Георга мучила депрессия. Ему казалось, что все против него. Он написал лорду Бьюту:
"Каждый день я сталкиваюсь с каким-нибудь оскорблением… Даже мой сон не освобождает меня от мыслей о людях, которых я вижу днем… Простите за бессвязность моих писем. Но истинная причина тому – моя душа, уязвленная отношением, которое она встречает со стороны окружающих".
Получив это письмо, лорд Бьют забеспокоился. Георг будто забыл об их разрыве и считал, что вернулись дни их былого доверия друг к другу. Бьют рассказал об этом принцессе, и это лишь усилило ее волнения.
Однако однажды, когда рассудок короля был в полной ясности, он решил, что некоторое время не сможет управлять государством и что необходимо ввести в силу Закон о регентстве. Он проконсультировался с Блекстоуном – авторитетом по правовым вопросам, который разъяснял ему, что в новом законе нет необходимости, поскольку в действующем учтены все возможные нюансы. В случае его смерти или неспособности исполнять свои обязанности, регентом автоматически становится вдовствующая принцесса.
– Моя мать уже немолода, – возразил Георг, а сам подумал, что она, конечно, будет управлять вместе с лордом Бьютом, но ни один из них не обладает для этого достаточными способностями.
– Нет, – продолжал король, – я желаю внести на рассмотрение парламента новый Закон о регентстве и сам назову имя моего регента, которое останется в тайне до тех пор, пока я не сочту нужным, чтобы оно стало достоянием гласности.
Блекстоун ответил, что этот вопрос королю следует обсудить со своими министрами, и Георг поспешно созвал их, чтобы сообщить о своем решении.
После продолжительного обсуждения был принят закон, дававший королю право, на случай его смерти или недееспособности, назвать имя регента, причем возможность выбора ограничивалась королевой и членами его семьи.
Жизнь Шарлотты стала очень тревожной. Она не знала, чего ей ждать еще. Ее беспокоила болезнь короля и его странное поведение, которое сохранялось, с некоторыми перерывами. Ей было известно, что на улицах говорили о том, что у короля какая-то чудная болезнь.
Прошли недели. Ему стало лучше. В августе в Букингемском дворце она родила третьего сына. Его назвали Уильямом. Она прижала ребенка к своей груди, радуясь его появлению на свет. Теперь уже никто не свете не сможет утверждать, что это дитя – незаконнорожденный сын короля и королевы Англии.
КОРОЛЕВСКАЯ ДЕТСКАЯ
Маленький Георг верховодил на детской половине в Кью. В свои четыре года он был не по возрасту развитым, способным и смышленым ребенком, вполне осознавшим важность своего положения. Он слышал, как слуги шепотом называют его принцем Уэльским, и знал, что это – о нем.
– Наступит день, – бахвалился он перед своим братом Фредериком, – и я стану королем.
Бедняжке Фредерику трудно было представить себе, как это четырехлетний мальчик сможет носить такую большую корону. Ведь она будет постоянно сваливаться с его головы.
– Какой же ты непонятливый. У меня тогда будет большая голова, – быстро нашел ответ Георг.
– Да, поможет нам Бог, – сказала леди Шарлотта Финч, – она уже и сейчас достаточно велика.
Маленького Георга не раз заставали за тем, как он тайком ощупывает свою голову, желая, очевидно, убедиться, что та уже достаточно велика для короны. Слуги посмеивались, наблюдая за ним.
– Мастеру Георгу не терпится попасть на трон, – говорили они. – Ему еще нет и пяти, а он уже воображает себя королем.
Но все они, конечно, любили Георга и не имели ничего против его несколько властной манеры вести себя. Ведь он так красив со своими золотистыми, почти рыжими волосами, так рассудителен, от него уже не услышишь детского лепета. Большими голубыми глазами принц Уэльский смотрел на окружающий мир, зная, что этот мир создан для него.
