- Да, я понимаю, - кивнул Натаниэль. - Но ты должен еще немного подумать. Жизнь на новом месте отнюдь не легка. Некоторое время, по крайней мере, там не будет места для таких джентльменов как ты. Несмотря на страдания, ты до сих пор все-таки жил в покое и достатке, у тебя был обеспеченный дом, слуги.
- Я сносный плотник, и, кроме того, могу помогать кузнецу, - ответил я. - Я сильнее, чем кажусь с виду. И хотя я не смогу пахать так, как Эли, все же намереваюсь запастись достаточными средствами, чтобы взять с собой одного-двух помощников. Энди Сили, - лучший работник в Маршалси после Эли. Он поедет со мной.
- И где же ты раздобудешь средства?
- Возьму у отца, где же еще?
- Он может не согласиться.
- Как бы не так. Видите ли, я собираюсь предложить ему сделку. Эссо продал свое право наследования за тарелку похлебки. Я же думаю преуспеть больше. Я хочу получить от него тысячу фунтов, и тогда пусть Чарльзу достается все остальное!
Натаниэль рассмеялся и больше не стал спорить.
Итак, я занял деньги на дорогу в Колчестер, и мне посчастливилось встретить человека, направлявшегося в Маршалси. Я доехал с ним до развилки, заплатил вознице и дальше продолжил путь пешком. Это была моя последняя прогулка к имению.
Стоял замечательный вечер, хранивший дневное тепло в сентябрьских сумерках. Шиповник в парке был усыпан бледно-розовыми плодами, некоторые листья уже были тронуты желтизной. Закат окропил облака розовыми и аметистовыми брызгами света: передо мной вырисовался дом моих предков, и где-то там находился человек, по вине которого я утратил Линду. Моя ненависть к нему не угасла и не смягчилась с годами. И когда я увидел его, сидевшего в зале с собакой у ног, с бутылкой на столе и пустым взглядом, и услышал его слова: "Ага, блудный сын, съел свой кусок и пришел за добавкой?", я не почувствовал себя нищим блудным сыном или юношей-калекой, столкнувшимся с надменной силой.
- Мне нужно поговорить с тобой, - начал я. - Я буду краток. Я точно знаю, насколько ты не переносишь моего присутствия, насколько стыдишься меня и жалеешь о том, что я появился на свет. Было время, когда твое отношение ко мне глубоко ранило меня, в настоящее время оно мне абсолютно безразлично, но я хочу извлечь из этого свою выгоду. Я собираюсь уехать в Америку и никогда не вернусь. Я не буду претендовать ни на твое состояние, ни на твой титул: так что для тебя и всех остальных я ухожу из жизни. Но для этого мне нужна определенная сумма денег, которую ты обязан мне дать. - Полегче там с обязанностями, мальчик. Не забывай, с кем говоришь.
- Я говорю с человеком, который может дать мне деньги, - твердо заявил я. - Ну, так каков будет твой ответ?
- Мне нужно подумать. Ради Чарльза - он теперь стал славным мальчуганом - едва стал на ножки, а уже умеет обращаться с оружием и верхом ездит, как заправский жокей, - ради Чарльза, я бы дал тебе то, что ты просишь. Но как я могу быть уверен, что денежки не уйдут, а ты не приплетешься сюда с требованием вернуть тебе твои права? Твоя мать была хитрой штучкой… и…
Он посмотрел на меня застывшим взглядом своих узеньких глаз пьяницы, который еще не достиг блаженного состояния, облизнул губы, будто хотел что-то добавить, но осекся.
- Сюда вряд ли можно привлекать правосудие, не так ли? Ты должен довериться мне. По крайней мере, я могу заверить тебя, что направляюсь в Америку, где, говорят, так много опасностей. И я никогда в жизни не вернусь в Маршалси. Дай мне тысячу фунтов и считай, что ты уже заплатил за мои похороны. Это ведь должно доставить тебе удовольствие.
- И Чарльз станет наследником?
- Да, Чарльз станет твоим наследником.
- И ты можешь расписаться в этом?
- Несомненно.
