Дрожащими руками я развернула жесткие листочки. Отец… Странно, что я, так настойчиво подавлявшая в себе все внешние проявления чувств, была тронута и, еще до того как начать читать, ощутила любовь и тепло к этому человеку.
"Моя дорогая дочь!
Тебе, конечно, так же странно читать это письмо, как и мне его писать. Но поверь, мы никогда не были чужими. Нас связывают не только узы крови, но и то, что все эти годы я не переставал думать о тебе. Что бы обо мне ни говорили, надеюсь, ты поверишь одному: я люблю тебя, как любил всегда с той минуты, как взял на руки крохотный плачущий комочек с густыми черными волосами, унаследованными от меня. Дочь моя, родная моя!
В эту минуту я чувствую себя ближе к тебе, чем к кому бы то ни было на этом свете…"
Мои глаза скользили по убористо исписанным страницам, то и дело задерживаясь на строчках. Отец не тратил много времени на объяснения причин нашей долгой разлуки, только сказал, что был оторван от меня против своей воли. Он вел дневники, и когда-нибудь я их прочту. Там и содержится объяснение.
"…Я пытался увидеть Нью-Мексико твоими глазами – дикую, прекрасную землю, полную контрастов. Ты жила в Индии, и, может, поэтому перемены не будут для тебя столь разительными. Вот видишь, я уже уверен, что ты приедешь, и снова начинаю надеяться, строить планы на будущее…
Я говорил с Тоддом, но он не верит, что ты сможешь здесь жить. Не понимает… Да и откуда ему понять? Я чувствую, что, несмотря ни на что, знаю тебя, но, чтобы успокоить Тодда, включил в завещание некоторые дополнительные условия. Независимо от того, согласишься ли приехать или нет, я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не знала нужды. Если же ты по истечении года решишь не приезжать, "Ранчо ШД" будет принадлежать исключительно Тодду. Но даже сейчас, поняв, что умираю, я все равно надеюсь дожить до встречи с тобой. Только увидеть тебя, попытаться объяснить все, с чем тебе придется столкнуться после моего ухода. У меня несколько просьб к тебе… Думаю, что, когда прочтешь мои дневники, поймешь, почему я требую сделать это. Но самое главное, читай все тетради по порядку".
Отец велел, чтобы я, приехав в Бостон, немедленно связалась с Элмером Брэггом, бывшим сыщиком, а ныне адвокатом с душой ученого или, возможно, пророка. С тех пор как Элмер отошел от дел, сам выбирает себе клиентов, – но он, как оказалось, один из ближайших друзей отца, и тот настоятельно требовал, чтобы я явилась к Брэггу. Письмо было подписано: "Твой любящий отец, Гай Дэнджерфилд".
Я подумала о матери, которую знала уже два года, не испытывая к ней ничего, кроме легкой неприязни. Когда-то я ее ненавидела, но теперь не находила нужным проявлять столь бурные эмоции. Бедная, глупая, злая женщина, дитя своего времени, воспитания и среды. Я была больше дочерью отца, чем ее ребенком, и она, как ни странно, первая поняла это.
Но оглядываться назад было не время. В Америку отправится совсем другая Ровена Дэнджерфилд, не девочка, а женщина.
– Так будет лучше, – сказала мать, сидевшая в карете напротив меня.
Это была наша первая беседа с тех пор, как мы разговаривали о моей новой жизни неделю назад, а теперь экипаж катился по направлению к пристани. Глаза матери блеснули.
– Ты будешь счастлива в Америке. Нужно было позволить Гаю забрать тебя еще тогда, но твой дед настаивал, а у меня не было другого выбора, кроме как срочно уехать за границу. Скандал был просто ужасным, даже не представляла, что такое может случиться.
– Уверена, что сэр Эдгар уехал с вами, – лениво заметила я, и выражение лица матери слегка изменилось.
– Уехал! Но тебе этого не понять – ты никогда не испытывала подлинных чувств ни к кому и ни к чему, не так ли? О, вижу, ты подняла брови! Представляю, что думаешь обо мне! Но ты не умеешь любить! И сумеешь ли? Сомневаюсь. Я могла бы почувствовать что-то к тебе, хотя бы жалость… если бы не поняла, что под маской безразличия скрываются равнодушие и бессердечие!