– Он очень похож на своего отца, – говорили все вокруг. Маленькому Георгу очень нравились те редкие дни, когда он со своими родителями выезжал в Лондон, и люди на улицах приветствовали их. В его адрес всегда раздавались особые приветствия. Он с весьма серьезным видом раскланивался и махал рукой, потому что члены королевской семьи должны были уметь любезно отвечать на приветствия людей. И чем "старомоднее", как говорили его няньки, вел себя Георг, тем больше это нравилось людям. А еще он любил наблюдать за стражей из окон Сент-Джеймса.
– Раз-два, раз-два, – командовал он, и солдаты салютовали ему и маршировали. Все любили Георга.
– Ну почему мы не можем жить в Сент-Джеймсе, – настойчиво допытывался он у леди Шарлотты. – Здесь, в Кью, нет солдат.
– Кью больше подходит для детей, – отвечала леди Шарлотта.
– Я – не дети. Я – принц Уэльский.
Тогда она целовала его и говорила, что разве он может позволить им забывать об этом?
– А неужели вы могли забыть? – спрашивал он недоверчиво.
– Ну что ты, мой милый, разве можно об этом забыть, когда ты рядом? – После этих слов он напустил на себя очень важный вид и держался так, пока она ему не сказала: – А теперь доедай свой обед и хватит играть в тарелке с этим куском рыбы.
– Мясные дни мне нравятся больше, – признался он.
– Не сомневаюсь, – ответила леди Шарлотта.
– Мне тоже нравятся мясные дни, – вставил Фредерик, который во всем подражал Георгу.
– Это меню составили для вас ваши папа и мама, поэтому нам следует соблюдать его, не так ли? В противном случае получится, что мы не повинуемся нашему королю.
– Когда я стану королем, то буду есть мясо каждый день.
– И я тоже, – поддакнул ему Фредерик.
– Какой ты глупый. Ты же никогда не будешь королем. Фредерик посмотрел так, словно собирался заплакать.
Бедный малышка Фред, хоть между ними разница всего год, Георг кажется намного старше.
– Это не беда, – сказала леди Шарлотта, подсев поближе к младшему брату.
Фредерик позволил накормить себя, а Георг тем временем осуждающе наблюдал за этим.
Боже Всевышний, думала леди Шарлотта, если он в четыре года такой, то таким он будет в десять… пятнадцать или в восемнадцать лет, когда достигнет совершеннолетия? Несомненно, король и королева правы, настаивая на том, чтобы дети жили в Кью и вели простой образ жизни.
Георг возил кусок рыбы по тарелке, разламывая его на мелкие части, объясняя Фреду, что это солдатики.
– Это не солдаты, а рыба, и ее нужно побыстрее съесть, – наставническим тоном сказала леди Шарлотта. А если вы не будете слушаться, мне придется пойти к твоим папе и маме и рассказать им о твоих капризах.
Георг с осуждением оглядел леди Шарлотту, которая была одета в специальную для детской униформу.
– Простите, – рассудительно заметил он, – но вы же недостаточно хорошо одеты для того, чтобы пойти к королю.
Пораженная леди Шарлотта закатила глаза к потолку. А Георг невозмутимо продолжал:
– Я подумал, что ваша одежда не подходит даже на тот случай, если король войдет сюда. Вот когда я буду королем…
– Рыбу нужно съесть сейчас, – стояла на своем леди Шарлотта. – А потому, пожалуйста, не отвлекайся.
Принц был настолько поражен этим замечанием, что машинально подчистил тарелку, размышляя над сказанными словами.
– Все равно мне больше нравится мясо, – упрямо повторил он, придя в себя.
Леди Шарлотта молчала, думая о том, что король несколько категоричен в отношении питания детей, потому что беспокоится, чтобы малыши не растолстели. Он приходил в детскую и говорил:
– Слишком большой вес для них – это нехорошо, а? Что? Быть слишком толстыми для них плохо. Что?
Разговаривать так странно король начал после своей болезни; он то и дело повторял вопросы, ответы на которые не были нужны.
