– В наши дни очень немногие счастливчики носят придворную ливрею. – Он встал, прислонился к стене рядом со своей пикой и задумчиво оглядел опустевший коридор. Мэтью быстренько сунул деньги в карман, зная, что напоминание о проигрыше не сделает гвардейца словоохотливым. Потом тяжело встал, опираясь на украденную пику, и сочувственно покачал головой.
– Да, все изменилась. Раньше у нас была неплохая жизнь, но теперь… – Он опять покачал головой и вздохнул.
Гвардеец подхватил разговор и заговорщицки наклонился к Мэтью.
– Ты знаешь, как теперь король печется о своей безопасности? – Он понизил голос: – Говорят, вообще стал не в себе. Я слышал, есть влиятельные люди, которые постараются, чтобы он не зажился на этом свете. Помяни мое слово, в ближайшие дни он проснется с ножом между ребрами.
Мэтью кивнул; его проворный ум быстро подстроил новые факты к старым.
– И предсказанный кинжал будет принадлежать Роберту Боумонту, верно?
Гвардеец усмехнулся:
– На этот раз нет. Он не так долго проживет, чтобы успеть кого-то убить.
Мэтью засмеялся вместе с парнем, но от ужаса у него подвело живот. Роберт все-таки попал в ситуацию, из которой даже Мэтью не знает, как его вытащить.
Стараясь изобразить не более чем вялый интерес, Мэтью почесал пальцем нос.
– Однажды на границе Уэльса я был в бою вместе с этим рыцарем. Мне трудно вообразить, что он может иметь отношение к предательству.
– А, но это было до того, как его заставили жениться наледи Калеке. Такая женитьба кого хочешь изменит. Я слышал, что у нее нет носа и одной руки…
Мэтью пришлось покрепче ухватиться за свою пику, чтобы не вмазать кулаком по довольной роже парня. Мысль разбить гвардейцу нос приносила странное удовольствие. Мэтью не потрудился вспомнить, что пять месяцев назад думал почти то же самое. Важно, что теперь он знает: на деле все обстоит иначе. Он знает, любит и восхищается Имоджин.
Мэтью больше не мог слушать и прервал парня:
– Но как бы она ни была… м-м, уродлива, Роджеру Коулбруку замужество сестры пошло на пользу. Я имею в виду, оно привело его в постель самого короля.
Парень хохотнул.
– Это правда. – Он вздохнул и помотал головой. – Только я не думаю, что эти двое так уж стремятся в постель. Любви между ними почти не осталось. В конце концов, все говорят, что это как раз Коулбрук донес на мужа своей сестры. – Он пожал плечами. – Наверное, Боумонт слишком много разболтал своей уродке жене, а та передала брату. В семьях случаются странные вещи. Я что говорю, я вот знал одного человека…
Поняв, что они удаляются от темы, и, может быть, навсегда, Мэтью сказал-что-то неопределенное о том, что ему надо спешить, и быстро вышел из зала. Скрывшись с глаз парня, он стал искать самый надежный способ покинуть замок.
Мэтью вышел во двор и зашагал прямиком к конюшне так уверенно, как будто имел на это право. Среди королевских коней Даггера удалось найти не сразу. Конь узнал старика и приветственно заржал.
– Заткнись, дурачок, или мне придется объяснять конюху, какого черта я беру лошадь предателя. А тебя быстро изведут на конину, – проворчал Мэтью, ласково похлопывая коня по шее.
Он быстро оседлал лошадь, легко вскочил в седло и выехал во двор. Там он продолжал свою браваду полагая, что только это позволит ему выбраться из осиного гнезда. Часовые на воротах не проявили интереса к гвардейцу на лошади. Мэтью объявил, что едет с важным поручением от короля, и они махнули рукой.
У них появилось бы больше вопросов, если бы они увидели, как, сойдя с гремящей деревянной мостовой, Мэтью пустил коня во весь опор. Старик не тратил времени на размышления об удаче. Пригнувшись к шее Даггера, он умолял его мчаться быстрее. Надо было как можно скорее посадить Имоджин на корабль, а потом вернуться сюда.
