Пусть Роберт завоюет их одобрение, размышляла королева. Пусть все увидят его таким, каким видит его она. Елизавета не была уверена в том, какую роль для него приберегала, но хотела, чтобы народ сохранил о нем это впечатление, – великолепного, возвышающегося надо всеми красавца.
Воздух был наполнен музыкой; яркие вышитые знамена свисали с окон. Доехав до церкви Бланш Чейплтон на углу Март-Лейн, королева услышала, как загремели пушки Тауэра. Она проехала вдоль Тауэр-стрит и остановилась, чтобы послушать, как дети из школы Святого Павла поют хвалебные гимны в ее честь, вспоминая – теперь казалось, что это было давным-давно, – как они пели их в честь ее сестры.
Елизавета молилась: "О Господи, помоги мне в этом деле. Помоги мне сыграть мою роль благородно и почетно".
Ее переполняли эмоции. Ее величайшее желание наконец-то ей даровано; она должна приготовиться исполнить свой долг и быть достойной своей роли. Сейчас Елизавета даже радовалась прошлым своим бедам, через которые прошла с честью, потому что они научили ее большему, чем могла бы научить легкая жизнь.
Все эти люди, приветствовавшие ее, теперь должны стать ее главной заботой. Она не будет так глупа, как ее сестра Мария. Мария тоже въезжала в Лондон под приветственные возгласы своих подданных; но те же самые люди теперь называли ее Кровавой Марией, ненавидели ее за то, что она вышла замуж за испанца и привела в страну иностранцев; осуждали ее за потерю Кале и радовались, что она умерла.
С Елизаветой такого никогда не случится! Простые люди будут ее любить на протяжении всей ее жизни. Они – ее сила. Она скорее пожертвует чем угодно, только не их преданностью, и никогда не забудет, что именно эти люди – столпы, поддерживающие ее трон.
В этот священный момент королева не думала о том, как она выглядит в своем пурпурном бархате; даже забыла о своем главном конюшем. Она была только королевой, твердо намеренной править мудро, сделать свою страну великой.
В Тауэре собрались все чиновники, чтобы принести ей клятвы в верности. Елизавета спешилась. Вокруг нее собралась вся знать Англии, но вместо гордости, которую она ожидала ощутить в эту минуту, вдруг почувствовала глубокое смирение.
Слова, которые королева произнесла, были спонтанными.
– Некоторые, – сказала она, – перестали быть принцами этой земли и стали узниками этого места. Я поднялась и превратилась из узницы этого места в принцессу этой земли. Эта перемена была делом справедливости Божьей; этому возвышению я обязана Его милосердию. Я благодарю Господа и прошу Его о милосердии для других. – Потом Елизавета повернулась к лейтенанту Тауэра и попросила: – Проведите меня в те апартаменты, которые я занимала, когда была здесь узницей.
Это сделали. Под воздействием огромного чувства, войдя в камеру, королева упала на колени, снова поблагодарила Господа за свое избавление и пояснила окружающим: – Я никогда не забуду о Его великой милости, потому что, как Даниил, вышла невредимой из логова льва.
В тот памятный день от легкомысленной девушки не осталось и следа, в лондонский Тауэр Елизавета вошла королевой.
Марию похоронили с большой торжественностью, и, соответственно, новая королева присутствовала на похоронах. Доктор Уайт, епископ Винчестерский, произнес поминальную проповедь и показал себя храбрым человеком.
Оплакивая многие достоинства покойной, называя ее мудрой и великой, он вспомнил, как она отстаивала превосходство церкви. Мария заявила, что святой Павел запрещал женщинам разговаривать в церкви, а следовательно, недостойно церкви иметь над собой тупую главу.
"Как он осмеливается так говорить? – размышляла Елизавета, спокойно сидя рядом с ним. – Как смеет этот старик с седой бородой?! Несомненно, видит во мне всего лишь молодую женщину. Но ничего, ему придется кое-что узнать о силе моего духа!"
