- Я предупрежу его высокопревосходительство, что вы сами готовы прийти к нему, - сказала графиня. - Он назначил заседание Коронного совета, чтобы поставить его членов в известность о произошедших событиях и решить, что же делать дальше. Однако его высокопревосходительство не хотел бы проводить заседание, не поговорив до этого с вами. Прошу меня извинить. Я скоро.
Графиня вышла в коридор и закрыла за собой дверь. Телефон звонил. Маренн сняла трубку:
- Я слушаю.
- Мне доложили, что ты звонила, - она услышала в трубке голос Отто, немного усталый, встревоженный. - Что случилось? Ты все ещё в Гёдёллё? Я только что приехал.
- Да, я звонила, - негромко сказала Маренн. - Я хотела сказать…
- Берлин, оберштурмбаннфюрер. Обергруппенфюрер по параллельной линии, - раздался голос Рауха, докладывающего, что звонит Кальтенбруннер.
- Подождите, - недовольно отреагировал Скорцени. - Не сейчас. Что ты хотела сказать? Я слушаю, - его голос прозвучал мягко и как-то очень близко, словно Отто находился рядом.
"Меня услышит связист, меня услышат многие, но сейчас это не важно", - подумала Маренн.
- Я уже говорила, но хочу сказать снова, - ответила она, ещё понизив голос, - что я люблю тебя.
Маренн сказала это и затаила дыхание. Отто тоже молчал, но можно было поспорить на что угодно, что сейчас он улыбается.
- Я тоже тебя люблю, - через несколько мгновений произнёс Скорцени.
- Герр оберштурмбаннфюрер, обергруппенфюрер на проводе…
- Подождите. Где ты будешь? В Гёдёллё? - в голосе звучала всё та же мягкость.
- Пока в Гёдёллё. Потом поеду в клинику Корхаз. Там будет центральный госпиталь СС, мне приказано всё там устроить.
- Я найду тебя, - пообещал Скорцени. - Хорти приехал?
Услышав последний вопрос, Маренн почувствовала, как все тёплые чувства, только что владевшие ею, разом остыли. "Отто тебя просто использует", - мелькнула предательская мысль, поэтому Маренн ничего не собиралась ему докладывать. Доложат и без неё! Агентов найдется немало!
- Не знаю, - ответила она задумчиво. - А что? Он должен был уже приехать?
Скорцени резко оборвал разговор, и прежней мягкости уже не было:
- Прости, я должен ответить Берлину.
- Я понимаю и больше не буду тебя беспокоить.
- Да, Эрнст, я слушаю, - это он уже говорил Кальтенбруннеру.
Маренн положила трубку. Несколько мгновений она молча стояла рядом с телефоном, глядя перед собой, и почти жалела о том, что сделала. Ей всегда трудно было идти навстречу Отто. Трудно уступать.
В дверь снова постучали. Это заставило Маренн отвлечься от её мыслей.
- Входите, графиня, - произнесла она, будучи уверена, что это Илона, и не ошиблась.
- Свёкор готов принять вас немедленно, - сообщила графиня Дьюлаи, войдя в спальню. - Он был очень тронут, узнав, что вы сами решили прийти к нему. Для него это большая честь, ваше высочество. Правда, у него там этот Вейзенмайер, - Илона поморщилась. - Новый наместник фюрера. Уже принес какие-то распоряжения по евреям. Свекор категорически отказывается их подписывать без обсуждения Коронного совета. Если вы позволите, ваше высочество, я провожу вас к его высокопревосходительству, - Илона слегка поклонилась.
- Я буду рада, графиня. Сама я с трудом найду дорогу, - улыбнулась Маренн и добавила с иронией: - А иначе придется звать Вейзенмайера на помощь, ведь он, похоже, заранее изучил здесь все входы и выходы.
- Возможно, он будет настаивать на том, чтобы присутствовать при вашей встрече, - предупредила Илона, и в её голосе звучала озабоченность, которая не давала графине быть весёлой.
- Это исключено, - снова улыбнулась Маренн. - У меня есть предписание рейхсфюрера. С рейхсфюрером он не посмеет спорить.