Может, он и обещал следить за тем, чтобы Имоджин жила в покое и безопасности, но он не станет этого делать ценой жизни Роберта. Мэтью было ясно до тошноты, что Роберт нуждается в его помощи.
Старик, сжав губы, скакал прочь от замка. Ему не хотелось покидать Роберта, особенно когда тот по горло в беде, но с этим ничего нельзя было поделать, сначала он должен выполнить другое обязательство. А после этого попытается помочь Роберту.
Как он будет помогать, пока неясно, но, отправив Имоджин за границу, он вернется и сделает все, что можно, для Роберта.
Даже если это будет организация достойных христианских похорон.
Имоджин повернула лицо к солнцу, но не почувствовала тепла. Внутри, казалось, был большой кусок льда, и даже солнечные лучи не могли его растопить. Она сомневалась, что когда-нибудь сможет согреться.
Но это не имело значения. Все чувства в ней заморозились, и она ничего не могла поделать со своим оцепенением. Ей казалось, что она перестала существовать, но тело об этом не знало и бездумно продолжало жить, когда внутри не осталось ничего живого.
Это странное ощущение осложнялось тем, что все домашние окружили ее заговором сочувствия и вели себя так, как будто выстраивали буфер между ней и окружающим миром. Все тихонько покашливали и ходили на цыпочках, как будто она рассыплется, если они посмеют повысить голос.
А у нее не было сил это прекратить.
Да и причин не было. Пусть думают, что хотят, лишь бы оставили ее в этом оцепенении. Ничто другое не имело значения.
Когда Мэри предложила посидеть на солнышке, Имоджин согласилась, хотя не имела желания сидеть в кресле, как инвалид. Но Мэри напрасно думала, что на свежем воздухе ей станет лучше. Пустота следовала за Имоджин повсюду.
Хозяйка поместья сидела на жестком стуле, принесенном из главного зала, на солнце, которого не чувствовала, и смотрела на вещи, которых не видела.
Она сцепила руки на коленях, впилась ногтями в кожу, но боли не почувствовала. Все чувства отказали после того, как Роберт уехал.
Странно, но даже после того, как она стала его бояться, в его присутствии оставался последний проблеск надежды. Она не могла понять, как могла настолько ему отдаться, если не доверяет. Как это может быть, что без него она перестала существовать и даже не чувствует боли?
Это возможно только в том случае, если она его любит. А она не может его любить. Она знает, что он играет на стороне Роджера.
Но если это так, если она вопреки логике любит Роберта, значит, Роджер победил. Он говорил ей, что победит.
Она прерывисто вздохнула; казалось, в воздухе пахло торжеством брата. На этот раз будет хуже, чем когда бы то ни было. Он уже не будет ждать. Он остановится только после того, как от нее ничего не останется.
На этот раз… Это начнется, как всегда? Она проснется от изнурительного сна и будет знать, что он здесь? Ответ был известен.
Она проснется, а он рядом. Не будет ни предупреждения, ни времени на то, чтобы что-то предпринять. "Беги, сестренка, я хочу, чтобы ты побежала". Его голос будет звучать так обыденно, что еще более гротескным станет все, что он говорит и что собирается с ней сделать.
Она побежит. У нее вспотеют руки, она будет неистово сражаться с засовом на двери. Наконец он поддастся. Это случится в коридоре – стены навалятся на нее и сотрут в порошок, и когда Роджер ее найдет, она будет лежать на полу, как куча тряпья.
Он до нее дотронется, он ее ударит, в его голосе зазвенит возбуждение. "Умоляй, сестренка. Умоляй взять тебя. Умоляй, и тогда все это кончится". Она так часто это слышала, что даже сейчас, когда его здесь не было, зажала уши. Это не помогло, тихий голос Роджера прочно засел в голове. "Ну, раз не хочешь умолять, еще немножко поиграем".
И он опять будет играть, но на этот раз не остановится. Он не станет ждать, чтобы она его умоляла, он навалится на нее, и в этот момент она на самом деле перестанет существовать. Это единственный способ остановить мучительную игру. Она всегда это знала.
