Я наблюдала за ним. И чем дольше, тем сильнее убеждалась, что никому Яцека не отдам. Просто потому, что люблю его и не представляю себе жизни без него. Я никогда не мечтала о лучшем муже. Эта его тактичность, этот ровный нрав и представительность. Когда входишь с ним в салон или в ресторан, нет женщины, которая не обратила бы на него внимания, нет мужчины, который сразу же не сказал бы себе: "C’est quelqu’un".
Все, абсолютно все ревновали его ко мне. Даже Буба, которая вышла за князя, в любой момент готова была поменяться со мной. Он не слишком красив, но есть в нем что-то от Гэри Купера. Истинно мужской шарм.
Буба и другие считают, что он обладает необычными способностями и возможностями. Естественно, я позволяю им заблуждаться на сей счет. Ему ведь уже исполнилось тридцать два. Впрочем, разве от мужа требуется только это? Как бы то ни было, я не променяла бы его ни на кого другого. Например, тот же Тото, хотя до омерзения богат, мог бы замучить меня своей неврастенией, своими странностями – ну и бездельем. Если отобрать у него деньги и графский титул, то не осталось бы от него ничего. Он, конечно, довольно мил, возможно, даже незаменим как друг и товарищ по развлечениям, но ведь муж – это нечто совершенно другое.
Я любой ценой должна получить от него информацию, однако, сколько бы ни открывала рот, чтобы задать вопрос, Яцек всякий раз опережал меня ласками или разговором о чем-то совершенно не важном. За ужином, из-за тетушки Магдалены, тоже не могло быть и речи ни о каких допросах. Яцек, казалось, пребывал в хорошем настроении, шутил с теткой Магдаленой, рассказывал новейшие сплетни о различных сановниках и расспрашивал ее о слухах в обществе. После кофе он сказал:
– Мне еще нужно кое-что написать…
Я слишком хорошо его знаю, чтобы не понять, что это означает. Потому и не дала ему закончить:
– Но, дорогой, ты ведь зайдешь пожелать мне спокойной ночи?
Он хотел отвертеться как-то, но с одной стороны ему было не с руки, поскольку вот уже три дня он не желал мне доброй ночи, а с другой – я произнесла это таким тоном и так опустив ресницы, что противиться этому он не смог.
– О да, Ганечка, – прошептал Яцек с интонацией, которая свидетельствовала: так сильно он не мечтал ни о чем другом.
Какие же эти мужчины беззащитные. Правда, мне лишь двадцать три, и если бы некто заметил, что я красива, это не стало бы для меня новостью.
В ту ночь в его ласках снова было много жадности и чувственности. Я едва не сказала ему: "Ты напоминаешь мне того, кто пьет больше, чем жаждет, словно готовясь оказаться в безводной пустыне". Да. Я, несомненно, его люблю. Когда он так лежит с закрытыми глазами, я пытаюсь вообразить себе ту другую. Красива ли она? Молода ли? Похожа ли на меня? Я заметила, что он с интересом поглядывает на Люси Чарноцкую, а у Люси подобный мне тип красоты.
Я неожиданно спросила его:
– Скажи, Яцек, ты когда-нибудь любил?
У него дрогнули веки, но он не стал их открывать, а просто улыбнулся.
– Когда-то и сейчас, несомненно.
– Не выкручивайся, ведь ты знаешь, о чем я. Спрашиваю: любил ли ты другую?
Он долго молчал, потом наконец ответил:
– Однажды… Это было давно… Казалось мне тогда, что люблю…
Сердце мое забилось сильнее: я знала – он имеет в виду именно ту. Несомненно: Яцек не подозревает, что я о чем-то догадываюсь. Стоило ковать железо, пока горячо.
– А почему ты говоришь, что тебе это казалось? – спросила я небрежно.
– Это не было настоящее чувство. Просто оно было коротким и ошеломительным.
– А она?
– Что "она"?
– Любила ли она тебя?
Он, поджав губы, ответил:
– Наверное… Не знаю… Скорее, нет…
– Вы являлись любовниками? – спросила я без нажима.
Он искоса глянул на меня.
