Иван очнулся в тот миг, когда Александра разомкнула руки и тяжело заскользила по его телу вниз. "Безумец! Она не для тебя, - кричал разум. - Какого черта ты вытворяешь? Ты для нее марионетка, эпизод. Не унижай себя, отпусти. Где твоя гордость и здравомыслие?" Тело же, дрожа от пережитого наслаждения, как клинок после удара, требовало: "Не будь идиотом. Не отпускай. Она создана для тебя. По крайней мере, для меня‑то точно". Десяток спорящих голосов, зазвучавших в голове, заставили Ивана крепко зажмурить глаза. Он медленно наклонился за архалуком, натянул на себя, туго перетянув поясом, и как четверть часа назад, уставился на умиротворяющий пейзаж за окном. Рядом послышался шелест, Александра пыталась привести свою одежду в порядок.
- Прости, - глухо проговорил он, - Я сожалею.
- Что? - прозвучало рядом. - О чем ты?
- Полагаю, что после новости, которую вы мне сообщили, ситуация ясна. Вы свободны и от Антуана, и от меня. Наши с вами расчеты закончены.
- Расчеты? - голос княгини начал крепнуть. - То, что произошло, ты называешь расчетом?
- Александра! Вы не так меня поняли… - повернулся к ней Тауберг.
- Я прекрасно вас поняла, мерзкий вы человек! Червяк! Ненавижу тебя! - Она шагнула к Ивану и изо всей силы ударила его кулаком в грудь. Он схватил ее запястья, развел в стороны, всмотрелся в измятое обидой лицо. Она всхлипнула раз, другой и заплакала горестно и безнадежно. Тауберг прижал ее к груди, неловко покачивая из стороны в сторону, как малое дитя.
- Не плачь, дорогая. Теперь ты свободна. Ты самая прекрасная из всех женщин мира, - шептал он. - Ты выйдешь замуж за достойного человека, родишь детей и будешь очень, очень счастлива.
Она подняла на него тревожные глаза, зеленые, как трава после дождя.
- Я люблю тебя.
Он прикрыл веки, проклиная свою нелепую гордость, позорную тайну своего рождения и, впервые в жизни, свою безмерно любимую матушку за то, что не унесла эту тайну с собой в могилу.
- Я не достоин такой чести, ваше сиятельство, - холодно ответил он, опуская руки и опять отворачиваясь к окну.
- Почему? - по‑детски обиженно прошептала княгиня.
- Александра Аркадьевна, не мучайте ни себя, ни меня, - повернул к ней Тауберг будто высеченное из камня лицо. - Уходите. Я вам не пара.
В спальне воцарилось тягостное молчание. Александра прерывисто вздохнула, и, процедив сквозь сжатые губы: "Это мы еще посмотрим", стремительно вышла из спальни. Тауберг услышал, как громыхнула дверь, и подумал: "Надо съезжать, пока мы с ней не разнесли по камешку Борискин флигель". В коридоре послышался истошный собачий визг, надрывный крик Александры: "А чтоб вас всех!..", удаляющиеся шаги и, чуть погодя, трубное ворчание Нениллы: "Господи, когда же у них все сладится? Совсем уморят собачонку, антихристы, покуда до венца дело дойдет".
16
Конечно, о необычайном куше, выигранном в карты у Антуана Голицына, в Канцелярии Военного министерства знали все, включая последнего копииста. Посему, получив жалованье и убедившись, что пребывать ему в отпуску надлежит еще почти два месяца, Тауберг поспешил ретироваться, дабы поскорее оградить себя от любопытных и завистливых взглядов крапивного племени, и отправился на встречу с Волховским.
На Невском от Мойки и до Фонтанки по дорожкам аллеи высокого бульвара гуляющая публика дефилировала так плотно, что Тауберг, лишенный возможности маневра, был вынужден принять заданный ритм и увидел Волховского лишь тогда, когда уже потерял надежду отыскать его в этой сутолоке.
- Ну наконец‑то, - устало произнес Иван Федорович, подойдя к Борису. - А я уже отчаялся тебя здесь встретить. Это твое "увидимся на Невском" стоило мне многих нервов.
- Что так? - беспечно произнес Волховской, высматривая в публике знакомых и раскланиваясь с ними. - Разве не то же самое на Тверской?