Но на короткий, восхитительный момент она позволила себе забыть об этом. Вот почему она ненавидела Роберта, хотя небольшая, предательская часть души думала, что любит его. Она его ненавидела за то, что он подал надежду. Она и в самом деле осмелилась поверить, что ее ночные кошмары закончились. Но они вернулись, а она уже слишком слаба, чтобы с ними бороться.
Победа легко дастся Роджеру, безразлично подумала она, но непроизвольно скрестила руки на груди, и этот жест показал ей, что с ней еще не все кончено, что она постарается защитить то сердце, которое теперь билось под ее собственным.
Этот маленький, живой секрет постоянно пробивался сквозь окружавший ее туман. Под ее холодными ладонями жила другая душа, и она пробивала себе путь к жизни. Ее нерожденное дитя не будет отрицать своего существования просто потому, что оно кажется невозможным. Дитя существовало, даже если она сама не существовала.
Новизна пугала. Когда служанка подгоняла на ней платья, Имоджин стояла безжизненно, как кукла. В талии их приходилось отпускать, в остальных местах ушивать. И даже тогда она не поняла, в чем дело. Понадобилось ровное замечание Мэри "Ты беременна", чтобы она поняла, что за изменения произошли в ее теле.
Она закричала на Мэри, сказала, что та лжет, ошибается, но хоть и отказывалась поверить в беременность, ее все больше захватывало чувство удивления. На какой-то момент ее жизнь ускорилась, в душе ожила надежда.
Конечно, надежда умерла, как только она вспомнила, что ребенок не просто символ того, как близко она подошла к тому, чтобы поверить Роберту, но еще и наследник ее судьбы. Роджер находился уже совсем близко, и ребенку было начертано разделить ее участь.
Она не может его спасти, как не может спасти себя.
Иногда она с отвращением думала о предательстве тела, иногда грудь сжимала тоска, что ребенок испытает ту же судьбу, что она. Но ничего нельзя было сделать, и она стала просто игнорировать и ребенка, и озабоченность Мэри – по крайней мере старалась игнорировать.
Ребенок, напротив, при каждой возможности напоминал о себе. В этом он был очень похож на своего отца. Имоджин стиснула руки и закусила губу. Сколько бы она ни ненавидела их обоих, мысли все время возвращались к Роберту. Хуже всего, что воспоминания стали нежнее.
Она как наяву слышала его смех, он доплывал к ней из Лондона и согревал сильнее, чем солнце. Она вспоминала грубоватую доброту и неуклюжую нежность мужа. Она даже улыбнулась, вспомнив его взрывной темперамент, но улыбка угасла, когда за безвредными воспоминаниями последовали более опасные – воспоминания об их очищающей, глубокой страсти. В объятиях Роберта она как будто отмывалась от порчи, от разлагающего духа брата.
На какое-то время она осмелилась поверить, что Роберт волшебным образом вернет все, что она потеряла в тот страшный день в башне, когда взглянула в глаза Роджеру и впервые увидела в них страсть. Но верить опасно. От этого в ее оцепенении образуется щель, и через нее вторгается Роберт. Он овладел ее грезами. Каждую ночь ей снилось, что он ее обнимает, пробуждает в теле плотские желания. Она отчасти помнила, отчасти воображала, как его большое тело накрывает ее, зажигает неистовой страстью. Просыпаясь, она чувствовала боль и опустошенность, руки тщетно мяли холодные простыни.
Как мучительно сознавать, что тело и душа взывают к человеку, который ее предаст… Но, несмотря на все ее сопротивление, надежда притаилась где-то в глубине.
Эта надежда ее и убьет. Несомненно, Роджер так и запланировал. Она ничего не сможет сделать, чтобы этому помешать.
Ничего.
От сна без сновидений ее оторвала Мэри, которая задыхаясь выкрикивала ее имя.
– Что? – с трудом проговорила Имоджин, пытаясь высвободиться из рук, которые ее трясли, как куклу.
– Миледи, сейчас же идемте! – вопила Мэри, поднимая ее с кровати и накидывая ей на плечи шаль. – Срочно!