– Давай не будем, Ганечка, – сказал. – Разговор на эту тему мне неприятен.
– Ладно, – согласилась я. – Хочу только знать, видишься ли ты с ней?
– Каким же образом? – пожал он плечами. – Я не видел ее уже много лет.
Похоже, он не поверил, что я отказалась от разговора на эту тему, поскольку глянул на часы и заявил, что уже самое время спать.
Он пошел к себе, а я потом до поздней ночи не могла заснуть, раздумывая над тем, что мне сделать и как поступить. Проще всего было поговорить с ним искренне, прийти и сказать прямо в глаза: "Я сделала отвратительную вещь. Я открыла адресованное тебе письмо и узнала из него, что ты двоеженец, что у тебя уже была жена и ты меня обманул, выдавая себя за холостяка. Полагаю, у меня есть право требовать объяснений".
Как бы тогда повел себя Яцек? Яцек, с его уязвимостью, с его нарочито обостренным чувством достоинства?.. Прежде всего, со свойственной мужчинам логикой, отругал бы меня за глупое вскрытие письма. Но чувствовал бы себя обличенным, униженным и скомпрометированным. Возможно, возненавидел бы меня за то, что я проникла в его тайну. Вероятно, бросил бы меня и вернулся к той другой? Впрочем, как знать, не пустил бы себе пулю в голову?
Естественно, я могла противостоять этому, могла уверить его в своих неизменных к нему чувствах и предложить помощь в сражении с той шантажисткой. Но в любом случае это мерзкое дело легло бы между нами, словно грязная тень.
Мысль о том, что я знаю о его преступлении, рано или поздно вызвала бы в нем отвращение и ко мне. Ведь он никогда больше не сумел бы сделать мне ни единого замечания. При каждом слове опасался бы, что я упрекну его двоеженством.
Нет. Решительно невозможно было дать ему хотя бы намек, что я об этом что-то знаю.
Только под утро мне в голову пришла спасительная идея: дядюшка Альбин Нементовский – единственный человек, к которому можно обратиться за советом.
Среда
Боже, что за жуткий день! Естественно, он пошел. Все мои хитрости ничего не дали. Когда он уходил около одиннадцати, я просила отослать мне автомобиль, поскольку надеялась, что у шофера сумею выведать, в каком он был отеле. Однако Яцек автомобиля не взял вообще, и в окно я видела, что он садится в такси.
"Б." – это с одинаковым успехом может быть первой буквой как имени, так и фамилии. Речь же, насколько я понимаю, может идти о трех больших отелях: "Европейском", "Бристоле" и "Полонии". В каком же она живет? Если бы я знала, сколько ей лет или как она выглядит.
У дяди Альбина не было телефона, и мне пришлось ехать на самый Жолибож, чтобы узнать, что его нет дома. Я ждала на лестнице почти час и ужасно замерзла. При этом страшно боялась, чтобы меня никто не заметил. Иначе родители устроят мне изрядный скандал. Я оставила дяде карточку с сообщением, что снова приеду в шесть.
Яцек пришел на обед и явно нервничал. Я видела, сколько усилий ему стоило притворяться, будто у него есть аппетит. Мне хотелось плакать. А после обеда он неожиданно заявил:
– Нынче вечером я уезжаю в Париж.
Я онемела. Это могло означать самое худшее. Должно быть, он заметил, как я побледнела, потому что быстро добавил:
– Еду всего на три дня.
– А ты должен? – спросила я. – Должен ехать именно сейчас?
Он изобразил удивление:
– Что значит "именно сейчас"?
Я немного сконфузилась:
– Ничего не значит. Я имела в виду, не можешь ли ты отложить поездку. Ведь ты помнишь, что у нас есть несколько важных визитов.
Я сгорала от любопытства, едет ли он один. Самые невероятные мысли роились в моей голове. Может, он решил вернуться к ней, возможно, они убегают вместе?.. А может, Яцек уезжает, чтобы спрятаться от нее. Почему он не хочет быть со мной откровенным?! Он не доверяет мне?! И это выражение на его лице, словно он ждет моих дальнейших вопросов, словно у него наперед есть на них готовые ответы. Совершенно отвратительно с его стороны.
