Дом там, где сердце - Шеннон Фаррел 2 стр.

– Нет. Я несколько раз падала на судне. Видите ли, это было очень тяжелое плавание, а у меня так легко появляются синя­ки, – поспешно ответила она, стараясь подавить пробежавшую по телу дрожь.

– Готово, Мюйрин.

Он аккуратно поставил ее на пол за ширмой и держал за руку, пока не убедился, что она может самостоятельно сделать не­сколько шагов.

– Пойду попрошу еще угля в камин. Вы, наверное, замерзли. Мюйрин приятно удивила его тактичность, когда он вышел из номера, чтобы попросить прислугу принести еще угля, пред­варительно проверив дверь и убедившись, что сможет войти обратно.

Локлейн стянул с постели покрывала и взбил подушки у рез­ной спинки кровати, после чего вернулся за Мюйрин, чтобы перенести ее обратно.

Он аккуратно опустил ее на кровать и укрыл покрывалом до самого подбородка.

– Принести вам что-нибудь из теплой одежды? Прошу про­щения, но ваше платье испорчено, и. . . – Локлейн умолк и сму­щенно пожал плечами.

Мюйрин слегка побледнела, но не стала продолжать разговор о платье.

– У меня есть плотная фланелевая ночная рубашка, сирене­вая, в небольшой черной сумке вон там, – показала она.

Он поднес к ней сумку, помог вытащить рубашку и надеть ее. Кое-как, ерзая, она сумела натянуть ее до лодыжек с помо­щью Локлейна, который был очень услужливым и вниматель­ным, одновременно оставаясь мужественным и серьезным.

Он снова укрыл ее, перед этим еще раз взбив подушки, затем откинул с лица ее взъерошенные черные волосы и с легкой улыб­кой спросил:

– Ну как, теперь лучше?

– Гораздо лучше, спасибо, – ответила она, поднимая на него свои аметистовые глаза.

Несмотря на то что Локлейн Роше был фактически посто­ронним человеком, который волею судеб оказался на ее жиз­ненном пути, с ним она чувствовала себя спокойно. Хотя на вид он мрачный и надменный, с ней он ведет себя весьма об­ходительно. Когда-то же придется начать доверять кому-то. Теперь она осталась здесь совсем одна. Она нуждается в друге.

Кто же им может стать, если не управляющий поместья ее по­гибшего мужа?

– Примите это лекарство, – он протянул ей стакан с водой, в которой растворил порошок из маленького пакетика. – Го­ловную боль как рукой снимет.

Их пальцы соприкоснулись, когда он передавал ей стакан. Он подержал его какое-то мгновение, дабы убедиться, что она его не уронит, и затем она выпила лекарство. Он поставил пу­стой стакан на столик у кровати, налив в него чистой воды на случай, если ей захочется еще пить.

– Схожу-ка я узнаю, почему служанка так задерживается, – произнес он, опомнившись и поднимаясь с края кровати, где сидел, восхищенно разглядывая Мюйрин в течение нескольких секунд.

Через пару минут он сам принес поднос. Еще спустя ми­нуту, постучав в дверь, вошла горничная с бутылочками теп­лой воды. Она положила три из них в постель Мюйрин, а затем выкатила маленькую кровать из-под большой и положила на нее две оставшиеся бутылки, спрятав их между просты­нями.

Локлейн дождался ухода горничной, прежде чем ответить на немой вопрос Мюйрин, которая смотрела то на еще одну пустую кровать, то на него. Он поставил поднос ей на колени и протянул салфетку, чтобы она прикрыла ею ночную рубашку на случай, если что-то разольется.

– Из-за метели у них не хватает номеров, а идея оставить вас здесь одну меня не прельщает. По крайней мере, когда вы нездоровы. Я надеюсь, вы не возражаете, миссис Колдвелл, – смущенно сказал он.

– Вовсе нет, мистер Роше, – ответила она, покачав головой, прежде чем проглотить ложку аппетитного супа. – Вы сами-то поели? – спросила она через миг, снова встретившись с ним взглядом.

