– Сделает, если позволят обстоятельства. Во всяком случае, вы к этому должны быть готовы.
– Как вы думаете, что он намерен предпринять дальше?
– Время покажет.
– А император? Почему он сохраняет нейтралитет, отлично зная, как с нами обращаются?
– Император внимательно следит за всем, что здесь происходит, и крайне обеспокоен. Это оскорбление для Испании – то, как король поступает с вашей матерью и с вами, однако это недостаточный повод, чтобы объявить войну Англии. Для этого сейчас весьма неблагоприятный момент, учитывая союз Англии с Францией.
Я в отчаянии закрыла лицо руками, чтобы не разрыдаться.
– Вы должны быть ко всему готовы, – предупредил он, уходя.
Эти слова я сразу вспомнила, когда мне передали приказание присутствовать на церемонии крещения моей сводной сестры, которая впоследствии сыграла столь значительную роль в моей жизни.
* * *
Крестины должны были состояться через четыре дня. Для меня эти дни превратились в пытку – я горько переживала всю несправедливость, всю жестокость, с какой отец подвергал меня новому испытанию. Разве мало мне было того, что она вообще появилась на свет?! Так еще суждено было стать свидетельницей триумфа королевской наложницы и ее дочери.
Король, оправившись от разочарования, стал проявлять к ребенку нежные чувства. Девочка была крепкая и красивая. В ней было что-то завораживающее, как и у ее матери, – та же колдовская сила, притягивавшая всех, кто бы на нее ни взглянул.
Мне тайком передали письмо от матери – уверена, что если бы король узнал об этом, нам бы несдобровать. Она писала, что у Анны Болейн хватило бесстыдства просить прислать ей ту одежду, в которой крестили моего покойного брата, который столь скоропостижно скончался.
Моя мать показывала мне эту красивую рубашку, привезенную ею из Испании специально для крещения будущих сыновей. Но она понадобилась лишь однажды, даже меня крестили в другой одежде. И эта так называемая королева имела дерзость попросить то, что было для моей матери памятью о сыне, для своей дочери!
Мать боялась, что, отказав Анне, она вызвала гнев короля и дорогую реликвию могут отобрать силой, но, к счастью, этого не произошло. Новорожденную Елизавету облачили в красную бархатную робу, украшенную мехом горностая.
Зачем понадобилось отцу подвергать меня этой пытке? Вероятней всего, он хотел, чтобы мое присутствие несколько приглушило то недовольство, которое высказывали его подданные по всей Англии, зная о том, как он поступил с законной королевой и принцессой Уэльской.
Церемония была по-королевски величественна. Дорога от дворца к монастырю была устлана свежесрезанным камышом, а каменные стены украшены роскошными гобеленами. Елизавету несла на руках ее прабабка – вдовствующая герцогиня Норфолкская, с обеих сторон от нее шли герцоги – Норфолк и Саффолк, а следом – брат Анны Джордж Болейн, ставший не так давно лордом Рочфордом, и Уильям и Томас Хоуарды – тоже новоиспеченные лорды семейства Болейн.
Погруженная в свои мрачные мысли, я очнулась от громко произнесенных слов: "Господи, даруй долголетие и процветание Ее Высочеству принцессе Англии Елизавете!"
Меня пронзила боль, как от удара кинжалом.
Словно откуда-то издалека доносились до меня приветственные возгласы. Я стояла в оцепенении. Что это? Принцесса Елизавета? А кто же я?
* * *
Только теперь, по прошествии стольких лет, я поняла, что тогда мне угрожала реальная опасность. Позже я пережила немало дней, когда на карту было поставлено слишком многое, но к тому времени у меня уже был какой-то жизненный опыт, а в те дни, о которых я сейчас пишу, мне было всего семнадцать лет и рядом – никого, кому можно было бы открыть свое сердце. Моя мать писала мне письма, о которых, слава Богу, никто не подозревал, но со мной в королевском дворце не было моей доброй, мудрой графини, зато вокруг – столько завистливых и лицемерных придворных, которые только и ждали, о чем бы посплетничать, на ком бы отвести душу.