– Мне кажется, – отозвался он наконец, – ты несколько удивлена моей поездкой. Но я ведь езжу достаточно часто.
– Ах нет. Я совсем не удивлена. Хочешь прикажу, чтобы упаковали твой фрак?
Он тряхнул головой:
– Нет. Две смены одежды. И все. А кроме того, я не желаю брать кофр, поскольку, скорее всего, возвращаться стану самолетом.
– Через три дня?
– Да. Самое большее – через четыре.
Сказал он это таким тоном, что я почти успокоилась. Но, когда часом позже готовила для Юзефа вещи, чтобы тот упаковал их, случайно взяла в руки чековую книжку Яцека. И снова несчастная моя интуиция нашептала мне, чтобы я заглянула, не снимал ли он в последнее время значительные суммы денег. На корешке под сегодняшней датой фигурировало 52 000 злотых. Я едва не вскрикнула. Прекрасно помню, что на счету было чуть больше этой суммы. А значит, он снял все. Зачем?.. Чтобы отдать деньги той другой или обеспечить себе несколько месяцев существования за границей? Я никогда не провожала Яцека на вокзал, потому и сегодня не могла позволить себе возбудить его подозрения. Но мне следовало там оказаться. Я должна была увидеть, садится ли он на самом деле в парижский поезд и один ли он, не едет ли с ней вместе. Нужно было придумать какой-то предлог. Между тем в голове моей царил такой хаос, что ничего толкового в нее не пришло. Вся надежда на дядю Альбина.
В этот раз, к счастью, дядю я застала. Он сам отворил дверь. Был в несколько испятнанном, но все еще элегантном халате. Взблескивая моноклем и прекрасными зубами, он поприветствовал меня так непринужденно, словно мы виделись только вчера и между нами ничего не произошло.
– Как ты себя чувствуешь, малышка? Что за чудесный мех! Превосходный покрой! Да и этот отблеск.
(Он нисколько не изменился. Всегда во всем разбирается и все умеет подметить. Пусть говорят о нем что хотят, но все же не отнять у него очарования. Господи, да кто же у нас без изъянов!)
Дядя усадил меня на топчане и угостил вином. Естественно, уселся рядом. Слишком близко. Он уже иначе не умеет. Впрочем, сейчас, когда мне была необходима его помощь, я не могу позволить себе никаких неприятных для него телодвижений.
– Догадываюсь, – начал он обольстительно, – что привела тебя сюда не тоска по мне. А жаль. Ты дьявольски красива. Твоя глупая честная мамаша, должно быть, засматривалась на Мадонну Бальдовинетти или – может – на какого-то гондольера. У них там бывают такие смолистые глаза и такие волосы, словно из меди. Истинный Бальдовинетти! Или тебе никто такого еще не говорил?
– Нет. Я даже не знаю, комплимент ли это, потому что той картины никогда не видела.
Он легонько прикоснулся к моей руке:
– Ты видишь ее, малышка, по нескольку раз на день: в зеркале. А уж комплимент это или нет – решай сама.
– Дядя, вы действительно опасный человек, – засмеялась я.
– Полагаешь, все еще?..
Я взглянула на него. Несмотря на седину, морщины у глаз и рта, он был воплощением мужественности в полном расцвете сил. Если бы не то, что я никогда не ощущала тяги к старшим мужчинам и то, что я его все же (говоря между нами) немного опасаюсь, как знать, не занялась ли бы я им всерьез. Вот это был бы скандал. Представляю себе лицо папы!..
– Не "еще", а вот именно сейчас, – сказала я с умеренным кокетством.
Следовало расположить дядю к себе.
Он засмеялся удовлетворенно – и с каким же классом! Любой другой дилетант в деле соблазнения позволил бы себе в такой момент какой-нибудь смелый жест. Он – наоборот. Встал и, медленно наливая в свой бокал вино, на некоторое время повернулся ко мне спиной. Что за кокетство!