Имоджин не успела возразить, как ее уже вытолкали из дверей комнаты. Протесты, как всегда, бесполезны, сонно думала она, ступая босыми ногами по холодному полу. Видно, Мэри сошла с ума.
Мэри крепко держала ее за руку, тащила вниз по лестнице, и хотя ошеломленная Имоджин думала, что это сумасшествие, недели бездумного подчинения отняли у нее возможность сопротивляться.
Мэри втащила ее в главный зал и отпустила, оставив растерянно стоять посередине. Имоджин почувствовала, как в ней закипает злость. Она расправила плечи и постаралась вызвать в себе спокойствие, которого вовсе не ощущала.
– Что ты делаешь, Мэри, черт тебя возьми? Почему я не в постели? – сквозь зубы проговорила она.
– Боюсь, это я виноват, миледи. Гарет не одобрил мою идею зайти к вам в комнату. Он, кажется, считает, что я могу вас скомпрометировать. Видит Бог, я даже не помню, как это делается.
Имоджин потуже стянула шаль на груди и повернулась в сторону мужского голоса, который в охватившем ее смущении не могла признать.
– Кто здесь? – требовательно спросила она, но голос сорвался на писк.
– Я глубоко оскорблен, миледи. Стоило мне ненадолго уехать, и вы меня забыли. Как женщины непостоянны! – с мягкой укоризной сказал голос.
– Мэтью? – нерешительно спросила Имоджин, и когда ее холодные руки оказались в его ладонях, радостно воскликнула: – Мэтью!
"Роберт вернулся домой, – в замешательстве подумала она. – Я его ненавижу", – сурово напомнила она себе, но глупое сердце часто забилось.
– Миледи, – торжественно сказал Мэтью и приложился к руке, а скрип протестующих связок сообщил ей, что он опустился на колено.
– Для глупостей нет времени, – раздраженно сказал Гарет. – Надо как можно скорее увозить ее отсюда.
Имоджин сдвинула брови.
– Гарет, вы здесь? Что происходит? О чем вы говорите? Роберт, ты здесь?
Ответом было смущенное молчание.
Гарет быстро посмотрел на Мэтью, тот замотал головой в ответ на невысказанный вопрос, но Гарет неловко сказал:
– Мэтью вам все объяснит.
Игнорируя ироничное "спасибо" старика, Гарет быстро подошел к Имоджин, обнял ее за плечи и отвел к креслу возле камина. Там еще перемигивались янтарные огоньки, при их свете Гарет убедился, что она устроилась удобно, и только после этого отступил на шаг. Очень хотелось положить руки ей на плечи, но это было бы неправильно.
Вместо этого Гарет скрестил руки на груди. Он бы все отдал, чтобы не видеть лица Имоджин, когда она получит этот удар. Если бы он мог, то принял бы удар на себя. Она сидела, затерявшись в просторном кресле, и выглядела слишком хрупкой, казалось, у нее не хватит сил пережить то, что предстояло узнать.
– Ну? – выжидательно спросила Имоджин. – Что происходит?
Мэтью со стоном тяжело уселся напротив нее и уставился на огонь, подыскивая слова. Как сказать женщине, что ее мужа, возможно, уже казнили за предательство? Ему показалось, что такую жестокую рану надо наносить быстрым и чистым ударом.
– Ваш брат обвинил Роберта в предательстве, и король ему поверил. Вашего мужа посадили в тюрьму, и сейчас он ждет казни. – Старик тяжело вздохнул и угрюмо добавил: – Насколько нам известно, промедления не будет.
– Нет, – в ужасе прошептала она. – Нет. Он не может умереть. Все было задумано не так.
Когда Мэтью услышал странное высказывание Имоджин, ему вспомнились слова гвардейца о том, что Имоджин как-то замешана в интригах Роджера, и он холодно, подозрительно спросил:
– Потрудитесь объяснить, миледи, что вы об этом знаете?
Гарет кинулся на защиту: он сделал шаг к Имоджин и бросил на Мэтью предостерегающий взгляд, но Имоджин даже не заметила угрозу в словах Мэтью, ее ум был слишком поглощен опустошающим смыслом сообщения.