- Я не бываю на Тверском бульваре только ради того, чтобы себя показать да на других посмотреть.
- Конечно, тебе лучше сидеть анахоретом в своем домике на Ордынке.
- Да, мне так лучше, - согласился Иван. - Потому что фланировать без цели по бульварам есть бесполезная трата времени.
- Ошибаешься, друг мой, - усмехнулся Волховской. - Не такая уж и бесполезная. Словечко с одним, словечко с другим, глядишь, и решена какая‑нибудь проблема. Ну что, обедать?
- Пожалуй, - кивнул согласно Тауберг. - Аппетит‑то я нагулял.
- Тогда к Пьеру?
Большой ресторан француза Пьера Талона выходил фасадом на Невский проспект сразу за Полицейским мостом. Обеды здесь были отменны. Особо славились блюда из бекасов, дупелей, вальдшнепов, кроншнепов и прочей птицы с длинными носами. Посему помимо жареной лососины, паровых гатчинских форелей, копченых сигов, спаржи, индейки с орехами и жареных фазанчиков друзья заказали блюдо бекасов, начиненных фаршем и жаренных на вертеле. Пили рейнвейн и лафит, в самом конце обеда - чай с ромом.
- Ужинаем сегодня в Английском клубе, - закурив сигару и откинувшись в креслах, произнес Волховской. - Послушаешь, о чем говорят в столице. А какие типажи! Один граф Валериан Тимофеевич Лопухин чего стоит. Ему все ордена надеть - шагу не ступить. Реликт! Трем императрицам служил в офицерских чинах!
- Он что, поднялся?
- Коли в клуб ходит, значит, поднялся. Сразу после венчания его вновь обретенной внучки с нашим другом князем Сергеем и наступило облегчение. Добрые вести, брат, сердце лечат.
- Знаешь, Борис, я не хотел бы… не то настроение, - начал было Иван.
- Да что с тобой сегодня? - спросил Волховской, приподняв чернявую бровь. - Ходишь как в воду опущенный, за обедом все с тарелкой больше разговаривал. Может, опять с княгиней повздорил?
Тауберг на мгновение застыл под внимательным взглядом друга, потом обреченно вздохнул, - скрыть что‑либо от казалось бы легкомысленного Волховского было трудно.
- Она получила развод, - просто ответил он.
Вот это новость! Что же ты молчал, чертяка! - оживился Волховской. - Для такого события и шампанского не жалко. Эй, братец, - махнул он рукой официанту, - бутылочку старушки Клико! Мигом!
- Оставь, Борис, - остановил его Иван. - Не нужно. Я хочу завтра в Москву вернуться.
- С чего это? - удивился Волховской. - Ты же от княгини без ума. А теперь она свободна и явно тобой заинтересована. Самое время за прелестницей приволокнуться, чтобы от тоски‑кручины не засохнуть.
- С такими, как она, - серьезно отозвался Иван, - пустые амуры не разводят. На таких женятся.
- Так женись, кто тебе мешает? - не унимался князь. - Пропал Тутолмин! Выиграл‑таки я пари! Как чуяло мое сердце, что деньки твои холостые сочтены.
- Да охолонись ты. Рано обрадовался.
- Что? Неужто отказала? А ведь какие томные взгляды бросала, искусительница.
- Борис, у тебя иногда язык впереди разума бежит. Не было разговора о свадьбе. То есть… не было.
А что было? - тут же заинтересовался Волховской, но, увидев насупленные брови Тауберга, мгновенно поднял руки. - Все, все. Не мое дело: было не было. Если нет другого способа получить ее, пойди упади на колено, прижми лилейные ручки Александры Аркадьевны к страждущему сердцу и проси стать твоей. Что‑то мне говорит, что отказа не последует.
- Не могу. Рад бы, да не пара я для княгини Голицыной.
Волховской чуть не задохнулся от возмущения.
- Чушь! Тебе с ней жить, а не чинами да родством считаться, - горячо заговорил он. - Не ожидал, брат, от тебя таких сентенций. Вот она, Рассея! Поскреби просвещенного человека, и вылезет спесивый боярин. Эх, Иван, трусишь, видать, такой куш отхватил, а что с ним делать, не знаешь.