К счастью, проповедь была произнесена на латыни – и немногие поняли ее, как она.
Уайт плакал, вспоминая Марию, затем объявил, что королева оставила сестру, достойную леди, которой теперь все обязаны повиноваться и даже делать это через силу. Velior est canis vivus leone mortuo.
Голубые глаза Елизаветы превратились в горящие огненные точки. Она – живая собака, а Мария – мертвый лев! Что ж, ему придется кое-что узнать о львином сердце, таящемся под сверкающими драгоценностями молодой королевы! Наглый старик!
Когда доктор Уайт покинул кафедру, она встала и крикнула своим стражам:
– Арестуйте этого человека!
Епископ поднял руку, чтобы удержать стражников, которые немедленно выбежали вперед, чтобы исполнить приказ Елизаветы.
– Ваше величество, – сказал он, – в моей власти отлучить вас от церкви, если вы не признаете, что ваши подданные подчиняются Риму.
Отец Елизаветы послал бы его на смерть. Но она еще не была так сильна, как он, хотя в одном отношении была даже сильнее. Годы опасности научили ее сдерживать гнев, если это было необходимо. В глазах епископа Елизавета увидела его страстное желание пострадать за веру. Но она не позволит ему этого сделать. Народ ненавидит религиозные преследования. Она прекратит их, и люди, подобные этому епископу, не смогут вынудить ее начать их снова.
Королева спокойно наблюдала, как исполняли ее приказ. Пусть епископ охладит свой фанатичный пыл в тюрьме. А время покажет, как ей действовать дальше. Для королевы время еще больший друг, чем для принцессы-узницы.
Она собрала свой тайный Совет. Уильям Сесил сидел от нее по правую руку. Большую печать Елизавета отдала Николасу Бэкону. Из членов Совета покойной королевы в должности было разрешено остаться лорду Уильяму Говарду, Арунделу и Сэквиллу.
Пока еще никто не замечал нежных взглядов, которыми она одаривала своего главного конюшего. Его пост означал, что он по необходимости должен был постоянно находиться поблизости; а тот факт, что Роберт Дадли был выбран на это место, не вызвал никаких толков. Его знания конного дела были, несомненно, велики; и все соглашались, что никто не смотрелся верхом так великолепно, как красавец Дадли.
Однако первые дни своего правления мысли Елизаветы больше занимали дела государственные, нежели любовные. Каждое утро она просыпалась с ощущением могущества и возбуждения, но никогда не забывала уроки, полученные в дни бедствий.
Ее первой задачей было разорвать зависимость от папы, но она должна была сделать это так, чтобы не оскорбить своих католических подданных, потому что их было много. Следовательно, открытого разрыва быть не могло. Перемена должна была быть постепенной, так, чтобы королева чувствовала настроения народа по мере своих действий.
Мессы все еще служили во всех церквях, и Елизавета регулярно посещала их; но на Рождество покинула церковь после окончания службы как раз в тот момент, когда епископ готовился провести торжественную мессу.
Она сделала твердый шаг в направлении, по которому намерена была следовать, но не собиралась предпринимать никаких других шагов, пока не узнает о реакции народа на свое поведение, хотя сомнений в том, каков будет его вердикт, быть не могло. Люди слишком хорошо помнили костры Смитфилда и надеялись, что теперь в Англии восторжествует справедливость. Лишь немногие осудили ее поступок, но даже они – принимая во внимание дело доктора Уайта, который так легко стал мучеником за публичное оскорбление королевы, – не верили, что она начнет преследовать их так, как ее сестра преследовала протестантов.
Елизавета тогда поняла, что теперь безопасно сделать следующий шаг. И во время очередного большого праздника – в день Нового года – объявила, что отныне церковные службы будут вестись на английском языке.
Ее занимали мысли о коронации. Она с великим нетерпением ожидала этого дня, часто видела его во сне и теперь желала поговорить об этом с тем, чей триумф был ее триумфом и кто должен был сыграть заметную роль в церемонии.