– Представь себе, – начал он доверительным тоном, – я и вправду чувствую себя дьявольски молодым. Это даже начинает беспокоить меня. Мне ведь уже пятьдесят, а до сих пор, вместо того чтобы стать серьезным и уважаемым дедушкой, у меня ветер в голове.
Я быстро возразила:
– О нет. У вас, дядя, ветра в голове не было никогда. Вы один из самых умных людей, каких я знаю. Потому-то я к вам и пришла.
– Что за презабавная история? – улыбнулся он. – Ты, пожалуй, первая женщина, которая пришла искать у меня разума. Других это интересует во мне меньше всего. Полагаю, ты попала в какую-то неприятную ситуацию. Верно?.. – Он снова уселся рядом, внимательно глядя мне в глаза. – Ну-ка, признавайся, – сказал. – Этот твой скучный Реновицкий перехватил какое-то письмо к тебе от… Тото?
Я почувствовала, что слегка зарумянилась. Откуда бы ему знать это? Чтобы не подать виду, что поймана врасплох, пожала плечами.
– Ах, Тото уже давно отказался от посягательств на мои прелести. Но вы, дядя, угадали: все началось именно с письма. Я узнала о Яцеке воистину страшные вещи. Я просто в отчаянье.
– Вот прямо-таки в отчаянье? Он тебе изменяет?
– Хуже, дядя, куда хуже: он женат!
– Ну, это несомненно, моя дорогая, – с притворной серьезностью сказал он, нахмурившись. – И это для меня нисколько не новость. Правда, вы не соизволили пригласить меня на свадьбу, но мне-то известно, что вы женаты.
– Ах, дядя, шутки тут неуместны! Яцек и в самом деле женат на какой-то женщине!
Он кивнул:
– То, что на женщине, – уже хорошо…
– Как это? – не поняла я.
– Он мог бы, например, оказаться извращенцем.
– Ах, дядя, это и правда серьезное дело. И если вы мне не поможете… Я буквально не знаю, что мне делать! Расскажу по порядку. Так вышло, что Яцек из-за невнимательности оставил на бюро открытое письмо…
Дядя меня прервал:
– Если оставил, значит, не придал ему большого значения.
– Наоборот. Для него оно было страшно важным.
– Откуда тебе знать, что важным?
Такой допрос начал меня нервировать. Да это и не относилось к делу.
– Ну, потому что он вернулся за тем письмом и был очень обеспокоен, – сказала я.
– А что было в нем?
– Ужасные вещи! Какая-то женщина писала Яцеку как своему мужу.
Я повторила дяде содержание письма, насколько сумела подробно. Потом рассказала о дальнейшем поведении Яцека. Он выслушал меня с изрядным вниманием, однако не отказал себе в удовольствии давать комментарии:
– Вот так-так, оказывается, в нашей семейке не я один – паршивая овца.
Я воздержалась комментировать это. Мне было жаль, что он столь неделикатно затронул дело, о котором я бы предпочла не вспоминать.
Автор дневника не расшифровывает, о чем идет речь. Но поскольку из-за этого для значительного числа читателей дело может показаться несколько неясным, я считаю своим долгом пояснить, что пан Альбин Нементовский за восемь лет до описываемых его племянницей событий пережил довольно досадное судебное разбирательство. Речь шла о соблазнении несовершеннолетней, панны Л. З., чьи родители оказались этим недовольны. В результате судебного разбирательства пан Альбин был приговорен к двум годам тюремного заключения. (Примеч. Т. Д.-М.)
– И ты уверена, – спросил дядя, – что это письмо не простая мистификация?
– Абсолютно уверена.
– Хм, а может, это письмо написал твой любезный муженек, чтобы проверить, не заглядываешь ли ты в его корреспонденцию?
– Но, дядя! Не верится, чтобы Яцек прибегнул к подобным хитростям.
– И то правда. Он никогда не выглядел слишком сообразительным.
– К тому же письмо написано женским почерком. Нет. Оно наверняка настоящее. Кроме того, поведение Яцека убеждает меня, что дело совершенно серьезное.
– И ты говоришь, он сегодня уезжает в Париж?