– Какой смысл все это мне говорить?!
Она наклонилась вперед; губы, такие пухлые и мягкие, были злобно поджаты.
– Я должна тебе все высказать. Ты ведь равнодушна к Эдгару, правда? Именно по этой причине он одержим тобой… сходит с ума. А ты видишь в нем человека, которого можно завлечь и бессовестно использовать! Но я люблю его. Да-да, можешь смотреть на меня свысока, считать глупой, ничтожной женщиной, но я по крайней мере способна на сильные чувства. Когда мы впервые встретились, у Эдгара были любовницы, были они и потом, но женился он на мне! Ничто не имело значения, пока не явилась ты. Дочь Гая – месть Гая.
– Как жаль, что ты вообще родила меня! – холодно объявила я. – И как некрасиво со стороны деда, что он так рано умер!
– О да! – бешено процедила мать, казалось, полная решимости высказаться до конца. – Да. Ты не поймешь, а ведь мне было всего семнадцать! Что знала я о любви и браке? Все решили за меня! Выдали замуж за Гая Дэнджерфилда, которого я до свадьбы видела только дважды, за человека намного старше! Что было делать?! Всю жизнь мне внушали, что главное – удачно выйти замуж. Никто не спросил, что думаю я! Выдали замуж, чтобы производить на свет наследников имени Дэнджерфилд! Благодарение Богу, после родов меня оставили в покое!
Я взглянула на раскрасневшееся лицо матери, дрожа от гнева.
– Вы ненавидели моего отца. И меня с того момента, как родилась. Я дитя вашей ненависти, дорогая мать, и зачем осуждать меня за то, что вы оказались слабее!
– Почему? Потому что ты жестока. Это не сила, а бессердечие и равнодушие.
– Вряд ли это сейчас важно!
– Наверное, ты права! Но виновата не только я! Меня готовили к спокойной семейной жизни. Если бы твой отец любил меня, хоть немного, и не презирал бы так, все могло быть иначе. Но его тоже заставили жениться, чтобы угодить отцу. У него была другая – я так и не узнала, кто и что она значила для Гая! Иногда он во сне бормотал ее имя: "Илэна! Илэна…" И назвал тебя Ровена Илейн. Нет, он никогда не любил меня! Стоит ли удивляться, что я искала любви?!
И на секунду я увидела ее такой, какой она была двадцать лет назад, прежде чем растолстела, а лицо покрылось морщинками. Бедная Фэнни! Как бы она ни старалась, мы никогда не поймем друг друга и не сможем быть друзьями или хотя бы взаимно искренними.
Поэтому я молча смотрела на мать, и та некоторое время спустя, казалось, полностью взяв себя в руки, пожала плечами:
– Ну что ж, даже лучше, что все выяснено до конца. Я сказала то, что давно хотела сказать.
Мы не поцеловались на прощание. Лакей передал мои сундуки носильщикам, и когда карета отъехала, я даже не обернулась. Через несколько часов я оставлю прошлое позади и начну новую жизнь. Вспоминая предыдущее путешествие, я искренне пожалела ту Ровену – жалкое, испуганное, плохо одетое создание. Неужели прошло всего два года?! Но на этот раз я по крайней мере знала, что меня ожидает.
Подойдя к самому берегу, я подняла голову и почувствовала влажный соленый вкус на губах. Поцелуй ветра…
"Путешествия кончаются встречей влюбленных…" Откуда эта дурацкая цитата? У меня не было возлюбленного и, как я твердо решила, никогда не будет, если это зависит от меня, конечно. Никто не будет мной повелевать! Желаю сама себе быть хозяйкой.
Мне был преподан хороший урок так называемой любви. Смехотворные, неуклюжие движения, делавшие из мужчины зверя, а из женщины послушную куклу. Но животные по крайней мере не маскировали похоть красивым словом "любовь".
– Отплываем с приливом, – сказал один матрос другому, и тот же ветер, что коснулся моего лица, погнал рябь по воде. Прекрасный солнечный день. Именно в такие дни нужно начинать все путешествия.