Какая радость была быть в его обществе во время всех дней приготовлений! Казалось, ее еще больше возбуждало то, что они никогда не оставались наедине. Королеву постоянно окружали государственные советники или фрейлины опочивальни. Бедный Роберт! Она знала, что временами он приходит в бешенство, потому что элементарно не может сказать ей то, что хочет, в присутствии всех этих людей! Роберт вынужден был сохранять дистанцию, обращаться к ней как к своей королеве, разыгрывать из себя преданного человека, но только никак не выдавать своей влюбленности. Ее королевское положение стояло теперь между ними, как когда-то тюремные стены. И все же каждый день Елизавета чувствовала, что все сильнее влюбляется в него, потому что, если долго не видела его, становилась раздраженной и разочарованной. Она не могла постоянно спрашивать, где он, стараясь проявлять свою всегдашнюю осторожность, не хотела показать двору, что влюблена в своего главного конюшего.
"Я очень даже могу поверить, – думала Елизавета, – что могла бы выйти за него замуж. Но у него есть жена. Неужели он забыл об этом, грешный человек?"
Впрочем, ей надо быть благодарной той женщине. Как ее зовут? Анна? Эми? Королева притворялась, что не помнит имени этой глупой деревенской девки! Странно, чем она вообще смогла привлечь Роберта?
Ничто ей так не нравилось, как ускользнуть от советников и посидеть с придворными – если среди них был и Роберт, – чтобы поболтать о предстоящих развлечениях – маскарадах, балах и всех прочих церемониях, которые будут сопровождать ее коронацию.
– Не сомневаюсь, – сказала она однажды, – ЧТО лорд-мэр и его товарищи устроят мне такую же хорошую коронацию, как и моей сестре. Хотелось бы мне знать, какой для этого самый подходящий день. Как вы думаете, милорд Дадли?
– День не имеет значения, ваше величество.
– Почему же?
– Сам факт, что это будет день коронации нашего величества, превратит его в величайший праздник, который когда-либо у нас был.
– Что хочет сказать этот человек? Вы знаете, госпожа Эшли?
– Думаю, он имеет в виду, что лучший дар, который когда-либо получала эта страна, это – восшествие на престол вашего величества, – ответила Кэт.
– Госпожа Эшли объяснила, что я хотел сказать, мадам, – проговорил Роберт.
Елизавета перевела взгляд с него на даму, сидевшую рядом с ним, – смуглую красавицу с искрящимися глазами. Это ей не понравилось.
– Умоляю вас, не кричите мне с такого расстояния, мастер Дадли. Идите сюда и сядьте рядом со мной.
Он охотно подошел, глаза его были обожающими, молящими: "Почему я не могу видеть вас наедине? Почему между нами всегда должны быть эти люди?"
Она хотела ответить: "Потому что я королева, а вы были настолько глупы, что женились на деревенской девчонке. Если бы вы были мудрее, НТО знает, чего бы я не сделала ради вас!"
Не слишком ли он фамильярен? Теперь Роберт слегка насупился. Не слишком ли он уверен в ее милостях? Она не могла отчитать его в присутствии своих дам и кавалеров. Потому что, если бы так поступила, ему пришлось бы удалиться, а это было бы для нее таким же наказанием, как и для него.
Ей показалось, что все вокруг нее хитро улыбаются. Неужели заметили, что она оказывает ему предпочтение? Ее царствование только началось, и ей нельзя было делать ложных шагов.
Позже Кэт сказала:
– Ваше величество, они начинают догадываться. Пошли шепотки.
– О чем ты говоришь, женщина?
– О нашем смуглом и красивом джентльмене, мадам. Очень заметно, что вы часто не сводите с него глаз, и вам не нравится, когда он смеется с другими дамами.
– Я не стану терпеть подобной наглости. Кто эти сплетники?
– Весь двор, ваше величество. И знаете, это правда. Вы выдаете свои чувства. Вы не проявили бы их более явно, даже если бы кинулись обнимать и целовать его на глазах у всех.
