Чезаре прогуливался в саду вместе с одним из своих командиров, доном Микелетто Кореллой. Внезапно ему на глаза попался горбун, державший в руке стрелу и направлявшийся ко входу в здание.
– Это, случаем, не слуга моего зятя? – спросил Чезаре.
– Должно быть, он. Недаром же ваш зять стоит с арбалетом в руках. Взгляните-ка – вон на том балконе.
– Во имя всех святых! – воскликнул Чезаре. – Мы с вами едва избежали смерти!
Корелла улыбнулся вместе со своим начальником.
– Если бы стрела попала одному из нас в сердце, мы бы и впрямь не остались в живых. Ведь я не привык обходиться без ваших мудрых советов, мой командир!
– Значит… он покушался на мою жизнь!
– Никто не обвинит вас, мой командир, если в сложившихся обстоятельствах вы примете самые решительные ответные меры.
Чезаре положил руку на его плечо, и они дружно засмеялись. Им предоставился случай, которого оба так долго ждали.
Наступил полдень – время, когда почти все обитатели папской резиденции отдыхали от августовского зноя. Альфонсо лежал в постели. Утренние физические упражнения утомили его, и он спал, улыбаясь во сне. Лукреция и Санча сидели по обеим сторонам постели. Они дремали.
Внезапно за дверями комнаты послышалось какое-то движение, и Санча пошла узнать, что случилось. Лукреция последовала за ней. В коридоре они увидели солдат, те арестовывали прислугу Альфонсо.
– В чем дело? – строго спросила Санча.
– Простите за беспокойство, мадонна, – сказал Микелетто Корелла, – но эти люди обвиняются в заговоре против Папы.
– Это невозможно! – воскликнула Лукреция.
– Такова воля Его Святейшества.
– Какой такой заговор? – спросила Санча.
– Не знаю, мадонна. Я всего лишь исполняю приказ. Он поклонился и в некотором замешательстве посмотрел на них – будто был смущен необходимостью расстраивать таких прелестных дам. Затем добавил:
– Его Святейшество отдыхает в своих покоях. Почему бы вам не сходить к нему и не попросить освободить этих людей, если вы так уверены в их невиновности?
Санча и Лукреция помчались в апартаменты Папы. Его там не было.
Тогда они внезапно переглянулись и, не сговариваясь, побежали в комнату Альфонсо. И опоздали.
Альфонсо лежал поперек постели. На его горле остались синеватые пятна – от безжалостных рук Микелетто Кореллы.
Глава 3
ЗАМОК НЕПИ
Погребальная процессия остановилась у небольшой часовни на площади Святого Петра, а затем направилась к кладбищу Санта Мария делле Феббри. Было уже темно, и впереди шли двадцать факельщиков в черных плащах с балахонами. В тишине раздавались только звуки шагов и тихие голоса монахов, молившихся за душу покойного.
Дворец Санта Мария дель Портико погрузился в траур. Слуги говорили шепотом – встречаясь в коридорах, опускали покрасневшие глаза.
В покоях мадонны Лукреции не было слышно плача – она и ее золовка корили себя в случившемся и пытались утешать друг друга.
Санча то приходила в ярость, то вновь впадала в отчаяние.
– Как мы могли оказаться такими дурами? – воскликнула она.
Лукреция потупилась.
– Нам не следовало поддаваться на их уловку.
– Потратить столько сил… провести столько бессонных ночей, самим готовить пищу, выхаживать его, ни на минуту не оставлять без присмотра… а затем… оказаться такими дурами!
Лукреция закрыла лицо руками.
– Ох, Санча, меня не покидает ужасное чувство, что я приношу несчастье всем, кто меня любит.
– Глупости! – закричала Санча. – Они бы не посмели это сделать, если бы мы не оставили его одного. Во всем виновата только беспросветная тупость.
– Мы ведь отлучились совсем ненадолго.
– Ровно настолько, чтобы этот мерзавец успел задушить его.
– Он сказал, что, когда они вошли в комнату, у Альфонсо началось кровотечение.
