– Да, вы видели сестру милосердия, это правда. И я хорошая сестра милосердия, не буду отрицать этого из ложной скромности. Но это только одна сторона моего характера. Я не могу сейчас думать о браке и не готова к этому.
– Я понимаю, что мое предложение прозвучало для вас несколько неожиданно. Но подумайте о нем. Я люблю вас, Анна. Мне кажется, нам будет хорошо вместе. Наши интересы в жизни во многом совпадают.
– Постойте, Чарлз! Я должна вам кое-что рассказать. Дело в том, что я уже была замужем.
– Не может быть!
– Да. И у меня был ребенок.
– И где же ваш муж?
– Он умер.
– Понятно. А ребенок?
– Он тоже умер. Мой брак не был счастливым. Мой муж был наркоманом, и, в конце концов, эта пагубная страсть его убила. А мой ребенок умер, не дожив и до двух лет.
Невольные слезы показались у меня на глазах. Он заметил их и сочувственно сжал мне руку.
– Моя дорогая, моя бедная Анна! – проникновенно сказал он.
– Я еще не до конца оправилась от этого горя, – немного успокоившись, произнесла я.
– Да, понимаю.
– Я опять взяла свою девичью фамилию и начала жить как незамужняя женщина. Мне казалось, что так будет лучше. Мне так тяжело говорить о своем браке и о смерти моего сына, но вам я решила все рассказать, чтобы вы лучше поняли, почему я не могу сейчас думать о вторичном замужестве.
– Со временем это пройдет.
– Не знаю. Пока мне кажется, что это произошло совсем недавно. Я думаю, что никогда не оправлюсь от смерти моего ребенка.
– После такой трагедии есть только один способ выжить, – сказал он, – родить других детей.
Я молчала.
– Анна, – продолжал он, – не отказывайте мне сразу. Просто подумайте о моем предложений, представьте, какую жизнь я вам предлагаю. Это придаст нам обоим силы. Нам будет легче выжить в этом… аду, если у нас будет о чем мечтать. Не может же война длиться вечно! Конец близок, я уверен. А потом у нас – у вас и у меня – будут дети. Только так можно окончательно похоронить прошлое. Нельзя же всю жизнь предаваться горю, даже такому, как ваше.
С этими словами Чарлз поцеловал мне руки. Я чувствовала к нему глубокую симпатию. Этот прекрасный человек действительно сделает все, что в его силах, чтобы помочь мне начать новую жизнь. Путь, который он мне предлагает, отличен от пути, выбранного мной, – пути ненависти и мести. Я представила себя женой деревенского доктора. Вот я на зеленом, цветущем газоне в окружении всей своей семьи. У меня родятся дети. Возможно, они будут немного походить на Джулиана… Я буду их очень любить. Они наверняка смогут заполнить ту горестную пустоту, которую я ощущаю с тех пор, как потеряла сына.
Не знаю, сколько времени прошло в этих мечтах. Наконец я очнулась, и мне стало стыдно, что я позволила себе отвлечься от работы.
– Мне необходимо идти, – сказала я.
– И все же подумайте о том, что я сказал, – настаивал Чарлз.
Я покачала головой, но в глубине души была уверена, что непременно подумаю.
Он нежно поцеловал меня и тихо сказал:
– Анна! Я люблю вас.
Я не рассказала Генриетте о предложении Чарлза, просто не могла себя заставить. Потому что чувствовала – она попытается уговорить меня выйти за него замуж. Чарлз очень нравился Генриетте, это я точно знала, она не раз высказывалась о нем как о хорошем враче и прекрасном человеке. Иногда мне и самой казалось, что брак с ним – самый лучший выход для меня. Неужели я хочу прожить всю жизнь в одиночестве? Конечно, мне хотелось бы работать сестрой милосердия в одной из новых больниц, которые мисс Найтингейл собиралась открыть по возвращении в Англию. И это все? Этого мне будет достаточно? Я уже один раз испытала счастье материнства и сейчас чувствовала, что если у меня не будет больше детей, я буду считать свою жизнь прожитой понапрасну.