И я изложил в самых высокопарных выражениях, на которые был способен, что обязуюсь никогда не предъявлять права на владения моего отца взамен на тысячу фунтов, выданных мне двенадцатого сентября 1687 года, что я никогда не буду оспаривать право собственности моего брата и его фамильный титул и что никогда не потревожу его своим появлением. Затем под диктовку отца я написал два письма в лондонские торговые дома, где отец хранил деньги, с просьбой безотлагательно выдать Филиппу Оленшоу по пятьсот фунтов. Он подписал и адресовал письма сам, держа перо, как будто это было раскаленное на огне копье.
- Дешево отделался, - отметил я, складывая письма, чтобы уложить их в карман, и швырнул ему на стол свою расписку.
Отец снова отхлебнул - он делал это время от времени в течение всего нашего разговора - и посмотрел на меня мутными глазами.
- Первый раз смотрю на тебя без отвращения, - признался он, и в голосе его послышались почти добрые интонации. - Послушай, мы расстаемся врагами, не так ли? Из-за чего? А, припоминаю, та красоточка в доме Мэдж. Но, поверь, как мужчина мужчине скажу тебе, что никто из нас ничего не потерял. С виду огонь, а на самом деле холодна, как камень. Орала, как недорезанная, как только я прикоснулся к ней, а потом сбежала с этим круглоголовым жирным мужланом Мейкерсом. Будем надеяться, что он хоть женился на ней. Вот она удивится! Эти парни только выглядят так, будто согласны на один поцелуй в месяц и кое-что раз в год. Но я-то знаю, он уж оседлает ее как… Я не дослушал фразу до конца, повернулся и молча вышел. Я ни словом не обмолвился об истории отца Линды, потому что оскорбление (если оно конечно не брошено в лицо чувствительному человеку) выглядит просто смешным без применения силы.
Что бы я ни сказал, это не тронуло бы его, а лишь обнажило мою жгучую рану перед его презрительным взглядом. Возвращаясь из Маршалси, я раздумывал над тем, что по всей видимости, он уже успел даже забыть ее имя. Он предоставил этим двум беззащитным людям приют, привел в порядок дом и терпеливо обхаживал девушку. Затем подстрекал толпу против ее отца и заплатил Джиму, чтобы убить его с одной единственной целью. И не достигнув желаемого, сразу выбросил из головы всю эту историю! Я же готов был следовать за ней на край света, стоять, если будет на то воля Божья, между ней и ее собственным безрассудством, служить ей до последних дней моих. Неужели же разница между мной и моим отцом ограничивалась тем, что мне было двадцать, а ему пятьдесят? Неужели и моя страсть угаснет и рассыпется в прах с годами? Я поклялся, что этого не произойдет, и ускорил шаг. Назад - в Лондон, в Америку, к Линде!.. Мы намеревались отплыть в марте, когда улягутся зимние штормы. Я провел всю зиму в доме Горе, обсуждая с ним его планы и помогая ему делать покупки, необходимые для поездки. В начале марта он передал дом своему кузену, и мы вместе отправились в Плимут, чтобы наблюдать за погрузкой багажа и ждать прибытия всех остальных. Минувшая зима была суровой и холодной. Я всего лишь раз виделся с Линдой. Бездействие раздражало Эли, он пытался получить работу где-то на платной конюшне, и пришел к Горе за рекомендательным письмом. Пока они обсуждали все детали в кабинете, Линда сидела со мной в гостиной. Я был в невероятном смущении и чувствовал, как атмосфера в комнате сгущалась от моих невысказанных вопросов и упреков. Но Линда, казалось, вернулась к своему прежнему беззаботному состоянию, которое я разделял с ней когда-то, гуляя по полям и лесу. Она болтала о планах Эли, о предстоящем путешествии, я же сидел, изредка бросая короткие реплики и нерешительные взгляды. Она носила плащ с капюшоном, уродливый и бесцветный. Капюшон укрывал ее блестящие волосы и бросал темную тень на прелестное личико; плащ скрывал грациозные формы стройного округлого тела. Он облегал ее только в плечах, ровных и худеньких, что вызывало в памяти жгучее воспоминание о тех временах, когда она в первый день нашего знакомства ступала рядом со мной, любуясь своим шелковым платьем. Мне хотелось кричать: "Зачем ты сделала это, Линда?" Но рвавшиеся наружу слова так и остались невысказанными.