– Конечно, уже давно, – солгал он, стараясь не выдать удив­ления ее вниманием. На самом деле он не хотел тратиться и к тому же был настолько взволнован недавними событиями, что ему вовсе не хотелось есть.

Он продолжал на нее смотреть, все больше недоумевая по поводу ее поведения. Казалось, ее нисколько не беспокоило то, что произошло днем. Но ведь несколько часов назад у нее была такая истерика! Нормально ли это? Или она просто скрывала свои смятенные чувства, не желая показывать свое горе?

Глядя на ее изящный, совершенной формы подбородок, нос, ее искренние глаза, отмечая ее уверенные движения и осанку, на которые он впервые обратил внимание еще на пристани в Дан Лаогер, он предположил, что она избалованная, испор­ченная светская дама, себе на уме. Возможно, гордость больше, чем что-нибудь другое, не позволяла ей открыть кому-либо свои чувства.

Хотя Локлейн не мог притворяться, что опечален смертью Августина, он знал, как вредно таить страдания в себе. Он ре­шил как можно деликатнее напомнить о смерти Августина, что­бы понаблюдать за ее реакцией.

Он дождался, пока она доест суп и ему нужно будет вынести поднос из номера.

– Миссис Колдвелл, я знаю, что уже поздно и вы наверняка расстроены и устали, но нужно решить кое-какие вопросы, касающиеся Августина и предстоящих похорон, – тихо от­метил он.

Подбородок Мюйрин начал подрагивать, и ее голос дрожал, когда она сказала:

– Я раньше никогда не сталкивалась с чем-то подобным. Что вы посоветуете?

Он взял ее крошечную руку в свою.

– Думаю, все нужно сделать быстро и без шума. Конечно, при данных обстоятельствах не может быть и речи о поминках.

Нам, должно быть, даже нелегко будет убедить священника похоронить Августина на церковном кладбище.

Ее рука задрожала, когда она услышала эти слова, но она доверчиво посмотрела на него и согласно кивнула.

– Следует ли нам забрать его с собой в Эннискиллен?

Он покачал головой.

– Нет-нет, там будет хуже.

Локлейн не хотел говорить ей, что у них едва ли хватало денег, чтобы заплатить за номер в отеле и за еду, не говоря уже о пере­возке гроба в Барнакиллу.

– С вашего позволения, я поговорю с одним из здешних свя­щенников, отцом Бреннаном, давним другом моей семьи (сей­час у него уже свой приход), не будет ли он любезен позабо­титься обо всем. Если вы не знаете, что делать, вам не стоит этим заниматься.

– Это может выглядеть несколько неприлично. Но в насто­ящий момент я не способна все это устроить, – призналась она, снова начиная дрожать от ужаса и холода.

Он чувствовал, как ее рука дрожит в его руке. Хотя он знал, что рано или поздно придется сказать ей правду, сейчас все, что нужно этой бедняжке, – это отдых и несколько добрых слов. Он уселся у изголовья кровати, облокотившись о спинку, и положил возле нее руку. Когда у нее из глаз полились слезы, он прижал ее к себе, чувствуя, как она вся дрожит от горестных всхлипываний. Он в очередной раз подумал о том, как повезло Августину в свое время и как глуп он был.

Рыдая, Мюйрин спрашивала себя, как она сможет жить с пере­полняющим ее чувством вины. Я злая, грустно думала она. Как я могу чувствовать такое облегчение после его смерти? Как я могу в такой момент думать о себе? Но я понятия не имею, что со всем этим делать! Что ждет меня впереди? И как мне быть?

Все эти вопросы неотступно, снова и снова преследовали ее. Последние две недели были самым ужасным кошмаром, ставшим отвратительной реальностью, и она понятия не имела, как с этим бороться.

Она рыдала, всхлипывая все громче.

Он проклинал Августина за то, что тот оставил свою пре­красную молодую жену в таком положении: в Ирландии, без единого друга, без семьи, без имущества и каких-либо средств существования.