– Кровотечение! – воскликнула Санча. – Ты что, не видела синяков у него на горле? Пресвятая Богородица, забуду ли я их когда-нибудь?
– Прошу тебя, Санча, не надо.
Внезапно в дверях показалась запыхавшаяся Лойзелла. Ее глаза грозили вылезти из орбит.
– Сюда идет Валентино, – пролепетала она. – Вот-вот будет здесь.
Дверь тотчас закрылась. У Лойзеллы не было ни малейшего желания кокетничать с Чезаре Борджа.
– Как он смеет! – воскликнула Санча.
Лукреция задрожала. Она не желала видеть его – боялась выдать чувства, которые не могла не испытать при встрече с убийцей своего супруга.
Послышался топот солдатских сапог, и, когда дверь снова распахнулась, двое солдат встали на страже. Затем в комнату вошел Чезаре.
Лукреция отвернулась. Санча с ненавистью и презрением посмотрела на него.
Он холодно усмехнулся. Санча выпалила:
– Убийца! Как смеешь ты приходить сюда? Как смеешь осквернять наше горе?
Чезаре подошел к Лукреции.
– Правосудие свершилось, – ледяным тоном произнес он.
– Правосудие? – повернувшись к нему, медленно проговорила Лукреция. – Убийство человека, который никому не причинил зла, – это ты называешь правосудием?
Его лицо немного смягчилось.
– Что он никому не причинил зла, это не его заслуга. У него просто не хватило времени. Но он действовал так, что было ясно – либо он, либо я. Мне пришлось защищаться, вот и все.
– Он бы и пальцем тебя не тронул, – сказала Лукреция. – Не допустил бы, чтобы я страдала вместе с тобой.
– Дорогая сестра, у тебя слишком покладистый характер. Ты не знаешь, до чего людей доводят амбиции. Видишь ли, незадолго до смерти он покушался на мою жизнь. Хорошо еще, что я заметил его, когда он стоял на балконе и держал в руках арбалет!
– Он всего лишь стрелял в голубя – хотел испытать свои силы, – сказала Лукреция.
– Тебе нужен был предлог! – воскликнула Санча. – Вот ты и воспользовался этим случаем!
Чезаре явно игнорировал ее. Он продолжил:
– Существовал заговор… против меня… и против Папы. Дорогая сестра, ты позволила дурачить себя. Заговорщики собирались в твоих покоях – пока вы болтали о поэзии и искусстве, твой супруг и его друзья обсуждали планы военных действий. Его смерть была вполне своевременна.
– Так ты признаешь себя виновным в убийстве? – спросила Санча.
– Я признаю только то, что смерть Альфонсо Бишельи была угодна правосудию, – такая же участь ждет всех предателей. Лукреция, я пришел, чтобы сказать тебе следующее: вытри слезы и не оплакивай тех, кто замышлял заговор против твоего отца и брата. – Он взял ее за плечи. – Часть твоей прислуги уже находится под арестом. Так нужно, Лукреция. Девочка моя, не забывай того, что ты сама говорила, – кем бы мы ни были, прежде всего мы – Борджа.
Он хотел заставить ее улыбнуться, но выражение ее лица осталось каменным. Она сказала:
– Чезаре, уйди. Пожалуйста… немедленно уйди. Он опустил руки и, повернувшись, быстро вышел из комнаты.
Папа пригласил ее, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, но принял довольно сухо – отрешенное выражение лица и безутешная скорбь в глазах Лукреции отнюдь не пришлись ему по душе. Альфонсо умер; его уже ничто не вернет. А ей всего двадцать лет, она прелестна, как ангел, и он собирается устроить для нее брак не хуже прежнего. К чему же такой отчужденный вид?
Он поцеловал ее и на несколько секунд прижал к себе. Для перевозбужденного состояния Лукреции этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у нее приступ исступленных рыданий.
– Ну хватит, хватит, дочь моя, – поморщился Александр. – Сколько можно лить слезы?
– Отец, я его так любила! – всхлипнула она. – Я во всем обвиняю себя.
– Ты… обвиняешь себя? Но это же глупо!
