На Днепре.
- Я там не бывал.
- Маленький город.
- Ну, пан Желынский!
- Позвольте, я сам мечу.
- Пожалуй!.. Идет на квит… Ах, проклятая десятка!.. идет на сто… баста!
- Это ужас! - вскричал Желынский, бросая карты. - Терпеть не могу этот штос!
- Зачем дело стало, - банчику!
- Нет! покорно благодарю! да еще против одного!..
- Извольте, я тоже приставлю, - сказал Дмитрицкий, - надо же что-нибудь делать: я смотреть не люблю.
- Охо-хо! гроши мои, гроши! - сказал вздыхая Желынский, высыпая на стол из кошелька сотни две червонцев. - Новые карты!
Началась игра. У Желынского точно как будто колода никогда в руках не бывала. Так глупо держит, что все карты видны. Дмитрицкий думает: "Такого олуxa не трудно обыграть!" Подсмотрит карту, - аттанде! и поставит на хороший куш, да еще примажет. Разгорелся, подымает выше.
- Отвечаете? - вскричал он наконец, поставив темную.
- Отвечаю! - с досадой отвечал Желынский, - отвечаю до десяти тысяч!
- Аттанде! отвечаете?
- Отвечаю!
- На все!
Желынский приостановился, казалось, струсил, руки задрожали…
- Мечите!
Направо, налево, направо, налево… Ух! Дмитрицкий разбил кулак, ударив по проклятой карте, которая ему изменила; в глазах затуманило.
- Позвольте сосчитаться, - сказал Желынский, потирая руки и положив колоду на стол.
- Это черт знает что! - вскричал Дмитрицкий. - Ах, дурак! сам себя надул! так глупо ошибиться! - прибавил Дмитрицкий про себя, - это удивительно!
- Что ж тут удивительного, что из пятидесяти карт, которые я вам дал, выигрываю одну?
- Да эта одна стоит тысячи! - прибавил Рацкий.
- Нет, не тысячи, а восьми тысяч четырехсот, - отвечал хладнокровно Желынский, сосчитав выигрышные Дмитрицким тысяча шестьсот рублей и вычитая их из десяти тысяч. - Рассчитаемся.
- Нет, мы будем играть еще! - вскричал Дмитрицкий, потирая лоб.
- Нет, баста! за вами восемь тысяч четыреста.
- Что ж вы думаете, что у меня денег нет? - сказал с сердцем Дмитрицкий, схватив шкатулку и отпирая ее. - Вот ваши деньги!
Для уплаты восьми тысяч Дмитрицкий должен был прихватить сотни, две из ремонтной суммы. Дрожь проняла его.
- От реванжа я не откажусь, - сказал Желынский, взяв деньги, - но завтра.
- Завтра не играю! - сказал Дмитрицкий.
- Как хотите, сегодня не могу, мне в голову ударило от удовольствия выиграть хоть одну порядочную карту: я так несчастливо играю. До свидания.
- Прощайте!
- Животное! обрадовался, что выиграл восемь тысяч! - сказал Дмитрицкий, когда Желынский вышел.
- Хм! да! ужасная скотина!
- Так глупо проиграть, как я проиграл, ни на что не похоже! Проиграл такому ослу!.. это ужас!.. Вы видели, как он держит карты?… Все виднехонько! Его можно бы было обобрать до нитки; но я не хотел пользоваться этим, в доказательство мой проигрыш, черт знает что!
- Да, да! - отвечал Рацкий, зевая.
- Давайте по маленькой, от нечего делать.
- Пожалуй, только мне нужно сперва сходить в дежурство… Я через полчаса приду.
Через полчаса Рацкий действительно возвратился; сели играть по маленькой, играли за полночь; но у Дмитрицкого тряслись руки, и пальцы не в состоянии были исполнять его требований. Игра кончилась ни на чем.
Дмитрицкому не спалось; всю ночь продумал он о глупом тузе, который лег вместо левой на правую сторону. На другой день он отправился отдать визит Рацкому и предложил ему пригласить олуха к себе.
- Надо же отыграться!
- И пусть он опять мечет банк.
- Да, да, да, именно!
Желынский не замедлил явиться; но, начав игру, долго не распускал хвоста у колоды. Игра не клонилась ни на ту, ни на другую сторону.
- Славная у вас коляска, - сказал Желынский.
- Не дурна.
- Что заплатили?
- Три тысячи.
- О-го! но стоит этих денег, бесподобная коляска!
- Хотите выиграть в четырех тысячах?
- Э, нет, в трех с половиною, пожалуй!
И Желынский, как будто невзначай, выказал валета, третью карту снизу. Дмитрицкий не упустил заметить ее, позадержал талию ставками и, когда три валета выпали, крикнул: "Аттанде! мазу коляска!" Направо, налево…
- Черт знает! - вскричал Дмитрицкий, - вы, сударь, передергиваете!
