Глаза Генриетты сверкали. Она была сильно возбуждена.
– И вот я получила ответ на свое письмо. Мисс Найтингейл пишет, что мы не можем рассчитывать на то, чтобы попасть в Кайзерсверт. Дело в том, что тамошнее заведение включает в себя больницу лишь как очень небольшую часть и в основном укомплектовано монахинями, получившими благословение церкви на эту деятельность.
Но некоторые из этих монахинь отправились в разные концы Германии, чтобы организовать там подобные заведения. В одном из них существует больница, куда могут обратиться молодые женщины, пожелавшие стать сиделками. Мисс Найтингейл написала, что узнает, примут ли нас туда, и даст нам знать.
Генриетта с победоносной улыбкой еще раз помахала письмом.
– Вы можете себе представить, как я ждала этого ответа! Я даже не была уверена, что он вообще придет. Но сегодня утром письмо, наконец, прибыло. В нем говорится, что мисс Анна Плейделл и мисс Генриетта Марлингтон приняты в больницу Кайзервальда.
– Не может быть! – воскликнула я.
– Ну, скажите же, что я молодец.
– Вы просто великолепно все сделали, да еще сохраняя такую строгую секретность!
– Мне хотелось посвятить вас во все сразу. Если бы я рассказывала вам по частям, эффект получился бы совсем другим.
– Это просто замечательно! И когда мы отправимся?
– Может быть, через месяц?
– Так долго ждать?
– Но мы ведь должны как следует подготовиться. Кроме того, мы не можем пропустить свадьбу Лили.
– У нас впереди так много дел! А долго мы будем отсутствовать?
– Я думаю, месяца три.
– Неужели подготовка сиделки занимает такое длительное время?
– За три месяца можно научиться многим вещам. Мы с вами это сумеем.
Я улыбнулась – Генриетта, как всегда, не сомневалась ни в себе, ни во мне. Я была рада, что ей удалось добиться желаемого. Что касается меня, то именно в этом я сейчас нуждалась больше всего. Мне нужно было отвлечься от своих горьких мыслей о моем умершем ребенке и ужасной участи моего бедного мужа.
В солнечный октябрьский день состоялась свадьба Лили.
Мне было приятно увидеть, что ее первая любовь получила такое счастливое завершение. Вильям казался очень приятным молодым человеком, мистер и миссис Клифт были в явном восторге от женитьбы своего сына, и, кажется, уже любили Лили… Словом, лучшего не приходилось и желать.
Молодые собирались провести неделю в Брайтоне – это будет их свадебным путешествием, – а затем Лили должна переселиться в дом Клифтов.
Джейн и Полли казались несколько подавленными – ведь им предстояло лишиться не только Лили, но и нас. Опять все будет так, как было до моего приезда домой, говорили они.
– Ну, не совсем, – успокаивала я девушек. – Теперь вы сможете навещать Лили, а она будет приходить к вам. Она будет жить близко от вас, а мы уезжаем всего на несколько месяцев.
– Все равно это уже будет не то, – сказала Джейн.
– В жизни всегда так, – скорбно подытожила Полли. Джо тоже повесил голову.
– Кареты, они ведь не для того делаются, чтобы стоять в сарае, да и лошадкам нужна постоянная тренировка, – высказал он свою точку зрения.
Я попросила его в наше отсутствие регулярно выезжать в карете.
– Да ведь карета без ездока – все равно, что рагу без мяса, я так думаю, мисс, – грустно отозвался Джо.
– Но ведь мы уезжаем не навсегда. Мы скоро вернемся.
Настроение слуг не могло уменьшить нашего радостного возбуждения, и подготовка к отъезду шла полным ходом.
Наконец, день отъезда настал. В конце октября Джейн и Полли проводили нас в дальнюю дорогу. Стоя на пороге, они махали нам вслед. Полли утирала слезы… Только тут я поняла, как я привязана к этим милым девушкам. На вокзал нас отвез Джо.