Подобно многим нашим коллегам, я обожала Флоренс Найтингейл, можно сказать, боготворила ее. Ее несгибаемая воля, неизменная преданность выбранной ею гуманной профессии, спокойствие и вместе с тем неиссякаемая энергия производили впечатление даже на тех людей, которые поначалу были настроены весьма скептически относительно задуманного ею предприятия. Ради дела она отреклась от брака и материнства… Но ведь она ни разу не держала на руках рожденного ею ребенка! А я была матерью и твердо знала, что никакие другие радости жизни не заменят мне этого счастья, уже однажды мною испытанного.
И вот передо мной открывалась новая дорога. Я могу выйти замуж за Чарлза, стать женой и матерью. Могу, наконец, повернуться спиной к своему прошлому, оставить бесплодные мечты о мести. Теперь, когда у меня появилась возможность устроить свою жизнь по-новому, эти мечты предстали передо мной в своем истинном свете – детскими и наивными. Только дети, испытав боль, вымещают свою злость не на том, что эту боль причинило, а на том, что первым подвернется под руку. Обри действительно был слабым человеком и легко подпадал под чужое влияние. Никогда человек с большой силой воли не стал бы жертвой пагубного пристрастия к наркотикам, а он стал. Я винила в его падении доктора Адера – и он действительно был отчасти виноват, – но все же, по моему глубокому убеждению, судьба человека находится, прежде всего, в его собственных руках.
Но, рисуя в воображении картины будущей счастливой жизни в Англии – деревенская врачебная практика, муж, дети, – я одновременно не могла отделаться от мысли, что Дамиен Адер смеется надо мной.
Но я забуду его, повторяла я вновь и вновь.
И в то же время понимала, что не смогу. Что-то демоническое было в его характере. Я была уверена, что он околдовал Генриетту. А меня?..
Он путешествовал по Востоку, жил среди туземцев, познал их обычаи и нравы, более того – он им следовал. Возможно, ему стали доступны их древние тайные знания – загадочные, мистические, может быть, связанные с потусторонними силами. Он, безусловно, не похож ни на кого из знакомых мне мужчин, и его нельзя судить по обычным меркам. А что он делал в том доме без окон, в Константинополе, где мы встретили его, одетого по-турецки? Что все это значит?..
Я попыталась опять сосредоточиться на мыслях о Чарлзе и его предложении, но "дьявольский доктор" все не шел у меня из головы.
Неожиданно я столкнулась с ним лицом к лицу.
В своем белом халате он совершал утренний обход палат как ни в чем не бывало, как будто он никуда и не отлучался, коротко кивнул мне, давая понять, что в его внезапном появлении в госпитале нет ничего необычного.
Однако вскоре его присутствие дало себя знать. Он нашел непорядок в палатах, в котором обвинил сестер милосердия. По его словам, раненым не оказывают должного внимания. Как будто ему не было известно, что бедные девушки буквально валятся с ног от усталости после многочасовой работы без передышки! Странно было слышать подобный упрек от человека, который без зазрения совести позволил себе удалиться на отдых, как только почувствовал в нем нужду…
Во мне кипел гнев против доктора Адера. Сейчас я ненавидела его даже больше, чем когда видела в последний раз.
По его мнению, сестрам милосердия не следовало оставаться подолгу на одном месте, поэтому он распорядился, чтобы нескольких наших коллег отправили в гарнизонный госпиталь, а на их место прислали других.
Генриетте и Этель предстояло в числе прочих вернуться в гарнизонный госпиталь. Эта новость повергла нас в смятение – ведь если мы окажемся в разных местах, мы почти не сможем видеться друг с другом.
Впрочем, Генриетта довольно легко с этим примирилась, чего нельзя было сказать об Этель. Бедная девушка была просто убита.
– Вы понимаете, – жаловалась она Элизе и мне, – если меня ушлют, я не смогу видеть Тома. Мы расстанемся навсегда.
– Но вы сможете иногда навещать его, – попыталась я ее утешить.