Елизавета к этой минуте настолько забыла о своем королевском достоинстве, что двинула Кэт по уху. Но Кэт знала, что ее предупреждение услышано.
Королева встревожилась.
На следующем заседании она сказала:
– Я желаю получить совет от доктора Ди по поводу моей коронации. Милорд Дадли, вы отправитесь к нему и уточните у него, какой день наиболее подходящий для этого события.
– Когда ваше величество ожидает, чтобы я отбыл?
– Немедленно… немедленно.
Роберт обиженно взглянул на нее. Хоть и на короткое время, но его все же отсылают от двора. Он был задет и разгневан. Но и она тоже.
Елизавета смотрела, как он уходил, и взгляд ее был полон такого томления, что Кэт почувствовала, что она только выдала себя еще больше.
Роберт покинул двор, чтобы поехать к любимому астрологу королевы, доктору Ди, в взволнованном состоянии.
Елизавета не скрывала от него своих чувств. Он достаточно знал свои силы, чтобы распознать в ней то же томление, которое так часто наблюдал в других. Очень скоро – Роберт твердо знал – это томление станет нарастать с такой силой, что ни ее гордость, ни положение королевы не смогут встать на его пути.
Он размышлял о будущем со спокойной уверенностью. Никто из членов его семьи не поднимался так высоко, как поднимется он. Существовало только одно препятствие – Эми.
Сама мысль о ней вызвала у него прилив бешенства. Он сравнивал ее с Елизаветой. Королева привлекала его не только своим положением. Если бы она не была дочерью Генриха VIII, то уже давно стала бы его любовницей, вне всякого сомнения. Однако Елизавета, помимо эротического удовлетворения, могла ему дать и корону, которую его отец предназначал Гилдфорду, а потому была вдвойне желанной.
Он станет королем этого царства, потому что еще ни одна женщина не могла отказать ему в том, что он требовал; а Елизавета очень ясно показала, что, в сущности, она прежде всего женщина.
Между тем Роберт не мог игнорировать Эми. Его жена начинала проявлять беспокойство; она хотела приехать ко двору и разделить с ним его удачу. Эми писала ему, спрашивая, не влюбился ли он в какую-нибудь придворную даму, которая занимает все его внимание. Она угадала – Елизавета действительно требовала постоянных размышлений, постоянного его внимания.
Доктор Ди тепло приветствовал Роберта в своей загородной резиденции и, посоветовавшись со своими картами, объявил, что наилучший день для коронации королевы – 15 января.
А поскольку астролог находился неподалеку от Сайдерстерна, Роберт подумал, что у него есть хорошая возможность повидаться с Эми и сделать какие-то попытки отбить у нее желание разделить с ним его жизнь при дворе. Он боялся, что если ее не навестит, то она сама решится поехать ко двору, чтобы увидеться с ним, и не думал, что королеве это будет очень приятно.
Добравшись до замка, Роберт отправил слуг на конюшню вместе с лошадьми, а сам пошел в дом искать Эми.
Холл был пустынен. Он быстро поднялся по лестнице, прошел по галерее в их спальню.
Там, склонившись над утюгом, стояла Пинто.
– Так… Пинто! – сказал Роберт.
Она выпрямилась, затем присела, явно смутившись:
– Лорд Роберт! Мы вас не ждали.
– Знаю. А где твоя госпожа?
– Катается верхом со своим отцом, милорд.
– Что-нибудь не так, Пинто? – спросил он.
– Не так, милорд? Нет… нет. Теперь у миледи все будет хорошо, раз вы приехали. – Она хотела быстро уйти из комнаты.
Но на Роберта вдруг напало озорное настроение.
– Я не помешаю тебе, Пинто. Не спеши уходить.
– Я просто убирала вещи миледи.
– Тогда, умоляю тебя, продолжай это делать.
– Но я уже закончила, милорд.