Для них я была находкой – неопытная девушка, оказавшаяся в столь унизительном положении, бывшая принцесса Уэльская, вынужденная уступить пальму первенства дочери Анны Болейн. И они облепили меня, как мухи, нашептывая сплетни, выпытывая мое мнение. А я слушала и делала какие-то замечания. Знать бы мне, как это опасно! Графиня Солсбери, будь она рядом, запретила бы мне выслушивать сплетни по поводу Анны Болейн, а тем более делиться с кем-то своим чувством ненависти к этой женщине. Но я, по своей неопытности, даже обмолвилась кому-то, что молилась, чтобы она умерла вместе с ребенком во время родов…
Откуда мне было знать, что каждое мое слово тут же передавалось Анне!
Глубоко оскорбленная, я говорила, что есть только одна принцесса Уэльская и другой быть не может. Что я рождена в законном браке, а незаконнорожденная дочь – не в счет. Но если бы я говорила это только себе и про себя…
Пробыв несколько недель во дворце, я была отправлена к себе в Болье, где оставалась графиня.
Она встретила меня со слезами на глазах, и я упала к ней в объятия, пытаясь сквозь рыдания рассказать, сколько мне пришлось пережить.
– Ее назвали принцессой Англии! – повторяла я в отчаянии. – Скажите, графиня, что это значит?
Леди Солсбери ничего не ответила – она слишком хорошо знала, чем это может для меня обернуться.
Но рядом с ней мне было все-таки легче. Я пыталась снова заняться науками и музыкой, согретая ее добротой. Ласково гладя меня по голове, графиня успокаивала меня, как могла, но в глазах ее я видела настороженность и тревогу.
Вскоре к нам прибыли сэр Джон и его жена, леди Хасси. Он был назначен камергером моего двора, а она – придворной дамой.
Графиню это обеспокоило, потому что сэр Джон был одним из самых преданных слуг Его Величества. Похоже, король направил его ко мне, узнав о том, что я наговорила по поводу новой принцессы. Видимо, Анна убедила его в том, что от меня исходит опасность, и Хасси надлежало следить за мной и леди Солсбери. Она была представительницей рода Плантагенетов и матерью Реджинальда, который открыто высказал королю все, что думает по поводу его разрыва с моей матерью.
Хасси был старым другом Тюдоров, сражавшимся на стороне моего деда, когда тот отнял трон у Плантагенетов. После прихода к власти Генриха VII он стал королевским инспектором, следившим за взиманием налогов. Мой отец, унаследовав корону, первым делом решил завоевать расположение подданных, обрушившись на тех, кто обложил народ непосильной данью. Он казнил Дадли и Эмпсона, но Хасси, который был непосредственно связан с ними, решил пощадить, справедливо полагая, что таким образом приобретет верного и послушного слугу. Он даже даровал ему земли в Линкольншире, и с тех пор сэр Джон служил ему, как верный пес. Он был уже стар, но его опыт придворных интриг и связи очень пригодились отцу в деле о разводе.
И вот Хасси появился у нас в качестве камергера при моем дворе. Прежде всего он должен был сообщить мне неприятную, хотя и не совсем неожиданную новость – решение Совета.
Я видела, что Хасси чувствует себя неловко, не решаясь произнести первую фразу. Мне даже показалось, что в его глазах промелькнуло сочувствие, когда он, сделав над собой усилие, все-таки проговорил:
– Миледи, я с глубочайшим сожалением должен выполнить данное мне поручение и сообщить вам…
– Так сообщайте, – перебила я его.
– Совет решил, что вас больше не следует называть Ваше Высочество.
– Почему же?
– Потому что отныне вы более не принцесса.
– Весьма любопытно! – воскликнула я. – Родная дочь короля не является принцессой Англии? Как прикажете это понимать?
– Дело в том, миледи, что… ввиду недействительности брака Его Величества с Катариной Арагонской, принцессой Испании, вы более не можете именоваться принцессой Англии. Нам запрещено, миледи, называть вас принцессой.