– Все будет хорошо, Мюйрин, вот увидите, – услышал он свой голос, в то время как ее руки обняли его за шею.

Он позволил себе расслабиться и даже насладиться теплом и близостью ее тела, хотя, переживая такое горе, она, вероятно, едва осознавала, что делает.

– Я позабочусь о вас. Доверьтесь мне. Все будет в порядке, вот увидите.

Со временем ее всхлипывания стали утихать, и она забралась поглубже под одеяло.

– Замерзли? – тихо спросил Локлейн, и его губы коснулись ее черных волос.

– Немного.

– Схожу-ка, подброшу угля в камин.

– Нет, останьтесь со мной, пожалуйста. Так мне вполне теп­ло, правда же, – сказала она слабым голосом.

Ему не понадобилось второе приглашение, чтобы остаться на месте. Он и сам устал так, что ему казалось, будто он может лечь и заснуть навсегда. Он тоже удобнее устроился в постели и уперся подбородком в ее макушку.

– Так лучше?

– Угу, – прошептала Мюйрин, блаженно уносясь куда-то вдаль.

– Доктор оставил вам кое-какие лекарства. Примете что-нибудь?

– Нет, правда, мне только нужно чуть-чуть поспать, Локлейн. Переправа была такой ужасной, там даже каюты не было!

Неудивительно, что бедняжка была в таком состоянии, со злостью подумал Локлейн. Три ночи подряд ее бросало из сто­роны в сторону на пароходе из Шотландии.

Он натянул на себя оставшуюся часть одеяла, чтобы не за­мерзнуть, ведь на нем была рубашка с короткими рукавами. И вскоре, несмотря на все усилия не задремать, дабы быть уве­ренным, что с Мюйрин все в порядке, он заснул крепким сном, обняв ее так, как будто никогда больше не отпустит.

Глава 3

Локлейн медленно пошевелился, как слабый зимний лучик солн­ца, пробивавшийся через окно. Господи, до чего же холодно, была его первая мысль. Он плотнее закутался в одеяло и сладко зев­нул. Легкое движение рядом окончательно пробудило его, и он вдруг понял, что заснул рядом с Мюйрин.

Он собирался быстро выскользнуть из кровати, пока она не обнаружила его присутствие и не обиделась" но вдруг увидел, что ее глубокие глаза уже открыты.

Она сонно улыбнулась ему:

– Ну надо же, а я-то думала что это я соня.

– Давно вы проснулись? – спросил он, дотронувшись до ее лба, чтобы проверить, нет ли у нее температуры. Она, ка­жется, была не такой горячей и в лучшем настроении, чем вчера вечером.

– Достаточно давно, чтобы быть признательной за то, что вы не храпите.

– Прошу прощения, что я…

Он начал извиняться, пытаясь встать, но она легко положила руку ему на грудь.

– Не стоит. Вы заснули. К тому же, если бы не это, мы оба ужасно бы замерзли, – сказала она, снова закрывая глаза.

Уже чуть менее смущенный, он не мог противостоять ис­кушению понежиться в постели еще несколько минут. В комнате стало так холодно, что, когда он говорил, пар шел у него изо рта, а он так давно не был с женщиной…

Тепло и открытость Мюйрин были слишком большим искушением. Он не мог совладать с собой. Он снова убрал волосы с ее изящно закругленной щеки и положил на подушку рядом с ее головой свою, глубоко вдыхая ее чистый, свежий аромат. Он был мягкий, нежный, как у розы, но с легким оттенком муската.

Мюйрин нравилось ощущать объятия Локлейна, она не бо­ялась его. Но когда он попытался переложить руку на ее не стесненную корсетом талию, она резко отпрянула.

– Господи, я сделал вам больно? – воскликнул он, вскаки­вая, когда дыхание ее стало тяжелым и прерывистым.

– Локлейн, это не ваша вина, правда. Я же говорила вам, что падала на корабле. Вот почему я не могу носить корсет.

– Вам нужно показаться доктору, – мягко сказал он, глядя, как она встает с кровати и направляется к уборной.