Глава 3
Я отправилась в путь на американском судне и скоро привыкла к странному, гнусавому акценту других пассажиров. Американцы более дружелюбны и общительны, чем англичане, и, хотя я старалась держаться подальше, они все время пробовали познакомиться и вовлечь в разговор. Больше всего любопытства вызывал мой титул, и, хотя американцы гордились демократическими принципами, знакомство с дочерью графа производило на них глубочайшее впечатление. Мы остановились на три дня в Гавре, чтобы взять на борт пассажиров из Парижа, и мне представился случай снова там побывать, хотя на этот раз я не встречалась с друзьями Эдгара, а чувствовала себя свободной и счастливой: гуляла по улицам, заходила в магазины, наслаждалась одиночеством.
Но все же я не могла дождаться конца путешествия и встречи с отцом. Мать говорила, что мы похожи. Неужели мы сможем понять друг друга и… даже полюбить?
Я проехала полсвета, но, когда впервые увидела бостонскую гавань, не переставала спрашивать себя: что почувствовал отец, очутившись здесь? Встретит ли меня или слишком болен, чтобы путешествовать?
Отойдя от поручня, я направилась в каюту; в ушах неожиданно зазвучали горькие слова матери: "Ты жестока, Ровена… Это не сила, а бессердечие… Мне кажется, ты не способна ни на какое чувство".
Ну что ж, я по крайней мере не была слаба. Словно бриллианты, подаренные сэром Эдгаром, – такие же твердые, сверкающие миллионами крохотных огоньков. Как часто он сравнивал меня с этими камнями, жаловался, что язык мой жалит по-змеиному, но так и не смог пробудить во мне нежность и страсть, которые так надеялся отыскать. Жалости к нему я не испытывала. Мы использовали друг друга – каждый по своим причинам, и теперь наконец я была свободна. И никогда, никогда не позволю больше использовать себя!
– Леди Ровена, – раздался за спиной голос стюарда.
Защелкнув замок последнего сундука, я обернулась.
– Простите, леди Ровена, к вам посетители. Другие пассажиры уже покидают судно, но ваши друзья желают лично проводить вас на берег.
– Благодарю вас.
Прибытие корабля задержалось из-за плохой погоды. До сих пор я не знала, встретит ли меня кто-нибудь. Но оказалось, меня ждали и даже приехали, чтобы встретить.
Когда я вышла на палубу, "друзья" нерешительно переминались в стороне от хлопотливо снующих пассажиров и встречающих. Миссис Кэтрин Шеннон, очевидно, вдова, оказалась величественной дамой в трауре. Она была невесткой мистера Тодда Шеннона, партнера моего отца, и приехала в сопровождении племянницы и ее мужа – приятных и дружелюбных, но не очень веселых людей.
Скоро я узнала, почему они взяли на себя труд встретить меня и почему Коринна Дэвидсон, обычно живая и жизнерадостная, была такой подавленной в день нашей первой встречи.
– Телеграмма прибыла только неделю назад, – спокойно объяснила миссис Шеннон. – Дорогая, нам ужасно жаль! Не так хотел встретить вас ваш отец! Но вы должны знать…
Я заметила, что глаза Коринны Дэвидсон наполнились слезами. Мой отец мертв. Я никогда не увижу его. Но не заплакала. Я словно окаменела и чувствовала, как лицо стянуло, будто маску, безразличную, бесстрастную, ничего не выражающую.
Каким облегчением явилось то, что Джек Дэвидсон, спокойный, уверенный молодой человек, позаботился о багаже!
Эти люди оказались такими тактичными, ненавязчивыми, понимающими, насколько я потрясена, и не докучавшими излишним показным сочувствием.
– Мы с Джеком живем в Нью-Йорке, гостим у тети Кэтрин, – пояснила Коринна. – Конечно, вы тоже остановитесь у нее. Так ведь, тетя Кэтрин?
Миссис Шеннон настаивала на том, чтобы я пожила у нее среди друзей, даже комната была уже готова.
– Если хотите поговорить по душам, не стесняйтесь, пожалуйста, я расскажу все, что знаю, – доброжелательно предложила миссис Шеннон и добавила, что отец был частым гостем в ее доме до того, как заболел.
Но именно Коринне Дэвидсон удалось растопить броню, в которую я себя заковала, и стать моим первым настоящим другом в Америке.