– Я не верю. Покажите мне официальный документ.
Он протянул мне бумагу, где черным по белому было написано, что меня следует называть леди Мария. Другими словами, принцессой теперь стала эта незаконнорожденная, на крестинах которой я присутствовала!
Хасси поклонился и направился к двери, сказав, что пошлет за графиней Солсбери.
Вбежала расстроенная графиня.
– Знаю, знаю, дорогая, поплачьте, принцесса, вам станет легче, – она успокаивала меня, гладя по голове.
– Но вы больше не должны меня так называть! – воскликнула я.
– Когда мы одни, это не опасно, – грустно ответила она.
Со мной что-то произошло – в одну минуту я стала взрослой, ясно представив себе, что нам угрожает.
– Прошу вас, дорогая графиня, – сказала я неожиданно спокойно, – не называйте меня больше принцессой. Кто-нибудь услышит и донесет на вас. Я убеждена, что наказаны будут все, кто не подчинится решению Совета.
– Да, – призналась графиня, – нам всем было строго приказано впредь именовать вас леди Марией.
– Только я сама продолжаю считать себя принцессой Англии, но никому из своих близких я не позволю навлечь на себя неприятности. Неприятности? Графиня, поймите, ведь за это могут бросить в Тауэр!
– Боже, принцесса, – прошептала графиня, – вы стали совсем взрослой. Вы теперь ясно понимаете, какие настали тяжелые времена.
– Но я никогда не смирюсь! Этот сфабрикованный ими развод противоречит всему, что есть святого на этом свете. И грех мне признавать Анну Болейн королевой. Я была принцессой и останусь ею.
– Тише, дитя мое! – воскликнула графиня. – Сейчас вы снова говорите как ребенок. Будьте же благоразумны!
– Но отец не лишил меня всего. Он относится ко мне как к своей дочери.
– Ваш отец требует полной покорности его воле. И мы должны тихо ждать, как будут развиваться события дальше. Главное, не привлекать к себе внимания.
Я ничего не ответила, погруженная в свои мысли: графиню можно понять – ей много лет, но я-то молода и не собираюсь примириться с несправедливостью по отношению к моей матери и к себе, а Совет не может отобрать у меня титул, принадлежащий мне по праву. Я размышляла о том, что отец с Анной Болейн не слишком уверенно чувствуют себя, зная, что народ – на нашей с матерью стороне, что все возмущены тем, как король обращается с законной женой и принцессой Англии. Нет, я не смирюсь, я буду бороться со злом!
Женитьбе отца на Анне предшествовал один эпизод, о котором стоит рассказать. По возвращении их из Франции в Кентербери к королю подошла известная в то время прорицательница Элизабет Бартон или, как ее все называли, "кентская монашка", и предупредила, что если он женится на своей возлюбленной, то через месяц умрет. Предсказание, к счастью, не сбылось. Отец, казалось, забыл о существовании Элизабет. Это можно было объяснить лишь тем, что она была весьма популярна, и не только в народе, но и среди весьма влиятельных людей, – таких, например, как сэр Томас Мор. К слову, когда монашка попросила мою мать принять ее, у королевы хватило здравого смысла отказать ей в этой просьбе.
История с Элизабет Бартон еще найдет свое продолжение. Что же касается меня, то прошло два месяца после приезда Хасси. И вот он снова пришел ко мне с важным предписанием.
– Ваш двор, миледи, отныне перестает существовать. Вы должны ехать в Хэтфилд.
Я уже слышала, что именно в Хэтфилде король собирается устроить резиденцию Елизаветы, которой надлежало, как принцессе, иметь собственный двор.
– То есть вы хотите сказать… – в огромном замешательстве проговорила я, уставившись на Хасси.
– Ваш двор будет выглядеть иначе, – объяснил он, – вместо леди Солсбери главной придворной дамой назначается леди Шелтон.