– Я же и привезу вас обратно, – сказал он. – И хоть и говорится: "Лучше поздно, чем никогда", надеюсь, что это будет рано, а не поздно.
– Именно так и будет, Джо! – уверила я старого слугу. – А что там кричат мальчишки с газетами?
Джо прислушался.
– Да что-то о России. Там постоянно что-то случается.
– Давайте послушаем, – попросила я своих спутников.
– Россия и Турция начали войну, – расслышала наконец Генриетта. – Ну и что? В мире постоянно кто-то воюет.
– Война! Как я ненавижу войны, – сказала я. – Только подумайте – ведь Вильям Клифт – солдат. Как ужасно, если ему придется отправиться воевать, да еще так далеко.
– Россия, Турция… – задумчиво произнесла Генриетта. – Это так далеко отсюда.
Она была, безусловно, права, и мы тут же забыли о войне и отдались мечтам о том, что же ждет впереди нас самих.
Впервые увидев Кайзервальд, я почувствовала себя так, как будто очутилась в волшебной, сказочной стране. Здание, в котором располагалась больница, было скорее маленьким замком со множеством башенок. Он принадлежал местному дворянину, а тот отдал его монахиням для использования под больницу.
Здание окружали невысокие горы, даже лучше сказать холмы, покрытые лесом. Местоположение было превосходным – ведь известно, что целительный воздух гор полезен для людей, страдающих легочными заболеваниями. Я думаю, что и персоналу такой воздух отнюдь не был вреден.
За нами прислали карету, которая должна была отвезти нас на место, и по мере того как мы по крутой дороге взбирались на холм, я все больше и больше попадала под очарование окружающей местности. Взглянув на Генриетту, я заметила, что и она полностью разделяет мои чувства.
В воздухе ощущался аромат хвои, слышался шум воды, низвергавшейся с ближайших холмов. Иногда до нас доносился звон колокольчика, что означало, что где-то неподалеку пасутся коровы. Еле заметная дымка придавала окружающему воздуху приятный голубоватый оттенок. Словом, я была совершенно очарована местом, где нам с Генриеттой предстояло прожить немало дней.
Наша карета подъехала к опушке и резко остановилась. Дорогу переходила девочка. Ее длинные белокурые волосы струились по спине. В руке она держала хворостину, при помощи которой гнала шестерых гусей. Впрочем, они не обращали на девочку никакого внимания.
Наш возница что-то крикнул ей, в ответ она пожала плечами. Немецкий язык, который мы учили в школе, я основательно забыла. С трудом мне удалось понять, что девочку зовут Герда, она живет недалеко отсюда в маленьком домике вместе со своей бабушкой и занимается тем, что пасет гусей. Сообщив нам это, возница выразительно постучал себя по лбу.
– Немного не в себе, – объяснил он, и в сочетании с его жестом мне удалось понять, что он имеет в виду.
Запинаясь, я с трудом подбирая слова, ответила, что девочка и гуси выглядят очень мило.
Наконец, мы прибыли к замку. Перед ним расстилалось небольшое oзepо – вернее, пруд. Над водой склонялись ивы. На фоне замка и гор все это выглядело просто сказочно. У нас захватило дух при виде такой прелестной картины.
– Как чудесно! – выдохнула Генриетта.
Карета въехала во внутренний двор. Мы сошли. Молодая женщина в голубом платье и в фартуке белого цвета уже спешила нам навстречу. Ее волосы и кожа были очень светлыми. Мы услышали хороший английский, когда женщина поздоровалась, но я заметила, что она изучает нас с любопытством, в котором легко угадывалась изрядная доля скептицизма. Позже она призналась нам, что когда услышала о предполагаемом приезде двух англичанок из хороших семей, якобы интересующихся работой сиделки, то подумала, что эти изнеженные барышни не останутся в Кайзервальде больше чем на неделю.