Он медленно подошел к ней, чувствуя, как нарастает ее возбуждение.
– Что такое, Пинто? – Взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза. – Мне не нравится, что ты мне не доверяешь, не нравится, что ты убегаешь, едва я появляюсь, и бросаешь на меня испуганные взгляды, когда тебе кажется, что я не вижу.
– Но, милорд…
Он быстро наклонил голову и поцеловал ее, что удивило его почти так же, как и ее.
Пинто вырвалась, выбежала из комнаты, а Роберт улыбнулся. Как глупо с его стороны было думать, что она его ненавидит. В конце концов, Пинто тоже женщина.
Бедная Пинто! Она скрывала свои чувства к нему под маской недоверия и подозрительности. Но ей нечего опасаться. Ее достояние было в безопасности от него.
Вернувшись с верховой прогулки и увидев мужа, Эми чуть ли не впала в истерику от восторга.
– Но, Роберт, почему ты ничего не сообщил? – воскликнула она, бросаясь ему на шею. – Я лишилась нескольких часов твоего общества, ведь скоро ты снова умчишься, не сомневаюсь.
Роберт был очарователен, как всегда.
– До чего же чудесно оказаться дома, – сказал он, – вдали от шумного двора.
– Ты говоришь так, будто тебе там не нравится.
– Как мне может нравиться то, что удерживает меня вдали от тебя и от дома?
Надув губки, Эми сообщила, что до нее дошли кое-какие слухи.
– Какие слухи?
– Говорят, королева к тебе очень милостива.
– Королева справедлива. Она помнит тех, кто оставался ее другом во времена бедствий.
Позже Роберт поехал с женой кататься верхом по поместью, выразив желание увидеть новорожденных ягнят, посмотреть, как косят овес и бобы. Он притворялся, будто его это интересует, и мысленно поздравлял себя с тем, что навеки ото всего этого избавился.
Роберт не мог скрыть от Эми, что приехал лишь проездом.
– Нет… нет, нет! – запротестовала она.
– Увы, любовь моя. Я послан королевой. Я должен вернуться и приготовиться к испытанию коронацией.
– Почему я не могу поехать с тобой, Роберт?
– Это невозможно.
– Но другие лорды берут своих жен ко двору.
– Только если они занимают должности при королевском дворе.
– Разве я не могу стать фрейлиной?
– Всему свое время, Эми. Подожди. Королева меньше месяца на троне, но уже одаривает меня милостями, как ты слышала. Я не могу сейчас просить у нее большего.
– Но разве это много – место при дворе для твоей жены?
Роберт иронично улыбнулся в ответ:
– Уверен, что слишком много, Эми.
– Но, Роберт, надо что-то делать. Я не могу сидеть здесь в одиночестве и ожидать тебя месяцами.
– Я буду приезжать повидаться с тобой, Эми, при малейшей возможности. Можешь быть в этом уверена. Но мои обязанности главного конюшего королевы отнимают у меня много времени. Не хотелось бы вызвать недовольство королевы моим долгим отсутствием.
– Я боюсь королевы, Роберт.
– И поступаешь очень мудро. Она придет в ярость, если узнает, что ты меня задерживаешь.
– И что, отправит тебя в Тауэр? О, Роберт, смогу ли я когда-нибудь оказаться при дворе?
Он успокоил ее ласками, нежными словами, планами их прекрасного будущего. И был безмерно рад, когда наконец вырвался, поскакал из Норфолка в Лондон к королеве.
За день до коронации Елизавета проехала по Сити, принимая поздравления своего любящего народа.
Она перебралась по реке из Вестминстерского дворца в Тауэр за несколько дней до той субботы, на которую был назначен церемониальный парад; и покинула Тауэр в субботу в своей колеснице – прекрасная и царственная фигура в алом бархате. Ей было около двадцати шести лет, но она выглядела моложе, чем тогда, когда совершала свое путешествие по Темзе в Тауэр в то скорбное Вербное воскресенье четырьмя годами раньше.