– Все равно это уже не то. Ведь я так за ним ухаживала! И еще ничего ему не сказала. Мне кажется, эта новость его убьет.
– И кому пришла в голову эта сумасшедшая идея – тасовать людей, как колоду карт? – грозно спросила Элиза.
– Кому же еще, как не этому доктору Адеру, – в сердцах ответила Этель. – Он считает, что мы работаем недостаточно старательно. Он проходил по палате, когда я сидела рядом с Томом, и, должно быть, видел нас.
– Но это так глупо! – возмутилась я. – У сестер милосердия так много работы. Конечно, им нужно время от времени отвлечься на что-то другое. Он просто хочет доставить людям неприятности.
Словом, Этель была в отчаянии.
Через некоторое время после нашего разговора Элиза отозвала меня в сторону и сказала:
– Малышка Этель не просто огорчена – боюсь, что этот перевод в другой госпиталь задушит их любовь в самом зародыше. А не могли бы вы что-нибудь сделать?
– Но как?
– Поговорите с ним… с нашим всемогущим доктором.
– Вы думаете, он прислушается к моим словам?
Она внимательно посмотрела на меня и произнесла с расстановкой.
– Да, думаю, что к вашим прислушается.
– Да он презирает нас всех! И я не сделала ничего такого, что выделяло бы меня в его глазах среди прочих сестер.
– А я думаю, что он вас особенно отмечает. То есть я хотела сказать – все остальные для него просто мебель, причем не самая полезная и нужная.
– Мне кажется, что даже он прекрасно понимает, какую огромную работу выполняет здешний персонал.
– Может быть, и понимает, да только никогда не покажет этого. Он ведь – всемогущий доктор, а сестры милосердия – просто служанки, которые должны являться по первому его зову.
– И вы полагаете, что я смогу его изменить?
Элиза кивнула.
– Во всяком случае, попытаться стоит.
Этот фантастический проект вначале только насмешил меня, но все же я решила рискнуть.
Возможность представилась в тот же день. Я увидела, что доктор Адер направился в комнатку, где Чарлз сделал мне предложение. Я последовала за ним.
– Доктор Адер!
Он обернулся и посмотрел на меня. В ту же минуту я почувствовала, что гнев и отвращение охватывают меня с новой силой.
– Мисс… э…
– Я знаю, что вы сочтете непростительной дерзостью с моей стороны обратиться к вам…
Я сделала паузу. Он не сделал попытки отрицать мои слова.
– Но мне нужно сказать вам кое-что. Я уверена, что это ваша идея – перевести некоторых сестер милосердия из Главного госпиталя в гарнизонный и наоборот.
– И вы полагаете, что я буду обсуждать свои планы с вами? – любезно осведомился он.
– Я бы просила вас именно этот план обсудить со мной.
– Могу я узнать, почему?
– Да. Вы переводите сестер по своему произволу, не считаясь с тем, какую работу они выполняют.
– Я прекрасно знаю, что они делают.
– И презираете эту черную, грязную работу. Но, доктор Адер, уверяю вас – эта работа очень важна, и врачи должны быть благодарны мисс Найтингейл за то, что она нашла людей для ее выполнения.
– Спасибо вам, мисс… э…, за то, что напомнили мне о моем долге.
– С нами работает сиделка по имени Этель Картер. Ее переводят в другой госпиталь. Но этого делать нельзя!
Он удивленно поднял брови. Его черные глаза, казалось, изучают меня с хладнокровной, циничной усмешкой.
– Позвольте мне объяснить все, – продолжала я.
– Прошу вас.
– Она влюбилась в молодого солдата, одного из наших пациентов. Его состояние явно улучшилось, да и ей это пошло на пользу. Их нельзя разлучать.
– Но это все же госпиталь, а не свадебная контора, мисс… э…
– У вас, как я вижу, затруднения с моей фамилией. Позвольте напомнить, что меня зовут Анна Плейделл.
– Да, мисс Плейделл.
– Я согласна с вами – здесь не брачная контора. Более того – пробыв тут достаточно продолжительное время, я прекрасно знаю, что этот госпиталь – место величайших страданий.