Нас провели в спальню, представлявшую собой длинный зал с чисто выбеленными стенами, разделенный на небольшие каморки. В каждой помещалась кровать. "Здесь спят сестры милосердия и сиделки", – объяснила нам наша провожатая. "Вам следует надеть белые фартуки поверх платьев и быть готовыми выполнять любую работу".
В больнице сейчас находилось около двухсот пациентов, большинство из которых были очень серьезно больны.
– К нам они поступают только когда их состояние становится почти безнадежным, – объяснили нам. – Это заведение существует именно для таких больных, поэтому люди, приезжающие к нам работать, должны быть готовы ко всему. Главная диакониса согласилась принять вас только потому, что не могла отказать мисс Найтингейл.
Мы ответили, что очень ценим такое отношение, и сказали, что мечтаем стать профессиональными сестрами милосердия.
– Только годы работы с самыми тяжелыми пациентами помогут вам достичь желаемого, – услышали мы в ответ.
– Вот мы и решили начать работать у вас, – промолвила Генриетта с обворожительной улыбкой.
На лице нашей провожатой отразилось сомнение, которое было очень легко понять. Генриетта производила впечатление существа, скорее созданного для наслаждений и удовольствий, чем для работы сиделкой. Я вела себя гораздо сдержаннее, чем моя подруга, и поэтому, очевидно, вызвала более благосклонное отношение к себе со стороны встретившей нас женщины.
Нас представили нашим будущим коллегам. Лишь немногие из них немного говорили по-английски. Все они были глубоко религиозными людьми и работали в больнице, потому что чувствовали призвание к этой нелегкой профессии. Большинство происходило из бедных семей, и эта работа давала им, помимо всего прочего, необходимые средства к существованию. Однако царившая в Кайзервальде атмосфера разительно отличалась от того, что мне довелось увидеть в лондонской больнице во время моего краткого визита туда, когда я забирала Лили.
Нас провели к главной диаконисе, женщине средних лет с седеющими волосами и холодными серыми глазами. В ней сразу угадывался сильный характер. Она начала знакомить нас с порядками в больнице.
– Большинство наших пациентов страдают легочными заболеваниями, – объяснила она. – Некоторые из них никогда не поправятся. Их направляют сюда со всей Германии, потому что воздух наших гор считается целебным. У нас есть два постоянных врача – доктор Брукнер и доктор Кратц.
Главная диакониса хорошо говорила по-английски, и нам было приятно слышать родной язык. Говоря о целях кайзервальдского заведения, она сказала:
– Я полностью разделяю взгляды вашей соотечественницы, мисс Найтингейл. По-моему, еще слишком мало делается для того, чтобы облегчить страдания больных. В этом деле мы являемся, так сказать, первопроходцами. Наша цель – внедрить в сознание как можно большего числа людей ту простую мысль, что больные и страждущие нуждаются в постоянном уходе и заботе. Наша деятельность уже снискала одобрение, и нашу больницу довольно часто посещают доктора из других стран. Были у нас и врачи с вашей родины. Они очень интересовались нашими методами. Мне кажется, что мы уже добились определенных успехов. Но труд здесь тяжелый, и жизнь в Кайзервальде не покажется вам безмятежной.
– Ничего другого мы и не ожидали, – произнесла я.
– Наши пациенты требуют неустанной заботы и внимания. Свободного времени у персонала остается очень немного, но и его приходится проводить рядом с больницей, потому что мы расположены вдали от города.
– Однако у вас такие чудесные леса и горы! – возразила я.
Главная диакониса согласно кивнула.
– Посмотрим, как вы справитесь, – сказала она напоследок, и мне показалось, что она, так же как и монахиня, которая привела нас сюда, не сомневается, что мы не задержимся здесь надолго.
Трудности нашей жизни превзошли все ожидания. Меня восхищало то, как легко справляется со всем Генриетта. Я желала тяжелой работы, чтобы забыться, и то, что я очутилась в необычной обстановке, было плодотворно для меня.