- Я так рада, что ты едешь с нами, Филипп, - сказала она. - С тобой все не так страшно. - Она помолчала немного, а затем спросила: - Ты видел Эдит Ломакс?
- Да. Ломаксы приезжали всей семьей неделю назад поговорить с Натаниэлем.
- Какая она?
Я напряг память, потому что дочь Вильяма Ломакса настолько не поразила моего воображения, что я едва мог припомнить ее черты.
- Она молода, конечно, - выговорил я. - Бледная, довольно хрупкая на вид. Спокойная и серьезная. Я не очень-то обратил на нее внимание.
- По крайней мере, она молода, как и ты, Филипп. Там, наверное, будет трудно для молодых людей…
Голос ее прервался.
- Шесть избранников мистера Горе молоды, и четыре из них - я не ошибаюсь? - да, четверо женаты. Двое имеют детей. Я думаю, что у тебя не будет недостатка в обществе.
- Кезия… - начала было Линда, в ее голосе я уловил неприязнь и готов был выслушать признание. Но оно так и не последовало. - Эли ни о чем другом не думает, кроме как о том, что земля в Америке свободна. Он был просто вне себя от радости, когда мистер Горе сообщил, что нам дадут столько земли, сколько мы будет в состоянии обработать.
- Да, - угрюмо подтвердил я, вспоминая эти давние разговоры у затухающего огня в кузнице Шеда. - Для него это много значит.
- Я часто думаю о тебе, когда он заводит разговор о работах в поле. Как ты справишься с этим, Филипп?
- Как и все остальные, - резко ответил я. - Приехав домой, чтобы уладить дела с отцом, я провел ночь в деревне и обсудил все с Энди Сили. Он согласился поехать со мной. Он будет пахать, а я - выполнять работу кузнеца.
- Работу кузнеца! Это просто смешно, Филипп. Ты ведь джентльмен.
- Нет, - ответил я. - Там, куда мы направляемся, не будет джентльменов. Я буду эмигрантом - таким же, как и вы все.
Как раз в этот момент дверь открылась, и вышли Натаниэль и Эли. Эли засовывал в карман какую-то бумагу. Вид у него был чрезвычайно довольный. - Добрый вечер, мистер Филипп, - поприветствовал он меня. - Ну, жена, я готов. Линда послушно поднялась, натянув на голову капюшон. Я тихо попрощался:
- До свидания, миссис Мейкерс. Доброй ночи, Эли.
Следующая наша встреча произошла уже в Плимуте.
Натаниэль, который занимался организационной стороной нашего путешествия, снял судно со странным названием "Летящая на Запад", и сразу после прибытия в Плимут мы принялись упаковывать вещи. Глядя на все эти запасы, я никак не мог представить, что такое хрупкое маленькое суденышко сможет доставить все наши пожитки и все наши надежды в полной сохранности через огромное пространство серой морской стихии. Там были и ящики с гвоздями, и слитки металла, и плуги, и оконные стекла, пересыпанные опилками, и разного рода инструменты. Несколько дюжин бочек содержали провиант: солонину, сельдь, галеты, муку и сахар. Потом шли наши личные вещи: одежда, белье, посуда, книги. Были также мешки с семенами пшеницы и кипы фуража для животных - десяти лошадей, трех коров и быка, да еще коз и птицы. И в придачу были мы сами, сейчас я перечислю по именам всех своих попутчиков. Во-первых, Натаниэль Горе, возглавлявший компанию, направлявший и контролировавший ее. Затем Оливер Ломакс, Вильям, его брат, жена Анна с дочерью Эдит. Кезия, Линда и Эли Мейкерсы. Джозеф Стеглс с женой Люси и трехлетней дочерью Бетси. Исаак Картер с женой Мэри и малолетним сыном Яковом. Две супружеские пары - Амос и Кристина Битон и Мэтью и Дина Томас. Два молодых человека - Герри Райт и Тим Денди. Наконец мой помощник Энди Сили и я сам. Всего двадцать два человека, не считая экипажа. Вновь прибывавших встречали Натаниэль и Эли.