Это было невероятно!
В возбуждении она встала и принялась ходить по комнате, невнятно бормоча:
– Роджер бы этого не сделал. В этом нет никакого смысла. Меня, а не Роберта он уничтожал в своей игре. Роберт был его соучастником. Роджер не может уничтожить Роберта. Зачем ему это? В этом нет смысла… разве что Роберт невиновен, он не хотел причинить мне вреда. Если это так…
Если это так, то это она предала Роберта, а не наоборот. Если это так, то все было правдой: и мир, который Роберт для нее открыл, и его смех, и страсть, которую он в ней вызывал.
А она все это отбросила, она его отбросила! Спряталась за свой страх, ненависть, боль и закрылась от всего хорошего, что вошло в ее жизнь. Она отправила его в опасный путь и не дала того единственного, чего он у нее молча просил. Единственное, чего он хотел, – ее любви, а она от него отшатнулась. И какое имеет значения, что у нее были причины сомневаться, раз ни одна из них никак с ним не связана!
Вот в чем состоит победа Роджера! Она так долго жила его черными играми, что не смогла принять руку мужчины, который захотел вывести ее из тьмы.
А теперь любимого ждет смерть, и в этом тоже будет ее вина.
Она закрыла лицо руками, плечи сотрясались от рыданий.
– Я не могу дать ему умереть вместо меня, – надломленным шепотом сказала она.
Все подозрения Мэтью рассеялись, когда его проворный ум уловил смысл невнятного бормотания Имоджин.
– Не вам выбирать, – проворчал он, пытаясь не считаться с тем, что сам уже оплакивает человека, которого с гордостью называл сыном. – Что сделано, то сделано, и надо двигаться дальше, думать о будущем. Роберт велел мне увезти вас из Англии, это я и собираюсь сделать.
– Он сказал, куда мы должны ехать? – спросил Гарет; он уже продумывал, что нужно сделать перед отъездом.
Мэтью покачал головой:
– У него не было времени вдаваться в детали. Куда-нибудь, где до нее не дотянется английский король. Куда-нибудь, где тепло, может быть, на Средиземное море.
– Это можно сделать, – подумав, сказал Гарет. – Мой брат последние пять лет живет в Италии, сражается с флорентийской знатью. Я уверен, он нас примет и поможет устроить Имоджин.
– Замечательно.
– А как насчет денег? – спросила практичная Мэри, мысленно делая инвентаризацию имущества и прикидывая, что может понадобиться Имоджин. – Вряд ли вы понимаете, сколько времени уйдет на упаковку вещей такого большого дома.
– Возьмем только самое необходимое. Что нельзя увезти на лошади, то останется здесь. – У Гарета на лице мелькнула улыбка. – Понимаю, будет трудновато, Мэри, но ты должна помнить, что мы убегаем, а не едем на увеселительную прогулку. Так что укладывайся соответственно.
– Знаете, сэр рыцарь, я слишком стара для того, чтобы ехать в вашу чертову заграницу, не хочу я ни убегать, ни прогуливаться. От нас один день пути до монастыря, там меня приютят. – Мэри нахмурилась. – А как же остальные домочадцы? Куда им идти?
Гарет минуту подумал, теребя шевелюру.
– Кто-нибудь из мужчин проводит тебя в монастырь, а остальные… – Он пожал плечами. – У остальных будет достаточно времени, чтобы собрать все ценное из того, что осталось, пока король не конфисковал имущество. А потом раствориться в тумане.
Мэтью осклабился:
– После их трудов король едва ли найдет свидетельство того, что здесь вообще кто-то жил.
– Нам надо выезжать сейчас же, пока король не перекрыл все дороги, – задумчиво сказал Гарет.
– Куда едем?
– Подальше от Лондона, в портовый город, откуда можно попасть в Италию прямым путем. Где-то у меня была карта…
– Я не поеду в Италию, – вдруг сказала Имоджин, безжалостно оборвав журчание разговора. Ошеломленная тишина доставила ей мрачное удовлетворение, но потом вокруг поднялась суматоха.