Работа велась практически без всякого перерыва. От нас требовалось исполнять все необходимое – здесь никто не делил работу на свою и чужую. Меня поразила чистота, царившая в больнице. Мы сами стирали постельное белье и скребли щетками пол. С пяти часов утра весь персонал больницы был уже на ногах и трудился не покладая рук до семи – в это время просыпались пациенты. Кайзервальдом управляли монахини, и влияние религии чувствовалось здесь во всем. Выполнив положенную нам работу, мы собирались и слушали чтение отрывков из Библии, молились и пели церковные гимны. В первую неделю нашего пребывания я так уставала к концу дня, что замертво валилась на кровать, мгновенно погружалась в сладостный сон и просыпалась только тогда, когда слышался звон колокола, возвещавший начало нового дня. В каком-то смысле мне это напоминало школу.
Трапезы происходили в длинном зале с чисто выбеленными стенами. Там мы все чинно сидели за одним большим столом, где у каждого было свое строго определенное место, которого надо было непременно придерживаться.
Завтракали мы примерно в шесть часов, съедая по кусочку ржаного хлеба и выпивая по стакану напитка, который, как мне представлялось, был приготовлен из молотой ржи. В одиннадцать часов мы кормили обедом наших пациентов и в двенадцать снова собирались в трапезной на свой обед. Обычно он состоял из бульона, овощей и маленького кусочка рыбы или мяса.
Иногда у нас выдавались свободные от работы часы. В первую неделю мы обычно проводили их лежа на кровати и болтая о пустяках – ни на что больше сил не оставалось. Но постепенно мы втянулись в работу, стали меньше уставать и уже могли в свободное время совершать прогулки к озеру. Сидя на берегу, мы слушали, как гудит в соснах ветер, и вели долгие задушевные беседы. Все вокруг дышало таким покоем! Я стала замечать, что постепенно этот покой нисходит и в мою душу.
Иногда, сидя на берегу, мы видели, как невдалеке проходят люди – жители соседней деревушки, лежавшей примерно в четверти мили от больницы. Большинство местных обитателей держали домашних животных, в основном коров, и занимались ручной вышивкой платьев и блузок, которые затем продавали в магазинах ближайшего городка. Случалось, что мимо нас проходил дровосек с топором на плече. Все эти люди тепло приветствовали нас – они знали, что мы работаем в Кайзервальде, и очень уважали за наш нелегкий труд.
Как давно уже я не чувствовала себя так спокойно!..
Больше всего мне нравилось работать в палате, где лежали больные. Это была длинная комната с голыми побеленными стенами, в обоих концах которой висело по огромному распятию. Кровати стояли тесно друг к другу, а специальная занавеска отделяла мужскую половину палаты от женской.
Доктора тоже неустанно трудились. Мне казалось, что к сиделкам и сестрам милосердия они относятся с некоторым презрением, особенно это касалось Генриетты и меня. Им были чужды и непонятны наши побуждения – ведь мы никогда не знали нужды. На их отношении к нам видимо сказывалось то, что до приезда в Кайзервальд у нас не было никакого опыта подобной работы. Для них мы были изнеженными барышнями, предпринявшими путешествие ради того, чтобы разогнать скуку бесполезного существования.
Подобное отношение раздражало меня гораздо больше, чем Генриетту, и я преисполнилась решимости доказать этим докторам, что приехала сюда не в игрушки играть, а стать настоящей сестрой милосердия.
По опыту своей жизни я уже точно знала, что у меня особая склонность к этой работе. Однажды с одним из наших пациентов случился припадок истерии. Его никто не мог успокоить, даже доктора. А мне это удалось! Я была счастлива, что мой "дар", как называла его моя дорогая айя, пригодился мне и здесь.
С этого времени отношение ко мне изменилось не только со стороны врачей, но и со стороны главной диаконисы, которая стала больше интересоваться мной.