Мой голос задрожал.
Я попыталась сдержать эмоции и, кое-как справившись с собой, сказала:
– Если солдат может стать хоть чуточку счастливее, разве это не будет способствовать его выздоровлению? Хотя, наверное, вы не верите в подобные вещи.
– Откуда вам знать, во что я верю и во что не верю? Вы слишком много на себя берете, мисс Плейделл.
– Разве попросить вас о том, чтобы именно эта сиделка осталась в нашем госпитале, означает много на себя брать?
– Если ее имя стоит в списке тех, кого переводят в гарнизонный госпиталь, значит, она туда и отправится.
– А что будет с солдатом, который рисковал своей жизнью за родину и, возможно, еще отдаст за нее жизнь?.. Как быть с ним? Или его не нужно принимать во внимание, раз некий полубог уже соизволил составить свой важный список?
Его губы слегка дрогнули – без сомнения, ему понравилось, что я назвала его полубогом. Сам он считал себя таковым.
– Выслушайте же меня! – взмолилась я.
Мой гнев против него нарастал с каждой минутой. Передо мной стоял мой враг, человек, которого хотелось уничтожить, и как еще хотелось! Как ненавидела я его снисходительную усмешку! А он явно дразнил меня, наслаждался моим волнением, и меня охватило желание бросить ему в лицо обвинения, о которых впоследствии я, возможно, и пожалела бы.
– У меня нет другого выбора, – напомнил он мне, – ведь если бы я сейчас ушел отсюда, это было бы невежливо.
– Этого солдата привезли из-под Севастополя, – продолжала я, – полузамерзшего, израненного. Никто не думал, что он проживет хотя бы несколько дней. Этель Картер самоотверженно ухаживала за ним. Между молодыми людьми возникла симпатия. С этих пор он стал быстро поправляться. Должна сказать, что у нее самой тоже была нелегкая жизнь. Она потеряла ребенка.
Мой голос при этих словах предательски дрогнул.
– Том и Этель начали строить планы на будущее, на совместную жизнь. Они помогли и продолжают помогать друг другу. Их нельзя разлучать! О, конечно, вам такие чувства недоступны. Вы слишком умны, чтобы задумываться о подобных житейских мелочах. Когда вы устаете от работы в госпитале, вы просто уходите, и другие трудятся за вас… а вы удаляетесь, чтобы как паша предаться наслаждениям в…
– Продолжайте, – сказал он, заметив мои колебания. – Итак, где же я предаюсь наслаждениям?
– Вы сами прекрасно знаете, где. Я же, к счастью, невежественна в подобных делах и хотела бы оставаться в неведении как можно дольше.
– Невежество – не самое похвальное качество.
– Вы, по обыкновению, шутите. Но есть другие способы лечения, кроме тех, что вы практикуете. Можно попытаться сделать человека счастливым, посочувствовать ему… пробудить у него веру в будущее. Эти простые способы так же эффективны, как и медикаменты. Я понимаю, что с моей стороны очень глупо взывать к вам, да еще и рассуждать о вещах, которые в ваших глазах ничего не стоят. Вы – жесткий, безжалостный человек. Людские страдания для вас – ничто.
– Не подозревал, что мы так хорошо знаем друг друга, – произнес он с улыбкой.
– Я не понимаю вас.
– И тем не менее вы дали очень точное и подробное описание моего характера.
От испуга я онемела. Что я наделала? Только выставила себя дурой в его глазах.
Ни слова не говоря, я повернулась и вышла из комнаты.
Меня ждали мои обязанности. Выполняя привычные действия как автомат, я все время чувствовала, что у меня горят щеки, а на глаза постоянно навертываются слезы.
Зачем я все это говорила? Я дала ему понять, что ненавижу его, а он стоял и потешался надо мной. Он злой, побочный, жестокий человек! Ему и дела нет до человеческих страданий. Люди для него – всего лишь объекты научных исследований. Великий исследователь ставит эксперименты на их телах, чтобы познать что-то новое, обогатить науку и прославиться еще больше. О, если бы мне удалось, наконец, сбросить его с пьедестала и показать всему миру, каков он на самом деле!..