- Это не трусость, это справедливость.
- Да чем же ты не пара? Денег мало - так у нее своих полно. Чины еще выслужишь, ты молод. Род не от Рюрика? Дети крепче будут.
Иван вздрогнул, как будто его окатили ведром студеной воды.
- Я не хочу об этом говорить, - раздельно, подчеркивая каждое слово, произнес он.
Волховской хотел что‑то возразить, но, взглянув в напряженное, замкнутое лицо друга, только покачал головой.
- Поехали‑ка в клуб, - спустя какое‑то время прервал он затянувшееся молчание. - Развеемся. Нечего от людей хорониться, ипохондрию свою лелеять. Если б ты знал, чего мне стоило записать тебя своим гостем, не стал бы раздумывать. О твоем выигрыше здесь весьма наслышаны, а к вечеру и о разводе станет известно. То‑то суматоха поднимется.
- Вот и будут все на меня пялиться, как на диковинку, - сделал последнюю попытку откреститься Тауберг.
Но его слова не произвели никакого впечатления на князя Бориса. Он спокойно произнес: "Ну и что?" - и выпустил аккуратное колечко дыма.
Английский клуб был почти рядом, на набережной Мойки в доме купца Таля. Почитав свежие газеты и обсудив последние европейские новости, Тауберг с Волховским вошли в игорную залу. Накурено там было весьма густо. Дым сигар витал под потолком голубоватыми облачками, делая расписное небо с нимфами и херувимами более реалистичным. Впрочем, оно было понятным - в зале полным ходом шла игра в банк и штосе, ставки были немалыми, а посему сигара и бокал рейнвейна или бордо здесь были просто необходимы. И ведь надо же было такому случиться: за первым же ломберным столом сидел и понтировал князь Антуан Голицын. Бросив острый взгляд на Тауберга, он произнес явно предназначенную не только одному банкомету фразу:
- Нынешний Английский клуб определен но становится похожим на Мещанское Собрание. Еще немного, и вместе с выблядками кофешенок сюда будут вхожи холопы.
- Соблаговолите повторить, что вы сказали, - бледнея, произнес Иван, останавливаясь.
- Извольте, - бросил на него исполненный яда взгляд Антуан. - Я сказал, что в последнее время в Английский клуб допускаются лица с весьма сомнительным происхождением.
- Вы имеете в виду кого‑то конкретно? - голубея взглядом, спросил Тауберг.
- Допустим, - поднялся с кресел Голицын. - И что с того?
- Сильно не бей, - тихо произнес стоящий подле Ивана Волховской.
Тауберг разжал кулак в самый последний момент. Но все равно удар получился весьма сильным и бросил Антуана обратно в кресла. На его щеке мгновенно проявился пунцовый отпечаток ладони Тауберга. Вокруг ломберного стола, а вслед за этим и во всей зале повисла тревожная тишина.
- Завтра, в час по полудни. Выбор оружия и места за вами, - чеканя каждое слово, произнес Иван, глядя прямо в ненавистные глаза Голицына. - Ваш секундант может обратиться к князю Борису Волховскому. Он представляет мои интересы. Вы…
- Согласен, - не дал договорить Таубергу Голицын. - Пистолеты. На Парголовой дороге за Черной речкой.
Иван и Волховской коротко кивнули и отошли от стола. За их спинами шептались…
- Пойдем отсюда, - предложил Тауберг. - Не могу я видеть все эти рожи.
-. Как скажешь, - согласился князь. - Настроение все равно испорчено. Не пойму только, что ты так вздыбился, - продолжил он, усаживаясь в крытые сани. - Не хватало только из‑за ерунды лоб под пулю подставлять. Ну брякнул что‑то Антуан, так он вечно гремит как погремушка, кто его слушает?
- Это не ерунда, - угрюмо ответил Иван. - Это оскорбление, и оскорбление смертельное.
- В таком случае объясни мне из‑за чего сыр‑бор. Как твой друг и секундант я имею на это право.
- Имеешь, - после недолгого молчания отозвался Иван. Он откинулся в глубь саней, и темная тень накрыла его лицо. - Я не знаю, кто мой отец.
- Что? - потрясенно переспросил Волховской.