– Не знаю. Так он мне сказал. Но едет ли он туда на самом деле? Мне случайно удалось выяснить, что он снял все деньги со счета.
Дядя Альбин протяжно присвистнул:
– Все?.. Это сколько же?
– Где-то пятьдесят две тысячи.
– Проклятие. Вот же у людей денег, – невольно заметил дядя и добавил: – Не оставил ни гроша?
– Ну, несколько сотен злотых. Но это не важно.
– Сравнительно с той суммой – естественно. Скажи мне, моя малышка, говорила ли ты об этом с родителями?
– Боже сохрани! Дядя, можете себе представить, что бы сделал отец!
– Да, этот старый идиот, естественно, наделал бы шуму. Ты, любовь моя, поступила очень разумно, что ни словечка не сказала ни мужу, ни родителям о своем открытии. Дело-то и вправду требует изрядной тактичности.
Я взяла дядю за руку:
– Дорогой дядюшка мне поможет. Верно?..
Он задумался, а затем кивнул:
– И даже с немалым удовольствием. Но при одном условии.
– Ох, дядя, – воскликнула я счастливо, – я была уверена, что вы мне не откажете! Мне ведь буквально не к кому обратиться за советом, за помощью!
– Рад служить, но при одном условии, – подчеркнул он.
– Но, дядюшка, надеюсь, вы не поставите такого условия, которое… которое…
Он нахмурился, однако потом сразу повеселел и, окинув меня ироническим взглядом (какой же он все-таки чудесный!), сказал:
– Малышка, что ты там себе напридумывала? Мне что, нужно прибегать к таким средствам, чтобы добиться женщины?
Я покраснела, а он добавил:
– Кажется, я несколько преждевременно принялся хвалить твою сообразительность.
– Прошу прощения, но вы и правда меня неправильно поняли.
– Ну-ну, так-то лучше, впрочем, оставим это. Слушай внимательно. Я охотно возьму это дело в свои руки. Но лишь в том случае, если ты согласишься в точности исполнять мои указания. Ты ничего не должна делать по собственному разумению. Абсолютно ничего. Я и правда верю в твою сообразительность, между тем тут – работа для гроссмейстера, один неудачный шаг может разрушить все. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала я без раздумий.
– И обещаешь мне, что будешь точно выполнять мои указания, да?
– С несомненным удовольствием.
– Вот и прекрасно. Итак, во-первых, хочу тебе сказать, что я об этом думаю. Полагаю, дело не окажется простым и легким. Скорее всего, та женщина и вправду жена твоего мужа. И у нее оказались очень важные причины, чтобы отыскать его. Это упоминание о чувствах я не считаю слишком уж искренним. Ни одна женщина не вспомнит вдруг, после нескольких лет расставания с мужчиной, что она его любит.
– Вот именно.
– А значит, мы, по всей видимости, имеем здесь дело с шантажом.
– Это весьма правдоподобно.
– Прежде всего, – продолжал дядя, – нужно установить факты. Мы знаем, что персона, подписывающаяся буквой "Б.", находится в Варшаве и живет в отеле. Живет либо жила, поскольку возможно и то, что она уезжает сегодня вместе с твоим мужем. Тогда сперва необходимо установить, едет ли Яцек один или с ней. Ты должна оказаться на вокзале и проверить это. Конечно, можно бы нанять детектива…
– Я тоже подумывала об этом, – вмешалась я.
Дядя покачал головой.
– Нет, это был бы серьезный риск. Детектив может выйти на существенный след, понять, что твой муж – двоеженец. Случись такое – и твой супруг окажется у него в руках, тут открываются неограниченные возможности для шантажа. Нет. В таком деле нельзя доверять никому. Оно слишком важное. Проводи своего мужа на вокзал и следи внимательно, не ищет ли он взглядом той дамы. Если даже едет с ней вместе, то, думаю, будет осторожен. Вероятно, они даже и сядут в разные вагоны.
Я забеспокоилась.
– Так что же, дядя, вы полагаете, он собирается сбежать с ней?
– Я ничего не полагаю, – пожал он плечами. – Просто принимаю это как один из вариантов.