Несмотря на то, что это заставит нас еще на некоторое время задержаться в Англии, я все же подробно расскажу одну историю, которая носила невинный характер, но все же касалась людей, которые играли в нашем предприятии немаловажную роль.
Натаниэль снимал комнаты в таверне у самого причала - не припомню ее названия, кажется, она называлась "Возвращение моряка". Хитроумная вывеска. Бар всегда был полон людей, только что вернувшихся из Гвинеи, Вест-Индии и с западных берегов. Это были разношерстные, яркие, интересные люди, жаль, что я не располагал достаточным временем, чтобы наслаждаться их обществом. Однажды вечером, когда усталые после наших трудов, мы с Натаниэлем налегали на ужин, сидя в крошечной комнатушке, быстрым шагом вошла служанка со словами:
- Мистер Горе, сэр, там вас хочет видеть какой-то тип. Я сказала, что вы ужинаете, но он и слушать не желает.
Натаниэль поднял свой острый подбородок.
- Как его зовут? Что ему нужно? Это по поводу корабля?
- Он не называет своего имени. Но, думаю, что это касается корабля, сэр.
- Проведите его сюда, - приказал Натаниэль.
Через минуту на пороге появился высокий смуглый мужчина, с непокрытой головой, которому пришлось пригнуться, чтобы не удариться о притолоку. Глаза его сразу заблестели при виде Натаниэля. Он прикоснулся к своим курчавым волосам в знак приветствия, скорее шутливого, чем почтительного. На нем был кожаный жилет, надетый поверх истрепанной рубахи с рукавами до локтей, пара потертых штанов и тяжелые самодельные башмаки. Тем не менее, впервые в жизни я видел такого обаятельного человека.
- Добрый вечер, джентльмены, - произнес он голосом не менее странным, чем его одеяние. - Вы и есть мистер Горе, как я понимаю, и он взглянул на Натаниэля.
- Он самый. Чем могу служить?
- Да самой малостью, сэр.
- Давайте-ка послушаем, что там у вас, - сказал Натаниэль, усаживаясь поближе к камину. Он казался ребенком рядом с этим великаном, и я думаю, почувствовал это, потому что резко бросил гостю:
- Садитесь, друг мой, вы слишком высоки для этой комнатенки.
Мужчина рассмеялся.
- Для любой комнатенки, сэр, но я стараюсь в них не задерживаться.
Он присел, зажав загорелые руки между колен.
- Вы набираете людей на "Летящую к Западу", чтобы плыть в Америку, мне правильно сказали, сэр?
- Ну, и что?
- Я просто хочу спросить, не найдется ли у вас места для трех крошек вроде меня - и его лицо осветила улыбка.
- Просьба в буквальном смысле высокого порядка, - улыбнулся в ответ Натаниэль. - Для начала: что побуждает вас отправиться в это путешествие с нами?
- Наверное, ноги чешутся. Мы не рождены, чтобы долго оставаться на одном месте. Еще до того, как я вижу дорогу, мне уже интересно знать, где ее конец, я еще не видел корабля, но мне уже хочется поплыть на нем. Я очень умел и трудолюбив, мистер Горе, умею делать почти все. Могу вести корабль - я уже ходил в Гвинею и Калькутту, немного работаю по металлу и дереву. Я не буду камнем на вашей шее и то же самое могу сказать об остальных.
- Кто остальные?
- Мои брат и сестра, сэр.
- И каково же ваше ремесло, кроме того, что вы просто умеете делать? - То, что умеем и есть наше ремесло. Мы цыгане.
Натаниэль повернулся ко мне.
- Ну, что скажешь, Филипп? У нас есть мясник и пекарь, свечной мастер, не говоря уже о кузнеце-любителе (это была добродушная шутка в мой адрес), у нас есть торговец кожей и несколько земледельцев, есть даже обездоленный священник. Но нет ни одного цыгана. И ты полагаешь, что нашу группу можно считать полной без цыган, Филипп?
Я сразу попал в плен обаяния нашего посетителя. Мысленно перебирая в памяти всех членов нашего общества, я с удовольствием отметил, насколько отличался этот человек от Эли и ему подобных. Мне вспомнился обездоленный священник - Мэтью Томсон, прибывший накануне, и я с огромным облегчением переключил свои мысли на большого улыбчивого человека, который в отличие от того, так просто изложил свою просьбу - без всяких оговорок и хождений вокруг да около.