В этот же вечер она пришла в мою комнату; услышав тихий, нерешительный стук, я отвернулась от окна.
– Обещаете мне честно сказать, если предпочитаете остаться одна? – выпалила Коринна, не успев прикрыть за собой дверь, но, прикусив губу, все-таки храбро продолжала: – Джек говорит, я ужасно бестактна и слишком много говорю, но представляю, каково вам сейчас, и… знаете, мы так любили дядю Гая! Как трагично, что вы не увидели его! Такой прекрасный человек! Всегда спокойный, сдержанный, но так заботился о людях! Я помню, как он приехал в Бостон после того, как умер его отец, повел меня обедать и в оперу… именно там я познакомилась с Джеком. – Она неожиданно захлопнула рот ладонью и растерянно взглянула на меня. – О Господи, снова нашло! Опять разболталась! А ведь пришла узнать, не хотите ли поговорить со мной.
Невозможно было не полюбить Коринну, хотя я никогда не была близка с женщинами своих лет. Она открыто признавала, что любит посплетничать, но зависти в ней не было и привычки злословить – тоже; наоборот, Коринна привыкла говорить то, что думает, даже во вред себе.
Наверное, мне очень нужен был друг, особенно в первые дни пребывания здесь, и хотя мы с Коринной были совершенно разными по характеру людьми, зато дополняли друг друга, и, несмотря на эксцентрический характер, она обладала быстрым, живым умом. Именно Коринна помогла мне пережить эти первые дни, когда пришлось осознать, что отец навеки потерян и в мире больше не осталось ни одной родной души.
Конечно, я была богата, благодарна "урокам" Эдгара Кардона, навеки распростилась с наивным отношением к жизни, и меня совсем не шокировало, когда Коринна, смеясь, начала выталкивать на свет Божий "фамильные скелеты".
– Конечно, кто-то должен рассказать вам, но тетя Кэтрин никогда не осмелится. Так что лучше уж я. Даже Джек согласен, что вас необходимо подготовить к тому, что ожидает в Нью-Мексико.
– Господи, вы меня пугаете! – шутливо охнула я, но она, как оказалось, совсем не была расположена к веселью.
– Начнем с того, – мрачно начала она, усаживаясь на край кровати, – что вы ничего не знаете о Тодде Шенноне!
Я согласилась с ней и добавила только, что, насколько мне известно, он – партнер отца, владеющий на паях с ним "Ранчо ШД".
– Я так и думала! – Коринна мрачно поджала губы. – Конечно, он деверь тети Кэтрин, хотя они никогда не были в особо дружеских отношениях, даже при жизни дяди Джеймса. Видите ли, мой дядя Джеймс приехал в Америку задолго до того, как там внезапно объявился его брат Тодд. Дядя Джеймс, серьезный молодой человек, получивший хорошее образование, изучал здесь, в Бостоне, юриспруденцию, решил работать с моим дедом, отцом тети Кэтрин, ну и…
Коринна глубоко вздохнула и, уловив мою легкую усмешку, озорно улыбнулась сама.
– Я знаю, о чем вы думаете! Считаете, все бостонцы так или иначе приходятся друг другу родственниками? Не сомневаюсь, это правда. Но, Ровена, выслушайте меня, я пытаюсь серьезно все объяснить. О чем я говорила?
– Начали рассказывать о Тодде Шенноне, – помогла я, и Коринна торжественно кивнула:
– Ну да, конечно. Итак, бедным тете и дяде было ужасно неловко, когда он появился в Бостоне. Тодд всегда был чем-то вроде паршивой овцы. Говорят, в молодости связался с какими-то ирландскими революционерами. Они всегда борются против англичан, не правда ли? Так или иначе, ему пришлось бежать из Ирландии, и он приехал сюда.
– Здесь Тодд встретил моего отца? – с любопытством спросила я, но Коринна слегка пожала плечами.
– Не знаю, это было очень давно. По-моему, кто-то говорил, что они познакомились на корабле и решили искать счастья вдвоем. Звучит очень романтично, как вы считаете? Уехали вместе на Запад, где поселенцы завоевывали все новые земли. Это было еще до войны с Мексикой. Испанцы владели большей частью юго-западных территорий и Калифорнией.