– Докторам надо платить, – ответила она через плечо, – и ничего нового они мне не скажут. Пройдет со временем.

Он с болью вспомнил все неприятности, от которых оберегал ее с того ужасного момента предыдущего дня, и погрузился в угрюмое молчание.

Выйдя из-за ширмы, она пошевелила последние тлеющие угольки в камине и подбросила еще угля.

– Позвольте мне. Вам нельзя этого делать. Особенно когда вы больны, – заявил он, поспешно вскакивая с кровати.

– У меня всего лишь пара ушибов, я не больна, – раздра­женно ответила она, стараясь удержать ведерко для угля.

– Я знаю, но вы могли быть…

Она пристально посмотрела на него и рассмеялась.

– Право, ну и беспокойный же вы человек! Я заметила это еще в самый первый раз, когда увидела вас на пристани. Вечно у вас недовольный и угрюмый вид. Я думала, вы управляющий поместья, а не сама смерть.

Он выпрямился во весь рост.

– Я серьезно отношусь к своим обязанностям, миссис Колдвелл. Есть много причин, по которым необходимо вернуться в Барнакиллу, о которых, простите меня, вы ничего не знаете. Вы же не думали, что после смерти Августина я буду вне себя от радости, не правда ли?

Он снова недовольно взглянул на нее.

Она тихо вздохнула и отдала ведерко. Возможно, было глупо с ее стороны думать о нем как о друге. Как и у всех мужчин, у него было в голове одно, а на языке другое.

Она подошла к своему багажу и открыла первый попавший­ся чемодан. Вытащила оттуда теплое черно-красное шерстяное платье. Из черной сумки поменьше достала чистое белье и по­шла за ширму переодеваться.

Локлейн нашел свою одежду и выглянул за дверь, чтобы по­просить еще горячей воды.

Она вернулась из уборной через несколько минут, ее иссиня-черные волосы струились по узким плечам и черной волной спадали к талии.

Он замер, открыв рот, околдованный ее красотой.

Она по-своему поняла его взгляд.

– Ужасно смотрится, правда? Моя сестра Элис всегда говорит, чтобы я подстригла их. Но после этого я точно не подстригу, – призналась она с легкой улыбкой, заплела волосы в тугую длин­ную косу, даже не глядя в зеркало, и перекинула ее через плечо с таким видом, как будто ей было наплевать на прическу.

– Нет, что вы, они не ужасны, они прекрасны. Таким волосам каждая женщина могла бы позавидовать, – возразил он и поч­ти бегом устремился за ширму, чтобы скрыть от нее свое сму­щение. Что же с ним происходит?

Его бывшая невеста Тара была красавицей – каждый мест­ный мужчина готов был просить ее руки. Светловолосая и пыш­ногрудая, она получала предложения чаще, чем кто-либо в Фермане. Но, к большому удивлению Локлейна, она выбрала его. Однажды она застала его одного в подсобном помещении и раз­веяла все сомнения в том, насколько он ей интересен.

Естественно, Локлейн не мог устоять перед ее прелестями. Ему стукнуло тридцать, и он начал подумывать о том, чтобы завести семью. Их роман длился два года. Два слишком страст­ных, бурных года. И хотя они обручились почти сразу, ему никак не удавалось уговорить Тару назначить день свадьбы. Он на­деялся, что она забеременеет, но ребенка все не было и не было. И в один прекрасный день она просто исчезла…

– С вами все в порядке? – услышал он голос Мюйрин.

– Да, все нормально. А что? Он выглянул из-за ширмы.

– Просто вы стонали. Вот, вы забыли горячую воду. Да не брызгайтесь вы так в этом холоде, дурачок. Вы же в ледышку превратитесь.

– Странно, что в тазу вода не замерзла, – отметил он, вы­ходя за бритвенными принадлежностями, и тут же принялся за щетину на подбородке, пока Мюйрин наводила кое-какой порядок в номере и застилала постель.

Закончив уборку, она присела на маленький низкий табурет у камина, где стала греть руки, ожидая, пока он присоединится к ней.