– Та самая, что находится в родстве…
– Именно так, миледи, – тетка королевы Анны.
Этого я вынести уже не могла. Меня можно было унизить, лишить титула, но лишить человека, заменившего мне мать!.. Такой жестокости от отца я не ожидала! Меня ставили в прямую зависимость от проклятого семейства Болейн, устранив графиню и поставив на ее место тетку пучеглазой ведьмы.
Я выскочила из комнаты и бросилась к графине. Она уже шла мне навстречу.
– Как, как он мог? – рыдала я, припав к ее груди.
– Это пройдет, – утешала меня графиня, – мы снова будем вместе…
– Что же мне теперь делать? Я не переживу разлуки с вами!
– Дитя мое, будем молиться и уповать на милость Божию. Что нам остается?
Но я не была так покорна судьбе, как моя мать и графиня. Все во мне бушевало. Ненависть к выскочке, обида на отца, боль за мать и графиню – я была вне себя и, несмотря на протесты графини, села писать послание в Совет.
Взяв перо и глядя на лежащий передо мной чистый лист бумаги, я немного остыла и стала думать. Было бессмысленно возражать против переезда в Хэтфилд и отставки леди Солсбери. Но я должна была отстоять свое достоинство как законной дочери короля.
"Милорды, – писала я, – мой долг – исполнить волю Его Величества, а посему я без возражений перееду в Хэтфилд. Однако спешу сообщить вам, что моя совесть не позволяет мне согласиться с тем, чтобы меня не считали принцессой Англии и дочерью короля, рожденной в законном браке. Ничто и ни при каких обстоятельствах не заставит меня думать иначе, поскольку это было бы предательством родной матери и оскорблением Святой Церкви, чей суд вершит исключительно Папа Римский. Я признаю только этот суд, который не расторг брака моего отца и моей матери, а посему с моей стороны было бы величайшим оскорблением Его Величества короля признать себя его незаконной дочерью…" Я что-то еще прибавила в конце, отчетливо сознавая, что совершаю непоправимую ошибку, но остановиться уже не могла.
Вскоре слухи о том, что Елизавета со своим двором будет жить в Хэтфилде, подтвердились. Следовательно, я буду не сама по себе, а при ней, в ее свите?! Отец мог поступить со мной столь жестоко только под влиянием колдовских чар своей наложницы – другого объяснения просто быть не могло.
И я, не долго думая, написала отцу, что сомневаюсь, видел ли он переданный мне приказ переехать в Хэтфилд, поскольку в нем ко мне обращались не как к принцессе, а всего лишь – к леди Марии, дочери короля. Я выражала надежду, что Его Величество поймет мои чувства как законной дочери короля и не захочет, чтобы я совершила смертный грех, признав себя незаконнорожденной, а своих родителей – прелюбодеями. В конце я писала, что во всем другом буду неизменно покорной воле Его Величества. И подписалась: "Принцесса Мария".
Это был акт открытого неповиновения – я отказывалась признавать Елизавету законной дочерью короля и Анну Болейн – королевой.
Последствия столь решительного, сколь и опрометчивого поступка не заставили долго ждать.
В Болье прибыло внушительное посольство – герцог Норфолкский, лорд Марни, граф Оксфордский и советник герцога доктор Фокс.
Им надлежало объяснить мне бессмысленность любого сопротивления, проследить за тем, чтобы приказ Совета был в точности исполнен, и препроводить меня в Хэтфилд с частью придворных. Я знала, что от герцога мне нечего ждать пощады, – он был верным слугой короля, и по его поведению я поняла, какова реакция отца на мое письмо.
Со мной ехали супруги Хасси, и еще я могла взять двух личных горничных. Со всеми остальными придворными мне пришлось проститься.
Прощаясь с графиней, которая в свое время заменила мне мать, я почувствовала себя совсем одинокой. Трудно передать, в каком состоянии я ехала в Хэтфилд. Но по дороге то в одном месте, то в другом собирались группами простые люди и громкими криками приветствовали меня: "Да здравствует принцесса Мария!", "Да здравствует королева Катарина!", "Нам не нужны самозванки!"