* * *
Розоватый утренний свет струился в высокие арочные окна небольшого зала, напоминавшего изящной росписью на стенах и витиеватой лепниной Голубую гостиную Шенбруннского дворца. Только обивка была не нежно-голубого, как в Вене, а салатового цвета.
"Как странно, - подумала Маренн, - что именно в Голубой гостиной Шенбрунна закончилось тысячелетнее правление Габсбургов в Австро-Венгрии. Именно там последний император Карл 11 ноября 1918 года заявил о своем намерении отстраниться от управления государственными делами и передать власть избранным представителям народа. И вот почти такой же интерьер в очень похожем на Шенбрунн дворце Гёдёллё - наверное, это неслучайно. Наверное, то, что свершится в этом интерьере в самом ближайшем будущем, будет напоминать события почти тридцатилетней давности - отречение правителя от власти".
Именно здесь Маренн встретилась с адмиралом Хорти, который сейчас рассказывал ей историю своей жизни:
- Вся моя молодость прошла в Шенбрунне и Хофбурге. Я служил флигель-адъютантом императора. Пышные приемы, балы, салоны, верховые прогулки с императрицей, сопровождение императора на охоте - теперь все это кажется почти сказочной жизнью, словно так и не было на самом деле. В те годы я познакомился с Магдой, обрел счастье, любовь, семью. По указанию императора я осуществлял постоянную связь с представителями венгерского парламента, мы обсуждали с ними военные вопросы, они приезжали ко мне Вену, а я приезжал сюда в Будапешт. Магда была дочерью одного из видных депутатов того времени. Я сразу полюбил ее, как только увидел. И это оказалось взаимно. Жизнь проходила легко, непринужденно. Казалось, так будет всегда.
Маренн понимающе кивнула, и на её лице отразилась грусть.
- Мне было девятнадцать лет, - продолжил Хорти, - когда я впервые увидел императрицу и её сына, вашего деда кронпринца Рудольфа. Её Величество посетила военно-морское училище в Риеке, где я учился. Спустя два года после этого его высочества не стало. Я помню, многие мои товарищи по службе переживали гибель кронпринца как личную трагедию. Я не был исключением. А через десять лет, когда я уже служил флигель-адъютантом при императоре, мне довелось присутствовать в кабинете, когда ему доложили о гибели его возлюбленной супруги. Я видел, как пошатнулся Франц Иосиф и как он схватился руками за край стола. На мгновение показалось, что его величество вот-вот потеряет сознание. Нас стояло в кабинете человек пять, адъютантов и помощников, никто не посмел пошевелиться, император был очень строг в исполнении церемониала, что бы ни происходило. Ты должен стоять на установленном раз и навсегда расстоянии от стола Его Величества и не сдвинуться с места, пока он сам не позовет тебя к себе. Мы ждали, что он попросит о помощи, но самообладание императора было так велико, что он только попросил всех нас извинить его в связи с чрезвычайными обстоятельствами и позволить немного побыть одному, подождав в приемной. Через полчаса он как ни в чем не бывало продолжил работу. Голос его был ровным и спокойным, когда он отдавал приказания, только скулы дрожали, а в глазах стояли слезы. Я запомнил тот день на всю жизнь. И он вспомнился мне, когда Илона привезла мне весть о гибели Иштвана. В самообладании Его Величества я черпал пример собственного поведения. Сегодня у меня тоже есть повод вспомнить об этом примере, - адмирал Хорти встал из-за стола и, заложив руки за спину, прошёлся туда-сюда по ковру. В луче солнца сверкнула топазовая запонка на безупречно белом манжете рубашки, выглянувшей из рукава мундира.
Наблюдая за этим человеком, Маренн вспомнила, как Илона сказала о своем свёкре: "Он очень старомоден", - но, пожалуй, такого определения для регента королевского трона Венгрии было маловато. Не просто старомоден - он точно сошел с картины прошлого века, изображавшей домочадцев австрийского императора и его приближенных. Безупречно элегантный, в идеально подогнанной по фигуре военной форме! Необычайно бодрый и свежий, и это несмотря на тяжелые переговоры и проведенную в поезде бессонную ночь! С прямой, по-военному ровной спиной, и это притом, что ему скоро исполнится уже семьдесят шесть лет!