Возможно, он и прав в своих требованиях, но леди Шарлотта не всегда срезала весь жир с мяса, которое подавалось детям. На завтрак мальчики выпивали чашку не очень сладкого чая, разбавленного молоком и съедали пару гренок без масла. Обычно они обедали в три, а ужинали в половине девятого. Обед состоял из супа, чаще бульона, без капельки жира, и постного мяса (в мясные дни) с прозрачным соусом и овощами, рыбные блюда не позволяли есть с маслом. Им подавали фруктовый пирог, выпеченный без всякой сдобы, так что его едва ли можно было вообще назвать пирогом. По четвергам и воскресным дням им разрешалось съесть мороженое и даже выбирать добавки к ним.
Это была очень простая диета, а если кто-либо сомневался в ее разумности, то король спрашивал: "Ведь они выглядят здоровыми, а? Что? Вы полагаете, что у принцев плохое здоровье, а? Что?"
И все соглашались с тем, что мальчики с их розовыми мордашками и сияющими голубыми глазками действительно выглядели прекрасно.
– Ну, а теперь, – сказала леди Шарлотта, – когда мы закончили с обедом, пойдемте навестим короля и королеву.
Маленький Георг с сомнением посмотрел на ее платье и она, перехватив его взгляд, засмеялась:
– Не беспокойся. Я переоденусь.
Это, по-видимому, успокоило мальчика и он переключил свое внимание на пирожок с фруктовой начинкой, который лежал перед ним на тарелке.
Шарлотта сидела у окна, ожидая возвращения короля.
– Он скоро должен быть здесь, – обратилась она к Швелленбург по-английски. Шарлотта требовала, чтобы и ее фрейлены-немки добивались прогресса в этом трудном языке. – Он не захочет опаздывать к своим детям.
– Он не хотеть, – пробормотала Швелленбург, которая выражала свое осуждение чужому языку тем, что, похоже, умышленно коверкала слова.
– Мне кажется, что король выглядит лучше, – продолжала Шарлотта, с надеждой глядя на Швелленбург, но та только хмыкнула в ответ.
Королева сложила свое вышивание. Болезнь закончилась, и король снова чувствовал себя хорошо, но остались ужасные воспоминания. Это страшно, когда человек, которого хорошо знаешь, вдруг теряет свойственные ему черты характера, когда он смотрит на тебя, не узнавая. Она содрогнулась. Порой ей даже казалось, что он терял рассудок. Приходили ли и ему в голову такие мысли? Наверное приходили, если он обсуждал с министрами закон о регентстве.
Но теперь он вполне здоров, подумала она, даже если Швелленбург и не признает этого. Все складывается прекрасно. В детской уже три мальчика, и скоро будут еще, она не сомневалась в этом. Как ей хотелось иметь девочку! В следующий раз непременно будет девочка, решила она. Думая о детях, Шарлотта забывала о болезни короля. Скоро наступит час, когда гувернантка обычно приводит двух старших мальчиков к родителям. Вернется король и они устроят небольшую семейную вечеринку, а маленький Георг будет удивлять и радовать их своими не по годам взрослыми рассуждениями.
Если бы Шарлотте удалось забыть о болезни короля и о коварстве вдовствующей принцессы, старающейся держать ее в стороне от всех дел, то она смогла бы быть вполне счастлива.
Король и королева были вместе, когда пришли принцы с леди Шарлоттой Финч.
– Итак, – сказал король, – моя семья в сборе, а? Что? Принц Георг посмотрел на отца серьезным взглядом.
– Папа, а почему ты не носишь свою корону?
– Ее не полагается надевать, когда мои дети приходят навестить меня.
– Но я хочу видеть ее! Я хочу надеть ее!
Королева засмеялась и посмотрела на короля, который тоже улыбался. Такой смышленый малыш. Они не переставали гордиться им.
– Фредерик что-то хочет сказать, – заметила королева. – Ну, скажи нам, моя крошка?