Путешествие было недолгим. И вот я оказалась там, где с первых же минут почувствовала себя за решеткой.
* * *
Леди Шелтон сразу дала понять, что она не считает меня важной птицей, намекнув, что у нее есть приказ побить меня, если я буду себя плохо вести.
– Чей приказ? – спросила я.
Она высокомерно отвернулась, не считая нужным отвечать.
Да я и без слов понимала, кому служила эта вульгарная женщина, осыпавшая меня оскорблениями. Но я не опускалась до нее, и при очередной грубости лишь удостаивала ее презрительным взглядом. Она, при всей своей напыщенности – как-никак тетка королевы, – подобострастно ловила мой взгляд: а вдруг, думала она, эта узница, чем черт не шутит, сядет когда-нибудь на трон, так уж лучше поостеречься. Эта дама сильно отравляла мне жизнь, но руку на меня поднять она бы не решилась.
Хэтфилд запечатлелся в моей памяти тем, что в этом прекрасном месте я впервые остро ощутила свое одиночество в мире. Именно там я поняла, что никогда уже не буду счастлива. Хэтфилд стал для меня символом безысходности – так, должно быть, чувствует себя узник, приговоренный к пожизненному заключению.
Все в замке крутилось вокруг маленькой Елизаветы, которую называли принцессой. Мое же присутствие там, видимо, требовалось лишь для того, чтобы я познала глубину своего унижения.
Но не все было черным-черно. Узнав ближе леди Хасси, я поняла, что это очень добрая женщина. Раз или два, когда мы были одни, она намеренно назвала меня принцессой, выразив таким образом свое отношение ко мне и к окружающим. Со мной были и две мои преданные служанки. И, наконец, в Хэтфилде я снова встретилась с моей бывшей няней леди Брайан, которая теперь нянчила Елизавету. Маргарет Брайан была сама доброта, я чувствовала к ней какую-то особую любовь, которая, видимо, связывает ребенка с женщиной, стоявшей у его колыбели. Увидев друг друга, мы обменялись взглядами и вскоре нашли возможность перекинуться несколькими словами. Маргарет очень поддержала меня в Хэтфилде, за что я ей благодарна на всю жизнь.
За стенами дворца кипели страсти. Это был, наверное, самый судьбоносный год в истории моей страны.
Вскоре после моего приезда в Хэтфилд была арестована и заключена в Тауэр "кентская монашка" со своими ближайшими друзьями. На допросе в Звездной Палате все они признались в мошенничестве. Элизабет Бартон была обвинена в попытке свержения короля и приговорена к смертной казни.
Наступило Рождество. Зима в тот год была очень холодной, и я мерзла, не имея теплой одежды. Мне не разрешали есть в своей комнате, и если я плохо себя чувствовала и не могла спуститься в столовую, то оставалась голодной, потому что еду не приносили. Я таяла на глазах, и Маргарет Брайан очень встревожилась. Говорить со мной на людях она не смела – ее сразу вышвырнули бы вон. Но однажды она все-таки улучила момент, когда поблизости никого не было, и шепнула мне:
– Когда все уснут, я проберусь к вам в комнату, и мы поболтаем.
Если бы не Маргарет, я бы, может быть, выбросилась из окна. Но ее забота согрела меня. И еще молитва. Я подолгу молилась, читала духовные книги, и это придавало мне мужества.
С помощью одной из моих горничных Маргарет стала по ночам приходить ко мне. Я боялась за преданную мне девушку, которую могли не только выгнать, но и засадить за решетку, поэтому мы с ней договорились, что она при всех будет держаться со мной дерзко. Она очень хорошо справилась со своей ролью, что позже позволило ей чувствовать себя во дворце более свободно и даже наладить связь с внешним миром – через нее, с помощью Маргарет, я стала переписываться с матерью и послом Чапуи.
Однажды Маргарет сказала, что король едет в Хэтфилд посмотреть на свою принцессу.