В каждом жесте, повороте головы, взгляде - неувядающее очарование старой Вены, флером аристократического легкомыслия прикрывающей железную силу духа и дисциплину, присущую габсбургской монархии. Трудно было не заметить, что служба в молодости при императоре Франце Иосифе наложила отпечаток на поведение и привычки адмирала. Хорти как бы продолжал нести службу, безукоризненно следуя правилам, установленным его сюзереном, и никогда не отступал от них. Это впиталось в его душу, кровь, в само его существо за годы, проведенные в Шенбрунне и Хофбурге.
Ничто не могло изменить принципов адмирала, усвоенных на императорской службе - ни колоссальные перемены в Европе после Первой мировой войны, ни крушение иллюзий и надежд, ни гибель близких и родных людей, ни даже то, что и сама служба, к которой он относился с такой серьезностью и почтением, фактически давно уже перестала существовать. Хорти упрямо оставался на посту, яркий осколок блистательного прошлого, страж канувшего в Лету имперского величия. "Вполне может быть, он - один из последних истинных аристократов, сохранивших отблеск прежней габсбургской славы, - подумала Маренн. - Венгрии повезло, что у неё остался такой правитель. Счастливые дни Габсбургов продлились для страны благодаря ему. Но, похоже, только до вчерашнего дня. Увы".
- Вот, ваше высочество, взгляните, - Хорти указал на ворох бумаг на столе. - Не успело появиться сообщение о вводе немецких войск на территорию, и тут же градом посыпались прошения об отставках. Военные, чиновники, дипломаты. Венгры оскорблены. Я всерьез опасаюсь остаться без исполнителей. Не хотелось бы назначать на освободившиеся места салашистов, а немцы будут настаивать на этом. Все заканчивается, - слова адмирала прозвучали грустно, он вполне отдавал себе отчет в происходящем. - Все заканчивается.
Маренн, прямо сидя в кресле, будто на троне - положение обязывало, - ощутила запах дорогого одеколона, напоминавший ей аромат увядших листьев каштана в Шенбруннском парке. Этот аромат как нельзя подходил адмиралу - аромат эпохи, которой уже нет, - да и трагичности текущего момента соответствовал тоже.
- У всего есть предел, крайняя точка, - адмирал снова принялся прохаживаться по кабинету. Начищенные до ослепительного блеска ботинки мягко ступали по ковру.
- Вот ещё одна кипа, - адмирал указал на документы, лежащие на противоположном конце стола, и пояснил: - Это все от немцев. Успели нанести ещё в поезде. Здесь требование об увольнении всех высших должностных лиц будапештской полиции, так как весь сыск они хотят взять в свои руки. Но в первую очередь, конечно, о евреях. Требует немедленной депортации, водворения в гетто, чтобы все ходили в желтыми звездами и по другой стороне улицы. Как у них в рейхе когда-то, пока их всех не отправили в лагеря, чтобы они вообще не ходили, а умирали от голода и от непосильного труда.
Хорти подошел к столу, взял одну из бумаг и, наморщив лоб, взглянул в неё, выискивая глазами фамилию:
- Возможно, вы знаете этого господина. Некто Эйхман. Оберштурмбаннфюрер.
Маренн кивнула.
- Называет себя ответственным за окончательное решение еврейского вопроса. Готов явиться сюда немедленно, "чтобы организовать работу", - процитировал Хорти с мрачной насмешкой. - В людях он не нуждается, привезет с собой. Ещё бы! - адмирал с едва сдерживаемым раздражением отбросил бумагу. - Он понимает, что вряд ли найдет себе исполнителей подобной миссии среди венгров. И он давно был бы здесь, ещё вчера, если б рейхсфюрер слегка не придержал его. Но пока я жив и занимаю свой пост, в Венгрии ничего этого не будет.