- Если есть места, а вам, Натаниэль это знать лучше, чем мне, я бы сказал, что чем больше людей мы возьмем, тем лучше, - ответил я. - Где ваши брат и сестра?
- Там, на улице.
- Приведите их.
Как только наш гость, пригнувшись под притолокой вышел, Натаниэль бросился к столу, схватил корку хлеба и запихнул ее в рот.
- Ну, - жуя, произнес он. - Что ты думаешь по этому поводу?
- Мне он понравился, - признался я откровенно. - Он выглядит сильным и здоровым, и он… жизнерадостен.
- А жизнерадостность - это то, чего так не хватает нашему обществу. Но скажу тебе одно наверняка, Эли это не понравится.
- Это не его затея, - парировал я.
- Конечно, - он разгладил бороду и посмотрел на меня своими лучистыми глазами, едва заметно подмигивая. - Но есть вещь, которую Эли не сможет понять. Он видит себя Моисеем, ведущим людей на землю обетованную. Для него я просто невежественный Арон, полезный, но не слишком значительный.
- А Кезия, как я полагаю, это Мириам?
И не успел смолкнуть смех Натаниэля, как на лестнице послышались шаги. Через мгновение цыган с братом и сестрой были уже в комнате, которая сразу же показалась тесной. Брат был немного ниже нашего первого гостя, но тоже высокого роста, а девушка отличалась ослепительной красотой.
- Моя сестра Джудит и брат Саймон. А меня зовут Ральф.
- А фамилия как?
Наступила тишина, все трое переглянулись, склонив друг к другу свои курчавые головы. Наконец Ральф проговорил:
- Нас называют свистуны. И если уж так нужно иметь фамилию, то пусть остается эта.
- Прекрасно, - согласился Натаниэль. - Теперь садитесь все.
Сам он расположился возле стола на высоком стуле. Братья присели по обе стороны очага, а девушка опустилась на пол. Свет камина розовыми бликами падал на ее лицо, оставляя в тени ямочки под высокими скулами и глубоко посаженные глаза.
- Послушайте, - начал Натаниэль. - Я действительно возглавляю эту экспедицию. Я исследовал страну, в которую мы направляемся, и земля выдана в мою собственность. Но я не могу принять вас, не посоветовавшись со своими людьми. Кроме того, я бы хотел вам кое-что объяснить. Мы отправляемся в путь не в поисках приключений или богатств. Мы ищем покой и справедливость, свободу приложения нашего труда на собственное благо соответственно нашим идеалам. Те, кто отправляются в путь вместе с нами, должны быть трудолюбивыми, благонравными, законопослушными, богоугодными. Лень и пьянство, всякого рода распутство будут нарушением наших норм. Я ничего не знаю о вас, но само слово "цыган" ассоциируется в моем сознании с рядом вещей, неприемлемых для моих людей и для меня. Если я буду ходатайствовать за вас, то надеюсь, вы не дадите в дальнейшем повода горько сожалеть об этом.
- Вы никогда не пожалеете об этом, мистер, - заверила девушка.
- Отлично. Если поразмыслив над услышанным, вы не измените своего решения, приходите сюда завтра в это же время.
Они гуськом вышли из комнаты, по очереди желая нам спокойной ночи. Натаниэль закрыл за ними дверь и повернулся ко мне.
- Ничего не выйдет, Филипп. Как только я начал излагать им наши планы, то сразу понял, что они нам не подходят. Они станут камнем преткновения каждый божий день, а девушка причинит немало хлопот. Она бросилась к огню, как собака, а не как человек. Она слишком развязна… Нет. Я скажу им завтра, что корабль перегружен.
Он вздохнул, и я понял, что, несмотря на все эти рассуждения, достаточно разумные сами по себе, он сердцем тоже склонялся к этому странному трио. Взяв один из многочисленных списков, он заточил перо и начал птичками отмечать, какие вещи нужно будет погрузить завтра. Некоторое время был слышен только скрип пера о бумагу, потом раздался тяжелый стук в дверь.
- Войдите! - прокричал Натаниэль, не отрываясь от своего занятия.