- Я незаконнорожденный. Бастард. На смертном одре матушка поведала мне о своем грехе, только вот имени не назвала. Я полагал, что один владею этой тайной, однако ошибся. Об этом знает Голицын, а теперь вот и ты.
- Иван, друг мой, на меня можешь положиться, - горячо отозвался Борис. - Знал бы наперед, вбил бы этого рябчика в землю по самые… плечи.
- Благодарю тебя, но я как‑нибудь сам.
- А признайся, ты ведь из‑за этого бежишь от прелестной Александры Аркадьевны? - неожиданно повернул русло разговора в другую сторону Волховской.
- Уймись, Борис. Сейчас о другом надо думать, - осек друга Иван.
- О чем же? Чтоб рука не дрогнула? Так об этом надо думать менее всего. Уж поверь мне, я поболе твоего дуэлировал. Сейчас отвлечься надо, чтоб в голове, как в барабане, пусто было. А завтра, как Бог даст.
17
Они стояли на свежем искрящемся снегу друг против друга: высокий белокурый Тауберг и изящный, стройный Голицын. Светились на бледном солнце лезвия шпаг, отмечающих восемь барьерных шагов, тускло блестели стволы дуэльных Лепажей в руках поединщиков.
Невдалеке у саней маячил темный силуэт доктора с небольшим саквояжем в руках.
Секунданты отошли с линии огня и встали на равном расстоянии от Тауберга и Голицына.
- Не желаете ли примирения, господа? - спросил Борис Волховской, назначенный по обоюдному согласию главным секундантом.
- Нет, - бросил Антуан, даже не взглянув в сторону секунданта.
- Нет, - последовал ответ Ивана.
- Сходитесь! - гулко разнеслось в морозном воздухе.
Противники направились на встречу друг другу. Шаг. Второй. Иван видел, как медленно поднял свой Лепаж Голицын. Еще шаг, еще. Сейчас прозвучит выстрел, сейчас…
- Прекратить! - властно пронеслось по поляне.
Голицын вздрогнул и повернул голову. Иван, следя за его взглядом, тоже посмотрел в сторону и увидел, как на поляну, сбивая воткнутые шпаги, влетел со всего маху на вороном коне генерал‑адъютант князь Ромодановский.
- Прекратить немедля, так вас растак! Это что такое! Стреляться удумали?! - свирепо уставился он на присутствующих. - В крепость вас всех, в острог, в Сибирь! За ноги подвесить, чтоб не повадно было! А ну следовать за мной! И вы, господин статский, - глянул он на Голицына, - тоже. Закон един для всех!
Поединщики нехотя опустили пистолеты. Перечить самому Ромодановскому было себе дороже.
Старое здание гауптвахты еще петровских времен в Конногвардейском переулке было одноэтажным и мрачным и напоминало солдатскую казарму. При виде генерал‑адъютанта караульный выдал барабанную дробь, и через несколько мгновений на плац‑форме перед зданием гауптвахты выстроился во фрунт весь караульный наряд. Толстый майор, отдав честь, начал было докладывать Ромодановскому о находящихся под арестом, но тот лишь махнул рукой.
- Не трудитесь, господин майор. Вот, - указал он на четверку конвоируемых им поединщиков и их секундантов, - определи‑ка этих в свои насельники. Да найди что поплоше: с тараканами, клопами и прочей паскудной живностью. Чтоб неповадно было боле беззакония творить. Вместе не сели: этих двоих, - он указал на Тауберга и Волховского, - отдельно от тех, - кивнул он головой в сторону Голицына и его секунданта.
- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! - энтузиастически откликнулся майор.
- И чтоб к ним никаких посетителей, - грозно глянул на майора Ромодановский. - И никаких обедов из рестораций и трактиров. Пусть арестантской баланды отведают.
Генерал с прищуром глянул на Тауберга и тронул поводья…
Лик Богородицы сиял тихим светом сквозь марево свечей, почти невидимую пелену курений, обещая благодать и спасение. Голос священника доносился издалека, набегая тихими волнами, касаясь души, подхватывая и унося в горние дали, где все есть свет и гармония. И, закрыв глаза, чтобы лучше это видеть, Александра молила Пресвятую Деву: "Госпожа Богородица, утешение мое! На Твою милость уповаю: отыми бремя грехов моих, утоли мои печали, сердце мое сокрушенное утешь, прими мольбу от души и сердца с дыханием приносимую Тебе. Соедини мою судьбу с его".