– Я поклялась смотреть за ним… и покинула его… оставила ровно настолько, чтобы подручные моего брата успели убить его.
– Мне не нравится этот разговор, – сказал Папа. Она закричала:
– Но ведь это правда!
– Дитя мое, твой супруг предал нас. Он принимал наших врагов и вступил с ними в заговор. Он сам виноват в своей смерти.
– Отец… и вы можете сказать такое?
– Дорогая моя, я должен говорить то, что считаю правдой.
– В ваших глазах Чезаре не может сделать ничего дурного.
Он с потрясенным видом уставился на нее.
– Дитя мое, ты критикуешь нас… твоего отца и твоего брата… и все из-за своего слепого увлечения каким-то… чужаком!
– Он был моим супругом, – напомнила она.
– Он не был одним из нас. Ты меня изумляешь. Вот уж никогда не предполагал, что услышу от тебя такие высказывания!
Она не упала на колени и не стала молить о прощении, что непременно сделала бы несколько месяцев назад, а вместо этого она продолжала стоять, сохраняя каменное выражение лица и ничуть не беспокоясь о том, какое неодобрение могла вызвать в своей семье, – так велико было ее горе, так опустошительно подействовала на нее потеря любимого человека.
– Отец, – наконец сказала она, – пожалуйста, разрешите мне пойти прилечь.
– Разумеется, ступай, если тебе так угодно, – сказал Папа таким холодным тоном, каким еще никогда не разговаривал с дочерью.
Александр никак не мог успокоиться. Положение сложилось довольно деликатное. Король Неаполя желал знать, каким образом погиб его родственник. Убийство герцога Бишельи сейчас обсуждалось во всех республиках и королевствах. Наверняка при этом вспоминалось убийство Джованни, герцога Гандийского. И говорилось примерно следующее: "Чезаре Борджа убил брата, а теперь и зятя. Кого же Валентино сделает своей следующей жертвой? Ясное дело, вступать в эту семью – небезопасно".
И вот в такой-то ситуации, размышлял Александр, нужно найти для Лукреции нового жениха; нужно – и все-таки придется подождать, пока улягутся слухи.
Но забудут ли когда-нибудь о позоре ее первого супруга и о смерти второго?
Прежний Александр обругал бы Чезаре за излишнюю поспешность действий, благодаря которой все поняли, кто убил его зятя. Нынешний Александр поступил иначе – воспользовался своим хитроумием, чтобы найти оправдание сыну.
Он позвал Чезаре, и они поговорили на эту тему.
– Чадо мое, сейчас к нам присматриваются во всех республиках и королевствах Италии, – начал он. – Многие полагают, что против нас не было никакого заговора, что Альфонсо ни в чем не провинился и что убийство было совершено из ненависти.
– Какое нам дело до их мнений?
– Всяким действиям, сын мой, лучше придавать видимость благих намерений. Альфонсо был просто глупым мальчишкой, но он был принцем Неаполя.
Чезаре щелкнул пальцами.
– Вот он и получил свой урок этот Неаполь со всеми своими ублюдочными принцами и принцессами.
– Нам нужно думать о будущем, Чезаре. Никто не должен говорить, что принц Неаполя… или, к примеру, Милана… или Венеции… может приехать к нам в Рим, каким-то образом вызвать наше недовольство, а потом расстаться с жизнью. Иначе, когда мы пожелаем пригласить к себе такого принца, он не будет спешить с приездом в Рим… что, конечно же, огорчит нас. Нет! Все эти люди должны зарубить себе на носу, что Альфонсо организовал заговор против тебя… и тебе пришлось принять ответные меры, прежде чем он смог бы тебя убить. Ты арестовал его слуг?
– Они сейчас в замке Сан-Анджело.
– Пусть там и остаются. Тебе предстоит провести допросы по этому заговору и кое-какие показания послать в Неаполь… как, впрочем, и в Милан. А еще лучше – распространить их по всей Италии.
– Считайте, что с этим делом уже покончено, – проворчал Чезаре.