Хорти решительно пристукнул ладонью по столу и продолжал:
- Все люди любой национальности будут жить в моей стране, как при Габсбургах - свободно, без угнетения и притеснений. Я понимаю, что всё изменится очень быстро, - он подошел к Маренн. - Даже быстрее, чем это кажется сейчас. Мой авторитет будет слабеть, ведь немцы сделают всё, чтобы замарать меня своими решениями, заставить исполнять их волю и приписать мне полнейшее одобрение их деятельности. Вместе с авторитетом они ослабят мою власть, и будут продолжать делать это, пока не приведут к ситуации, что народу уже будет всё равно, кто занимает главный пост в стране - я или кто-то из салашистов. Нас будут ненавидеть одинаково, и я не исключаю, что придет такой день, черный для меня день, - голос адмирала дрогнул, но Хорти справился со своими чувствами, - когда венгры проклянут мое имя. Они назовут меня пособником гитлеровцев, фашистом, и, возможно, это даже будет справедливо. От любви до ненависти один шаг, это известно. Они упрекнут меня, что я не отрекся, не ушел сейчас. Не знаю, какой меня ждет конец, ваше высочество, - в тюремной камере, на виселице или дома в постели среди родных - но вряд ли большинство венгров будет вспоминать меня добром в ближайшие десятилетия после этой оккупации, как бы ни закончилась нынешняя война. Особенно если в результате послевоенного раздела мира к власти в Венгрии придут Советы. Они не постесняются облить меня грязью. Весьма вероятно, что в самом ближайшем будущем изгнание и смерть на чужбине покажутся мне желанной долей.
Солнце за окном спряталось за тучи, отчего в зале сразу потемнело.
- Решение остаться на своем посту я принял сам, - продолжал адмирал, стоя рядом с Маренн. - Не знаю, одобряете ли вы меня. Но мне известно, что Вальтер хотел этого, и в этом моем решении есть преимущества для Венгрии, гораздо более важные для меня, чем моя собственная безопасность, безопасность моей семьи и уж тем более посмертная слава, поверьте. Вся моя жизнь прошла на флоте от младшего офицера до главнокомандующего флотом Его Величества. Венгрия - мой последний корабль, который все ещё находится на плаву, под моим руководством. Этот корабль получил серьезную пробоину. Скорее всего, он пойдет ко дну, но вы знаете морскую традицию, ваше высочество, - капитан последним покидает тонущий корабль или идет ко дну вместе с ним. Именно этим правилом я и руководствовался, принимая решение. Я не могу бросить свой корабль, ведь это мое детище. Пусть в дальнейшем спасшиеся члены команды будут меня проклинать. Пусть граф Бетелен упрекает меня в том, что я решаю политические вопросы интуитивно, политически необразован, но мне хватает той горячей любви к моей стране, к моему народу, которую я испытываю, несмотря на годы, на возраст, чтобы понимать, как сделать так, чтобы даже из любой ситуации выйти с меньшими потерями. Если бы я ушел сразу, то весь мир понял бы, конечно, что произошло в моей стране. Но это отнюдь не означает, что прямо на следующий день здесь высадится англо-американский десант, чтобы спасать несчастную Венгрию. Нет, они не поторопятся проливать за нас кровь, у них есть дела поважнее. У них свои планы. А тем временем Германия будет пожирать все богатство и ресурсы Венгрии, венгерские юноши будут гибнуть на фронтах уже проигранной немецким фюрером войны. Здесь получит полную свободу этот господин Эйхман, который спокойно пишет мне сухим канцелярским языком, что в его планах в сжатые сроки, в течение нескольких месяцев вывезти из Будапешта в Германию двести пятьдесят тысяч депортированных евреев. А Вейзенмайер, который ехал со мной в поезде, уже махал у меня под носом документом, в котором он докладывает в Берлин, что в Венгрии к отправке готовы сто сорок тысяч евреев, а до середины июля будет депортировано ещё триста тысяч. И это, ваше высочество, на второй день оккупации!