Она мельком увидела его обнаженное тело, когда он снимал рубашку, чтобы побриться, и взял другую, чистую, которую он перекинул через ширму.

А ведь он красавчик, хотя и слишком серьезный, восхищенно подумала она. И все же, как он правильно заметил, в Барнакилле было кое-что, о чем она ничего не знала. Рано или поздно ей придется принять решение.

Но не сейчас, еще нет. Она должна знать все. Ей нужно боль­ше информации, которую, к сожалению, может сообщить толь­ко он.

Но как она может ему доверять? Нет, это совершенно немыс­лимо. У нее все же еще осталась какая-то гордость. Стук в дверь возвестил о том, что принесли завтрак.

– Вы не могли бы открыть дверь, Мюйрин? Я скоро.

– Да, конечно, – ответила она, вдыхая аромат, доносивший­ся из-за двери.

Взяв поднос, она поставила его на маленький столик перед камином и пододвинула два стула.

Выложив еду и ничем не накрытые тарелки, она сказала:

– Локлейн, по поводу того, что я говорила вам раньше, от­носительно вашей угрюмости и серьезности. Извините. С моей стороны было легкомыслием так с вами разговаривать. И по­том, я ведь ничего о вас не знаю… Обычно я не веду себя так глупо. Я хочу, чтобы мы забыли о том, что произошло. Но от того, что я скажу себе, будто все это – лишь страшный сон, оно никуда не денется, ведь так?

Он взглянул на нее из-за ширмы и вышел, застегивая жилет. Он был удивлен, отметив подобную практичность при столь недавней потере.

– Естественно, вы расстроены.

– Я знаю, но все же нужно что-то предпринимать, что-то решать.

– Решать? – переспросил он.

Мюйрин на мгновение опустила взгляд, наливая кофе. Глу­боко вздохнув, она ответила:

– Две недели назад я вышла за Августина и думала, что у меня вся жизнь впереди. Теперь, спустя всего лишь полмесяца, передо мной только хаос. Я действительно не знаю, что делать.

Он не спускал с нее глаз, пока садился напротив.

– Делать с чем?

– Для начала с моей жизнью. Я молода, неопытна, гораздо более невежественна, чем должна быть, и я еще даже не думала о Барнакилле. Я никого не знаю в Ирландии, кроме вас. Одна моя половина думает, что я должна вернуться домой в Финтри к родителям. Назад к надежности, которую, я знаю, там обрету. Но другая половина слишком горда, чтобы позволить мне вер­нуться. Там я буду изнежена, оберегаема и никогда не смогу, знаете ли…

– Продолжайте. Не сможете что? – подтолкнул он.

– Получить шанс на настоящую жизнь, – быстро закон­чила она.

Локлейн внимательно посмотрел на нее.

– Еще слишком рано, Мюйрин. Вы только что овдовели. Не­ужели вы должны сейчас принимать какие-то решения?

Ее слова прозвучали слишком убедительно, чтобы быть прав­дой. Ему следует быть осмотрительным.

– Надеюсь, да. Я думаю, что легче вернуться отсюда в Шот­ландию, чем отправиться в далекую Барнакиллу только для того, чтобы все узнали, какую ошибку я совершила. Но мне понадобится ваша помощь, Локлейн. Вы должны рассказать мне, что представляет из себя Барнакилла. И нужно, чтобы вы помогли мне организовать похороны. Я знаю, что все это реги­стрируется, но если удастся сделать все тихо, так, чтобы мои родители ни о чем не узнали до похорон и мы им сами бы на­писали, я была бы вам очень признательна.

Локлейн нахмурился.

– А разве ваша семья, люди, которых вы любите, не должны быть рядом с вами в такой момент?

– Нет! – отрезала она и зарделась. Она опустила вилку и при­нялась нервно сворачивать и разворачивать салфетку.

Он видел ее смятение и слезинки, блеснувшие в глазах. Он пододвинул стул поближе и мягко сжал ее руку, покоившуюся на колене.