– Нет. С подобными делами не может быть покончено до тех пор, пока остаются свидетели.
– Хорошо. Я это сделаю… в подходящее время.
– Ну вот и превосходно, сын мой. Полагаю, подходящее время наступит до твоего отъезда в армию.
Чезаре вдруг сжал правую руку в кулак и ударил по левой ладони.
– И подумать только! – воскликнул он. – Моя родная сестра снова будет препятствовать нам!
– Она очень любила своего супруга.
– Она любила нашего врага! Папа тяжело вздохнул.
– Увы! Грустно сознавать, но в своем горе она, кажется, совсем забыла о наших интересах.
Чезаре пристально посмотрел на отца. Еще совсем недавно Лукреция была его любимым ребенком, и Чезаре мог поклясться, что в Ватикане она пользовалась большей благосклонностью, чем кто-либо. Сейчас Папа уже не восторгался своей дочерью. Странное дело – Чезаре должен был совершить убийство, чтобы уменьшить отцовскую зависимость от сестры. Глупая Лукреция! Она могла бы править Италией, для этого от нее требовалась лишь любовь к отцу – ее чистая, бескорыстная любовь, и больше ничего. Ей же понадобилось показать, что ее скорбь по убитому супругу превосходит любовь к родителю – и Александр, который всегда избегал неприятных впечатлений, отвернулся от своей чрезмерно эмоциональной дочери.
– Не могу отделаться от мысли, что этот супруг околдовал ее какими-то чарами. Когда он был жив, мы не удосужились повлиять на нее должным образом. Теперь она так убивается по нему, что об этом знает весь Рим. И народ – это сборище сентиментальных бездельников – уже плачет вместе с ней и вопит о расправе над человеком, который избавил Рим от предателя. – Чезаре повысил голос. – Санча и она… они только и делают, что утирают друг дружке слезы да причитают о его добродетелях. И вот, дорогой отец, Лукреция Борджа – моя сестра и ваша дочь – уже готова вместе со всеми взывать о расправе над своим родным братом!
– Она никогда не будет взывать к расправе над тобой, Чезаре. Она любит тебя… какие бы минутные увлечения ею ни владели.
– Уверяю вас, сейчас она не думает ни о ком кроме своего мертвого супруга. Разлучите их, отец, – вдвоем они причинят нам немало хлопот. Отошлите Санчу обратно в Неаполь. А Лукрецию – куда-нибудь еще. Ничего хорошего ее присутствие нам не сулит.
Папа ответил не сразу.
Он думал: пожалуй, здравая мысль. Действительно, пусть ненадолго уедет от нас. Пусть немного успокоится. В душе-то она все равно Борджа, – такая же, как и все мы. Лукреция, как бы сейчас ни страдала, не будет слишком долго оплакивать человека, которого не вернуть ни слезами, ни упреками. Небольшой отдых в каком-нибудь тихом уголке Италии – и она уже затоскует по Риму, по своей семье. Была ли она когда-нибудь счастлива без них?
Наконец он сказал:
– Ты прав, мой сын. Санча вернется в Неаполь. Что касается Лукреции, то она тоже уедет из Рима. Полагаю, недолгое пребывание в замке Непи благотворно подействует на ее расстроенные нервы.
И вот Лукреция покинула Рим и поехала по дороге Кассия, что вела через Фарнезе, Баккано и Монтеросси, – на север, в величественный и суровый замок Непи.
Расположенный на горном плато с многочисленными окружающими его ущельями и угрюмыми отвесными скалами, этот замок был будто создан для того, чтобы навевать мысли о бренности человеческих страстей перед лицом могущественной природы. Однако Лукреция осталась равнодушной к его мрачному и грозному виду. Сейчас ей хотелось только одного – одиночества.
На ней всегда были черное платье и черная вуаль, а на ее столе появлялась только глиняная посуда. На долгие часы она запиралась в своих покоях и предавалась воспоминаниям о тех счастливых годах, которые провела вместе с Альфонсо – заново переживала их первую встречу, свадебную церемонию, рождение маленького Родриго. Мальчик жил вместе с матерью, и, видя его, Лукреция тщетно старалась забыть ту страшную минуту, когда она вместе с Санчей вернулась из апартаментов Папы и нашла супруга распростертым на постели… бездыханным… убитым.