Я уже успела прочитать несколько книг по истории Америки, поэтому молча кивнула, а Коринна с присущим ей интуитивным пониманием, казалось, ощутила мое нетерпение.
– Ох, Господи, – вздохнула она, – я опять болтаю без толку! Вам не лекции по истории нужны! Хотите узнать про Тодда Шеннона… и вашего отца, конечно, ведь он сыграл такую огромную роль во всем, что произошло. – Она неожиданно хихикнула. – Как я любила слушать рассказы взрослых, когда была совсем девчонкой! Сидела очень тихо и притворялась, что читаю или вышиваю! Но знаете, вся эта история казалась более захватывающей, чем любой роман.
– Продолжайте, – попросила я. – Теперь и мне стало интересно. Что было дальше?
– Ну, как я уже говорила, ваш отец и дядя Тодд (я так его называю, хотя всегда побаивалась) уехали на Запад и там пережили множество приключений. Но как раз перед войной с Мексикой дядя Тодд влюбился. Говорят, она была очень красива, молодая испанка, из хорошей семьи. Сирота, ее опекуном был брат. Девушка должна была стать монахиней, но встретила дядю Тодда и тоже влюбилась в него. Они убежали в Техас, а брат поклялся отомстить. Ну вот! Разве это не романтично?!
– Но вы не досказали, чем все кончилось, – возразила я.
– Ох, Ровена! Иногда мне кажется, вы предпочитаете трагедию любовному роману! После того как мексиканцев вынудили уступить свои земли Соединенным Штатам, Тодд Шеннон привез жену в Нью-Мексико и предъявил требования на земли, принадлежавшие ее семье.
– Но как поступил ее кровожадный брат? – нахмурилась я.
– Алехандро Кордес? О, он был одним из немногих бунтовщиков, отказавшихся признать американское правительство. Говорят, он ушел в горы вместе с несколькими сторонниками, а позже ходили слухи, что они объединились с шайкой команчерос. Так они называли себя, но дядя Тодд говорил, что это просто банда головорезов-мятежников, торговавших с индейцами и снабжавших их оружием, которое те используют против белых. Алехандро объявили вне закона, но тот по-прежнему ненавидел Тодда Шеннона.
Коринна оказалась прекрасной рассказчицей, обладающей даром живо воспроизводить атмосферу, так что я легко представила ужасные, трагические события, приведшие к семейной распре, существующей и поныне. Но больше всего меня заинтриговала роль отца во всем, что случилось.
Отец заработал деньги на золотых приисках Калифорнии и переехал в Нью-Мексико, когда старый партнер написал, что нуждается в капитале. Отец и Тодд Шеннон вновь стали компаньонами и купили огромное скотоводческое ранчо, которое назвали "ШД" – Шеннон – Дэнджерфилд. Ранчо процветало, но тут разразилась трагедия.
– Это было время великой серебряной лихорадки, и дядя Тодд с вашим отцом решили вместе разрабатывать рудники. Тетя Альма, жена Шеннона, родила сына и была еще очень слаба, поэтому ее оставили на ранчо под присмотром молодой кузины, неожиданно появившейся в доме и объяснившей, что она сбежала от индейцев апачей. Илэна, как ее звали, была дочерью испанской пленницы, приходившейся Альме теткой, и вождя племени апачи. И хотя Илэна была сама наполовину индианкой, она объявила, что, наслушавшись рассказов матери о жизни белых людей, захотела жить как они, а не кончать дни свои индейской скво.
– Илэна!
Имя пробудило неясные воспоминания. Я словно слышала ненавистный голос матери: "Илэна? Иногда он во сне говорил с ней. И тебя назвал Ровена Илейн".
– Коринна! Какая она была? Кто-нибудь описывал ее?
– Н-нет… не очень подробно, – медленно протянула Коринна, словно пытаясь вспомнить. – Она… была очень молодой – лет пятнадцати-шестнадцати – и очень красивой, какой-то дикой красотой.
– Отец… когда-нибудь говорил о ней?
– Не помню, – озадаченно нахмурилась Коринна. – Но он, должно быть, любил ее, заботился, научил читать и писать, а позднее даже спас ей жизнь.