– Она… она… – начал Фредерик и засмущался. Маленький Георг посмотрел на него осуждающе, но Шарлотта быстро выручила малыша:
– Фредерик, наверное, хочет сказать, что корона слишком велика для твоей маленькой головки, Георг. Она же свалится тебе на глаза, и ты ничего не будешь видеть.
– Ну и что, – не сдавался малыш. – Пусть я ничего не увижу, я буду ходить наощупь. – Он зажмурился и протянул руки вперед, словно изображая слепого человека, а затем, смеясь принялся бегать по комнате.
Леди Шарлотта чувствовала себя неловко, шепотом пыталась урезонить его, а он, повернувшись к ней, ухмыльнулся, давая понять своим видом, что в присутствии родителей она не имеет над ним власти.
– Леди Шарлотта делает тебе предупреждение, Георг, – сказал король. – Ты должен слушать ее. Она твоя воспитательница, а? Что?
– Что? Что? – закричал, передразнивая его, маленький Георг и принялся смеяться, дурачиться и носиться по комнате еще быстрее.
– Леди Шарлотта, пожалуйста, подведите принца ко мне, – сказала королева.
Гувернантка поймала мальчика за руку, а он озорно посмотрел на нее и прошептал: "Что? Что?"
– Принц чрезмерно резвый ребенок, – доверительно сообщила королю королева.
Фредерик потянул свою матушку за юбку.
– Что тебе, моя крошка?
– А я тоже буду резвым? – спросил Фредерик.
– Конечно, мой милый, но не таким, как Георг. А это значит, что ты будешь очень послушным.
Фредерик заметно повеселел, а королева обратилась к старшему:
– А теперь, Георг, мне хотелось бы услышать о твоих успехах на занятиях.
Георг немного успокоился, прислушиваясь к словам леди Шарлотты, рассказывавшей его матери о том, какой он способный, когда старается. Король тоже внимал гувернантке с серьезным видом.
Принц Георг должен работать усерднее. Ему нельзя пропускать мимо ушей те замечания, которые ему делают. Он должен повиноваться своей воспитательнице, няням, своим отцу и матери, потому что он пока еще всего лишь маленький мальчик.
– Но я – принц Уэльский, – лукаво напомнил он им.
– Твой папа – король, но он всегда прислушивается к мнению других, поэтому он – хороший король. Ты же хочешь быть хорошим принцем Уэльским, не так ли?
– Лучше я буду хорошим королем, – безответственно заявил принц.
– Сначала ты должен стать хорошим принцем, – внушала ему королева.
Слушая этот разговор, король трепетал от переполнявшего его волнения. Шарлотта оказалась хорошей матерью и хорошей женой, но сейчас в ней была какая-то особая мягкость. Может быть она вновь беременна? Хвала Всевышнему, он надеялся на это. Беременность успокаивает ее. В промежутках между беременностями ее иногда тянет вмешаться в государственные дела, а он этого никогда не позволит. Он не хочет, чтобы нарушалась гармония их жизни. Ему нравилось, когда Шарлотта находилась в Кью или Ричмонде, подальше от двора, за исключением, конечно, тех торжественных приемов, на которых требовалось присутствие королевы. Георг был убежден, что миссия женщины – рожать детей, а у Шарлотты это действительно прекрасно получается. Они женаты пять лет, и у них уже три сына, и, если он не ошибается, скоро появится еще один ребенок. Уж в этом отношении к нему нельзя было предъявить никаких претензий. Хотя, мрачно подумал Георг, эти мои министры на все способны, представься им только случай. Министры подобрались на редкость несговорчивые; вряд ли на долю кого-либо другого монарха выпала такая беда. Георгу начинало казаться, что он и сам вполне способен справиться с государственными делами. День и ночь он размышлял об этом и однажды пришел к решению, что займется ими. Он перестал сомневаться в своих способностях, а уж если он решился сам заняться чем-то, то значит, был уверен, что прав.
Когда гувернантка увела детей, Георг обратился к Шарлотте:
– Мне показалось или ты в самом деле опять в интересном положении?