Страдания и безутешная скорбь ни на мгновение не покидали ее. Подписывая бумаги, она отныне именовала себя Несчастной Принцессой Салернской.
За развитием событий Джованни Сфорца следил с нарастающим ужасом. Он знал – что произошло со вторым супругом Лукреции, то могло случиться и с первым. Опозоренный Папой и так долго проклинавший его жестокость, он теперь понимал, что прежде недооценивал свое положение – ему-то, по крайней мере, сохранили жизнь.
Сохранили, но не гарантировали.
Чезаре Борджа намеревался основать для себя герцогство Романья, а одной из важнейших крепостей этого герцогства предстояло стать городу Пезаро, синьором которого был Джованни Сфорца.
Вот и сейчас, в солнечный сентябрьский день, ему принесли очередное сообщение о том, что Чезаре неуклонно продвигается вперед. Увы, он знал о своей беззащитности перед ним. А что ждет Джованни Сфорца, когда он лицом к лицу встретится с Чезаре Борджа? Чезаре, убивший второго супруга своей сестры, едва ли воздержится от расправы над первым. Какую смерть сулят ему обагренные кровью руки Чезаре? Ведь именно он, Джованни, пустил по свету рассказы о скандальных интимных связях в семействе Борджа. Правда, кое-какие слухи о них всегда ходили, но досужей молве он придал характер достоверных сведений.
Если они ославили его импотентом, то он заклеймил их позорной печатью кровосмешения.
Вне всяких сомнений, чем ближе подступали войска Чезаре, тем менее подходящим местом для него становился замок Пезаро.
Куда он мог податься?
В Милан? Милан снова захватили французы, и его родственник Лудовико оказался в плену у Луи. Тогда он подумал о мантуйском роде Гонзага – ведь его первая супруга была сестрой Франческо Гонзага, того самого маркиза Мантуанского, который во время предыдущего французского вторжения так много сделал для освобождения Италии от несметных полчищ короля Карла Восьмого.
Итак, Джованни Сфорца отправился в Мантую, где был радушно принят Изабеллой д'Эсте, супругой прославленного Франческо Гонзага.
Изабелла недаром слыла одной из самых умных, образованных и красивых женщин Италии. Пожалуй, единственным ее недостатком была чрезмерная властность, происходившая от высокомерного пренебрежения ко всем итальянским фамилиям, кроме наиболее знатной и древней – то есть ее собственной, Эсте.
Десять лет назад, когда они поженились, Франческо обожал ее. Тогда она казалась ему самим совершенством, идеальным сочетанием проницательности и неотразимости. Что касается ее самой, то Изабелла всего лишь терпела его. Она недовольно морщилась, глядя на его высокую, хорошо сложенную фигуру, которую он унаследовал от своих германских предков, – черты, отличавшие Гогенцоллернов, не укладывались в ее представления о мужской красоте. Его нос был приплюснут; глаза – водянисты; лоб – слишком широк. Обаяние супруга ничуть не трогало Изабеллу, и она искренне удивлялась, когда таковое замечали другие женщины.
Вскоре у Франческо появилась потребность во внебрачных любовных связях – во-первых, он был человеком исключительно чувственным, а во-вторых, мужчины, не имевшие любовниц, в его время зачастую обвинялись в импотенции.
Но даже это не поколебало ее безразличного отношения к супругу. Какое ей было дело до его любовниц, если только она могла рожать достойных наследников своей и его семьи?
Молва о недюжинном характере Изабеллы окрепла, когда сразу после рождения одного из ее детей обнаружилось, что это была девочка, – тогда она встала с постели и хладнокровно вытащила младенца из чудесной, украшенной золотом и серебром колыбельки, которая по указанию матери готовилась для мальчика.
Она была волевой женщиной – гордой, красивой, остроумной и всеми почитаемой, но лишь немногими любимой.