- Ишь, грехи‑то как отмаливает, - послышался слева от Александры тихий язвительный шепот, - усердствует. В старые‑то времена такую бы в церковь не пустили. Мало что с мужем в разводе, так еще живет открыто со своим амантом, бесстыдница.
Ваша правда, Глафира Петровна, - ответствовал тоненький дребезжащий голосок. - Они из‑за нее грызутся, как два пса. От супруга слышала, что вечор в Аглицком клубе сцепились так, что до кулаков дело дошло.
- Что вы говорите!
- Истинный крест! Один другого на дуэль вызвал. Стреляться до смерти.
Александра повернула голову, но вместо лиц увидела два белых пятна с темными глазницами. Липкие щупальца ужаса сжали сердце, мешая дышать. Перед глазами поплыли искорки белого снега, страшное кровавое пятно на рубахе Ивана, и она снова бежала, проваливаясь в сугробы, путаясь в подолах. Душа пыталась ухватиться за что‑то в черном, бешено крутящемся пространстве, и взгляд вновь обратился к кроткому лику Девы Марии. "Не отнимай его у меня! - взмолилась Александра. - Только не отнимай его у меня!" Вдруг о каменные плиты храма что‑то звонко стукнуло и покатилось.
- Простите великодушно, - прозвучал рядом мужской голос, - я выронил кольцо, оно укатилось в вашу сторону. Разрешите поднять.
- Конечно, извольте, - ответила Александра, отступая на шаг.
Молодой человек наклонился, поднял пропажу.
- Вот оно, - сказал он и раскрыл ладонь, на которой ярко заиграло в свете свечей обручальное кольцо.
- Благодарю вас, - прошептала княгиня, глядя в недоумевающее лицо молодого человека, а затем перевела взгляд на икону Богоматери: - Благодарю!
После окончания вечерней службы, она быстро вышла из Вознесенской церкви и через малое время уже вихрем влетела во флигель усадьбы Волховского.
- Ненилла! Пашку сюда! Живо!
Когда в комнату бочком проскользнул Пашка, она метнулась к нему, ухватила за отвороты кафтана и стала трясти его, как пыльный куль, высвобождая страшное напряжение, сводившее судорогой ее тело и душу.
- Где?! Где он?! Он жив? Скажи, что он жив!
Пашкина рыжая голова моталась из стороны в сторону, из горла вырывались странные булькающие звуки, глаза почти остекленели от страха.
- Матушка моя, да вы же его до смерти придушите, - пророкотала Ненилла, отрывая княгиню от Пашки и прижимая к своей мощной груди. - Говори, ирод, о чем спрашивают. Вишь, ее сейчас удар хватит!
- Дык… вы о ком? - пролепетал камердинер, с трудом пытаясь восстановить дыхание.
- Об Иване Федоровиче, болван! - прозвенел голос Александры.
- Дык… вроде жив.
- Что значит "вроде"! - опять взвилась княгиня. - Он ранен? Где он?
- Вы, барынька, сядьте, отдышитесь, - произнесла Ненилла, подводя хозяйку к креслу и бережно усаживая в него. - А ты, бессты‑жой, докладывай как на духу, о чем тебя просют, - повернулась она к Пашке.
- Да что же это такое, - нервно одергивая кафтан, проворчат тот. - То ирод, то бесстыжий. Как же можно на человека напраслину возводить, разными нехорошими словами рут гать, когда я ни в чем не виноват. Из‑за меня, что ли барин, с князем Голицыным хотел стреляться?
- Так дуэли не было? - с облегчением произнесла княгиня.
- Как не быть. Только стрельнуть они не успели. Вылетел на поляну важный генерал на лихом коне и заарестовал всех именем амператора‑батюшки. Так‑то. Тапереча Иван Федорович с князем Волховским в каземате прохлаждаются, участи своей дожидают, - перёг ходя почти на былинный лад, закончил свой рассказ Пашка.
- Что же ты меня о дуэли не предупредил, изверг ты рода человеческого? - уже спокойнее, но все еще с грозными нотками в голосе спросила Голицына.