– Я не уверена, – засмеялась она, – но мне кажется… Он похлопал ее по плечу.
– Хорошая работа, а? Что?
МИСТЕР ПИТТ ПАДАЕТ ВВЕРХ
Мистер Питт с перебинтованными ногами лежал в постели, проклиная свою подагру. Ведь если бы не эта напасть, он сейчас бы управлял страной. Ему не терпелось вернуться к государственным делам, но, к сожалению, он теперь редко чувствовал себя достаточно хорошо даже для того, чтобы отправиться в Палату общин. Он по-прежнему пользовался авторитетом в стране; пока он жив, король и правительство будут постоянно это чувствовать. Питту вспоминался давнишний случай, когда в эту самую комнату его пришел навестить Ньюкасл. Тогда стояла зима, и Ньюкаслу, столь трепетно относящемуся к своему здоровью, показалось, что в комнате слишком холодно.
– Тебе-то в постели хорошо, – сказал он. – А я бы загнулся в холодном доме.
И он прямо в одежде забрался в стоящую рядом кровать Эстер, натянул до самых ушей одеяла и не вылезал, пока они не переговорили обо всех делах. Но сейчас от Ньюкасла избавились, и у власти правительство маркиза Рокингема. А ему я не доверяю, подумал мистер Питт.
Оказаться нетрудоспособным, знать, что твоему гению мешает твое жалкое тело, что может причинить большее огорчение?
Питт сознавал, что он может принести величие Англии, а ему между тем приходится целыми днями находиться в постели или ездить в Бат на воды, вести жизнь инвалида, когда он стремится быть премьер-министром. Только этот пост устроил бы его.
Лежа в постели, Питт критиковал правительство, но какой был от этого прок? Он хотел пойти в Палату общин и выступить против закона о гербовом сборе, который внес его собственный зять Джордж Гренвил, когда был канцлером казначейства. Питт возражал против такого закона, поскольку это могло вызвать осложнения в отношениях с американскими колониями. Он предупредил об этом Палату общин, но был слишком болен, чтобы пойти туда и отстаивать свое мнение. Америка была недовольна действиями метрополии.
Питт добивался аннулирования этого закона, поскольку в противном случае это грозило большими неприятностями. Почему Англия должна устанавливать законы для Америки? Почему ожидают, что колонисты опять станут платить налоги английскому правительству? Это – абсурдный налог, заявил Питт, и он сделает все, что в его власти, чтобы отменить его.
Он рассказал об этом Эстер. Его жена была необыкновенной женщиной, очень преданной ему. И разделяла с ним его энтузиазм.
Теперь Питт постоянно ссорился с братьями, ушедшими с головой в политику. Давным-давно, когда он бывал в их доме в качестве гостя, все они восторгались тем, как он разбирается в государственных делах, его способностью делать удачные прогнозы Эстер называла эту способность сверхъестественной, поскольку он мог предсказать все возможные варианты, то есть, что произойдет, если государственные мужи поступят так или иначе. Он посмеивался над ней, и считая это качество обычной прозорливостью, так необходимой политику. По существу, это – полная сосредоточенность на данном предмете или вопросе. Питт обладал таким дарованием, и именно поэтому она считала его своего рода провидцем.
Быть рядом с Эстер, беседовать с ней – величайшее удовольствие его жизни… Нет, он будет честен. Величайшими моментами в его жизни были те, когда он выходил на трибуну в парламенте и своей речью увлекал всех в ту сторону, в какую ему было нужно. Но Эстер – это утешение его жизни. Она не только бинтовала его больные ноги, но и поддерживала в нем гордость и честолюбие в такие моменты как этот, когда ему казалось, что он – величайший из политиков современности, лишен своим главным врагом – подагрой – права быть тем, кем он должен быть.
Вошла Эстер и сообщила, что прибыл граф Нортингтон и спрашивает, может ли он увидеть Питта.
– Нортингтон! – Питт приподнялся на кровати. – Он пришел от короля!
– Да, так он мне и сказал.