Хорти снова принялся мерить шагами комнату:
- Вообразите, какая вопиющая наглость! Они ещё ничего не сделали, а уже подготовили реляции своему начальству, чтобы им зарезервировали ордена к будущему дню рождения фюрера! - лицо Хорти побагровело от гнева. Перед Маренн адмирал считал излишним скрывать своё возмущение. - Они уже чувствуют здесь себя полными хозяевами! Я спросил Вейзенмайера: "Неужели вы считаете, что я позволю вам все это сделать?" Он только недоуменно приподнял брови и даже не представляет себе, как это я могу ему не позволить. Вот сегодня утром, как только я приехал в Гёдёллё, граф Эстерхази принес мне эту папку, ознакомьтесь, ваше высочество, - адмирал протянул Маренн папку, обтянутую красным сафьяном и украшенную золотым габсбургским вензелем.
Маренн взяла папку и раскрыла её, а Хорти пояснил:
- У Венгрии не может быть секретов от правнучки императора Франца Иосифа, государя, который из сателлитов сделал венгров равноправной нацией в империи, вернул нам национальное достоинство. Здесь обращения ко мне от ведущих деятелей нашей церкви, письмо от папы римского, от шведского короля, а также от всех ведущих партийных деятелей венгерского парламента. Они все просят меня воспрепятствовать депортации евреев, сохранить жизни людей. В письме понтифика указывается на варварские условия, в которых содержатся интернированные в концлагеря. Я не могу остаться равнодушным к этим обращениям. Я так и сказал Вейзенмайеру: "Пока я все ещё занимаю свой пост, ни один вагон с депортируемыми не покинет Венгрию". Не знаю, как все это получится, - Хорти глубоко вздохнул. - В борьбе силы слишком не равны, и наше венгерское общество, в том числе и правящий класс, неоднородны. Немало пособников рейха есть даже в верхах, и всех сразу выявить невозможно. Но я чувствую, что это вызов, и буду продолжать борьбу. Я чувствую себя, как в молодости, во время Первой мировой войны, когда я командовал крейсером "Габсбург", на тот период считавшимся самым современным кораблем в мире, и мы дрались на Средиземном море против намного превосходящих нас сил французского флота. Казалось, само море полыхало под нами. Оно было багровым от пожаров, отражавшихся в воде, и от крови, растворившейся в нём. Но мы знали, что сражаемся за высокие принципы, за наш образ жизни и за веру, которую нам прививали с детства, за нашего императора, который вернул венграм самоуважение и позволил им стать равноправным европейским народом. Сейчас такой же решительный момент, он выпал, увы, уже не на молодость, а на мою старость, но я говорю себе, что надо проявить ту же выдержку и волю, что и тридцать лет назад. Хотя теперь это куда труднее. Я чувствую поддержку, и не только с вашей стороны, ваше высочество, хотя для меня ваша поддержка очень важна.
Хорти чуть наклонился над раскрытой папкой, которую Маренн продолжала держать в руках, и переложил четыре-пять верхних листов из общей кипы влево, на свободное место. Маренн увидела желтоватую бумагу с машинописным текстом.
- Это интервью сэра Уинстона Черчилля лондонскому радио, - сказал адмирал. - Сэр Уинстон Черчилль заявил в интервью, что, - дальше, судя по всему, Хорти цитировал по памяти, - оккупация Венгрии немцами является показателем истинного положения дел в лагере гитлеровцев. Гитлеровцы прибегают к силе, чтобы удержать союзников в состоянии войны. Переворот, совершенный в Венгрии в ночь на 19 марта, осуждается нами, потому что Венгрия была первой страной среди сателлитов Германии, понявшей знамение времени. После Сталинграда главной целью её политики стало сокращение в меру возможностей своих обязательств перед Гитлером. Именно эта политика и привела к позорной оккупации страны и демонстрации Адольфом Гитлером полной неспособности справиться с ситуацией дипломатическими средствами.
Хорти взглянул на Маренн, и она заметила в его глазах торжество, что казалось удивительным для главы оккупированного государства.
- Видите, ваше высочество? До недавнего времени мы поступали совершенно правильно. Они понимали и понимают, к чему мы стремимся и зачем. А значит - нам есть, ради чего бороться, поэтому я остался на своем посту и надеюсь, что ближайшее будущее покажет, правильное это решение или нет.