– Некоторые женщины – прирожденные сиделки, – как-то сказала мне диакониса. – Другие приобретают необходимые навыки после долгих лет упорного труда. Вы принадлежите к первой категории.
При этих словах я почувствовала себя так, как будто она, наконец, посвятила меня в это почетное звание. С тех пор к самым трудным пациентам, которые больше всего беспокоили докторов и главную диаконису, назначали меня.
Поведение Генриетты удивляло и восхищало меня. Временами мне казалось, что она уже не так очарована всем вокруг, как в первые дни в Кайзервальде, но видя, насколько я нашла себя в этой работе, она искренне за меня радовалась.
– Я до смерти устала! – пожаловалась она мне в один из наших выходных дней, когда мы, по обыкновению, сидели у озера. – Но все время напоминаю себе, что это делается ради благородной цели, что весь этот изнурительный труд составляет часть нашего пути к заветной мечте. Именно он приведет нас к Королю-демону.
Так назвала моя подруга того человека, которого я решила найти. Она любила придумывать разные истории о его злодействах, пыталась представить, как он выглядит. В ее описаниях он являлся нам как живой – смуглый, с тяжелыми веками и маленькими проницательными глазами, черноволосый… А на его губах, как уверяла меня Генриетта, постоянно играет сатанинская усмешка.
Однажды после обеда, когда мы обе были свободны от работы и, как обычно, сидели на берегу озера, из-за деревьев вдруг выросла тоненькая фигурка и остановилась рядом с нами. Это была Герда – гусиная пастушка.
Со времени приезда в Кайзервальд я стала значительно лучше говорить по-немецки. Даже Генриетта, которая знала язык гораздо хуже меня, со временем научилась немного объясняться.
Я поздоровалась с Гердой и спросила:
– А где же твои гуси?
– О них заботятся другие люди, – объяснила девочка. – А я теперь могу ходить сама по себе.
Она подошла и встала совсем близко. Глядя на нас, Герда улыбалась, как будто мы чем-то забавляли ее.
– Вы – английские леди, – наконец сказала она.
– Да. А ты – маленькая немецкая девочка.
– Нет, я тоже леди.
– Ну конечно!
– А я сейчас гуляла в лесу. Вы когда-нибудь ходите в лес?
– Да, мы иногда находим время для прогулок. Девочка подошла еще ближе.
– А вы знаете, что по ночам деревья оживают? – спросила она, понизив голос.
Взгляд ее стал отсутствующим, как будто она смотрела не на нас, а куда-то вдаль и видела то, что было нам недоступно.
– А еще там есть тролли… Они живут в горах.
– А ты их видела? – спросила Генриетта.
Девочка кивнула.
– Они похищают людей. Нельзя смотреть им в глаза, иначе они непременно вас схватят.
– Значит, ты сама никогда не смотрела в глаза троллей? – спросила я Герду.
Она пожала плечами и хихикнула.
– А дьявола вы видели?
– Нет. А ты?
Она опять начала смеяться и опять пожала плечами.
– Ты ведь живешь с бабушкой, да? – спросила я.
Герда кивнула.
– Наверное, в том домике на краю леса?
Она снова кивнула.
– И ты ухаживаешь за гусями, цыплятами… А за кем еще?
– Еще у нас есть корова и две козы.
– Наверное, с ними очень много хлопот.
Девочка опять кивнула.
– Однажды в лесу я встретила дьявола… – наконец произнесла она.
– И как же это случилось?
– Я ему понравилась.
И она снова хихикнула.
Генриетта украдкой зевнула, а мне было интересно разговаривать с этой странной девочкой. Я все старалась понять, что же происходит в ее помутненном рассудке.
Наконец, Генриетта решительно поднялась.
– Посмотрите, который час! Мы можем опоздать.
– До свидания, Герда! – попрощалась я с девочкой.
– До свидания, – тихо отозвалась она и долго стояла на том же месте, глядя нам вслед.
– Странная девочка, – сказала я, когда мы немного отошли.