На следующий день я увидела Элизу на кухне.
– Вот и обменялись, – сообщила она мне. – Наши отправились в гарнизонный, а оттуда к нам, в Главный, поступили новые сестры и сиделки.
Она ткнула меня локтем в бок.
– А Этель-то осталась здесь! Она до смерти рада. Они с Томом прямо не могут оторваться друг от дружки.
Она подмигнула.
– Небось, поговорили с ним, а? Я кивнула.
Элиза громко рассмеялась.
– Ну вот, я же говорила, что вы сумеете!
– Возможно, это просто совпадение. Он ясно дал мне понять, что ничего не будет менять в своем решении.
– Уж эти мне мужчины! – сказала Элиза с понимающей ухмылкой. – Все они таковы. Мнят себя ну просто богами, и не подступись. Да какая, в конце концов, разница? Вы добились, чего хотели.
Она вдруг умолкла и пристально посмотрела на меня.
– Благослови вас Бог, Анна! – произнесла она с чувством. – Пусть у вас в жизни все будет хорошо. Вам нужны дети, вот что я вам скажу… Вам и Этель. Оно ведь как в жизни – одним они нужны, другим нет, а вот вам обеим так очень даже нужны.
Это была ужасная зима. Надеюсь, мне никогда больше не доведется пережить такую.
Меня не покидали мысли о наших бедных солдатах, стоявших на равнине вокруг Севастополя и мечтавших о том, чтобы непокорный город как можно скорее сдался. Как бы тяжело ни было положение осажденных, осознававших неизбежность поражения, они вряд ли страдали так же, как осаждающие.
Дело в том, что войска поразила болезнь, которую некоторые называли азиатской холерой, а другие – просто тюремной лихорадкой. Мне случалось видеть солдат, привезенных на арбах – своеобразных турецких повозках. Многие из них к моменту поступления в госпиталь уже были мертвы. Сердце разрывалось, когда мы видели, как турецкие рабочие роют могилы для наших воинов! Это были даже не могилы, а просто огромные ямы, куда сбрасывали многочисленные трупы.
Лихорадкой заболели и некоторые сестры милосердия и сиделки. Ураганом прошлась она по госпиталю. Мы все жили с сознанием возможной смерти.
Как приятно было видеть мисс Найтингейл, когда она совершала ежевечерний обход палат! Одетая в черное шерстяное платье с белым полотняным воротничком и нарукавниками, поверх которого красовался аккуратный передник, в белой шапочке с черной шелковой косынкой она легко двигалась, прямая, спокойная и строгая, между рядами кроватей, высоко неся лампу и время от времени останавливаясь, чтобы пощупать горячечный лоб одного раненого, утешить другого, улыбнуться и подбодрить третьего. На нее смотрели как на посланца иного мира, ангела, спустившегося с небес. Все люди, попавшие к нам в госпиталь с полей сражений, сразу понимали, какую огромную работу совершала эта замечательная женщина, чтобы хотя бы немного облегчить их страдания. Те, кто в повседневной жизни не обходились без крепкого словца, а то и просто ругательств, в присутствии мисс Найтингейл старательно подбирали выражения, чтобы не оскорбить ее слух.
Энергичная, грациозная, красивая женщина, державшаяся с исключительным достоинством.
Скромно одетая, она вызывала уважение и восхищение всех, кто хоть однажды видел ее.
Всю жизнь я буду благодарна судьбе за то, что мне посчастливилось работать рядом со знаменитой мисс Флоренс Найтингейл!
Всему на свете приходит конец. Вот и эта ужасная зима, хоть и неохотно, но уступила дорогу весне. В наш госпиталь теперь поступало все меньше раненых.
В воздухе повеяло не только весной, но и новыми надеждами.
Русские наверняка скоро сдадутся, авторитетно уверяли почти все, с кем мне приходилось разговаривать в эти дни.