- С вами играют, милостивый государь, благородные люди, вы забываетесь! Я с вами давно уже играю, господин Рацкий: заметили ли вы, что я передергиваю?
- Полноте сердиться! господин Дмитрицкий так только сгоряча сказал; кому не досадно проиграть два такие куша!
- Однако ж я не выходил из себя, когда проиграл вам третьего дня две тысячи.
- У вас характер, у господина Дмитрицкого другой.
Дмитрицкий исступленно ходил по комнате. Коляска ему нужна была для представительности…
- Милостивый государь, я коляску вам не отдам, я плачу вам за нее тысячу рублей, то, что сам заплатил.
- Это прекрасно! Вы сами заплатили за нее три тысячи; она шла в трех с половиной. Извольте, я за три тысячи отдаю назад, уступаю пятьсот рублей.
- Я у вас покупаю ее.
- Она стоит мне три тысячи пятьсот.
- Угодно тысячу двести? Вам никто за нее больше не даст.
- Она не продажная; я сам в ней поеду.
- Угодно полторы тысячи?
- Полторы тысячи деньгами, пенковую вашу трубку да шкатулку.
- Трубку? шкатулку? ни за что!
- Отдавай, пан, за полторы тысячи, - сказал Рацкий.
- Ну, так и быть.
Дмитрицкий со вздохом достал из шкатулки тысячу пятьсот рублей и бросил на стол. Это уже был второй заем без процентов и без всякого обеспечения.
Но читателю, верно, надоел Дмитрицкий. Оставим его покуда делать что хочет; расскажем что-нибудь другое.
ІІ
У одного папеньки и у одной маменьки были две дочки. Точка. До них не дошел еще черед. Жил-был старик со старухой, в Москве, древнепрестольном граде, в котором житье старикам и старухам. Старик был отставной капитан, следовательно, старуха была отставная капитанша. Жили они со времен екатерининских пенсионом, состоявшим из двухсот рублей. В первые годы отставки старик и старуха считали себя обеспеченными навек.
- Слава богу, - говорила старуха в 1789 году, - двумястами рублей можно пожить в довольстве и роскоши: двадцать пять рубликов в год квартира, рублей по десяти в год нам на одежу, за пять рублей в месяц можно иметь сытный стол… Сколько это, батюшка, составит? Считай!
- Сколько ты, матушка, сказала?
- Экой какой! клади двадцать пять за квартиру.
- Постой, счеты возьму. Ну, двадцать пять за квартиру.
- Десять да десять на одежу.
- Куда ж мне, матушка, десять! Мундир мне прослужит еще лет пять; четыре рубахи в год не износишь - рубль шесть гривен; пара сапогов рубль - вот и все: два рубля шесть гривен; тебе - другое дело, мало ли: пара платья, салоп, чепчик…
- Пара платья! довольно и одного новенького в год. Ситцевое, например, или коленкоровое: пять аршин, ну, хоть шесть, в четыре полотнища, по шести гривен аршин - три рубля шесть гривен; а понаряднее, флоранской тафты - пять рублей. Салоп немногим чем дороже, да зато уж лет на десять сошьешь хорошую вещь - жаль носить.
- Ну, положим нам обоим двадцать рублей на платье. Еще что?
- По пяти в месяц на стол.
- Шестьдесят. Всего сто пять рублей.
- Кухарке в год восемь рублей.
- Восемь.
- Чаю и сахару в год много на пятнадцать рублей.
- Не много! Один Иван Тихонович выпьет рублей на пять, да и Матрена Карповна придет в гости, вторую не покроет!
- Ах, батюшко, жаль стало; да что бы мы стали делать, кабы добрые люди к нам не жаловали хоть на чашку чаю!
- Ах, матушка, слово молвится не в упрек. Всё?
- А сколько всего-то?
- Сто двадцать восемь; смотри-ко ты!
- А на говенье-то, священник с крестом придет - положил?
- Да ты, матушка, не сказала.
- О-ох, Иван Леонтьевич, ты словно не христианин. Клади смело десять рублев.
Вот таким-то образом рассчитывали старик со старухой пятьдесят лет назад.
Квартирка у них была такая приютная, что чудо! Так все установилось и улеглось в ней к месту! Как войдешь - кухонька, всё в исправности: горшки, ухваты, уполовники, чашки, посуда столовая; на печке спальня кухарки; из кухоньки в гостиную; в гостиной комод с шкафом - тут чайная посуда, серебро, чайные ложечки, счетом двенадцать, вставлены в местах на верхней полке. Тут канапе и дюжина стульев, обтянутых кожей. В переднем углу образ, пред ним лампадка. Стены оклеены зелеными обоями; по стенам в черных рамках картины: царь Иван Васильевич Грозный, четыре времени года и разные птицы, выделанные из перьев, наклеенных на бумагу. У стен большой сундук, ломберный столик, над столиком круглое зеркало; в двух окнах клетки с чижами, по сторонам коленкоровые с плетеной бахромой занавесы.