– Я лично предпочитаю лежать на чем-то более мягком и удобном, чем камни, которыми вымощен двор… Да, как жалко, что меня не было в городе и я не увидела галантных французов: Я ужасно рассердилась, когда нас так поспешно отправили в изгнание. И я считаю необходимым компенсировать тамошнюю скуку и завести себе сейчас как можно больше любовников. Только подумать, сколько времени я потеряла!
– Наша хозяйка не привыкла терять ни минуты, – вполголоса заметила Лойзелла.
– Ну, по крайней мере, на мой счет слухи не лгут. Его Святейшество написал моему отцу, что разговоры о моем поведении достигли Рима и он весьма этим обеспокоен.
– Мадонна… Санча, будьте осторожны там, в Риме!
– Осторожна? Да никогда! Я там сразу же займусь Чезаре.
– Я слышала кое-что о Чезаре, – сказала Лойзелла.
– Кое-что настораживающее, – добавила Франческа.
– Говорят, – продолжала Лойзелла, – что стоит ему приметить женщину, он тут же командует "Иди сюда!", и не дай бедняжке Бог ослушаться или помедлить! Тогда ее берут силой и наказывают за то, что она посмела заставлять ждать самого господина кардинала.
– А я слышала, – сообщила Бернардина, – что он рыскает по улицам в поисках девственниц, чтобы пополнить свой гарем. И те, кто осмеливаются встать на его пути, умирают таинственным образом.
Санча взъерошила свои чудесные черные волосы и расхохоталась:
– Да, похоже, он станет самым волнующим из моих любовников! Дай Бог, чтобы малыш Гоффредо был сегодня вечером занят, а то он имеет обыкновение забредать ко мне в спальню и натыкаться на моих возлюбленных. Я считаю, что подобные встречи дурно влияют на воспитание.
Женщины рассмеялись.
– Бедненький Гоффредо! Он такой милый, такой хорошенький. Мне ужасно хочется его пожалеть и приласкать, – заявила Франческа.
– Бога ради, ласкай его, жалей, только держи подальше от моей спальни. Где он сейчас? Пусть придет и порасскажет о своем брате. В конце концов, он больше всех нас осведомлен о Чезаре Борджа.
Женщины помогли Санче одеться, и она возлегла на подушки в ожидании Гоффредо.
Гоффредо – действительно очень хорошенький мальчик, он выглядел еще моложе своих четырнадцати лет – вбежал в спальню и примостился рядом с супругой. Она нежно обняла его и принялась гладить чудесные волосы цвета меди. Он с восхищением смотрел на супругу из-под длинных, загнутых ресниц – Гоффредо знал, что его женили на одной из самых красивых женщин Италии. Он слышал, что по красоте она равна его сестре Лукреции и любовнице отца Джулии и что некоторые уверяли, будто в Санче даже больше прелестей – по крайней мере, она пикантней. Ее красота была полна чувственности, и если Лукрецией и Джулией восхищались, то ни один представитель противоположного пола, раз взглянув на Санчу, уже никогда не мог ее забыть.
– Чем сегодня занимался мой маленький муженек? – осведомилась Санча.
Он поцеловал ее в щеку:
– Ездил верхом. Ой, какое красивое ожерелье!
– Мне подарили его вчера ночью.
– Я к тебе вчера не заходил – Лойзелла сказала, что нельзя тебя тревожить.
– Ах, какая нехорошая Лойзелла!
– У тебя был возлюбленный, – по-детски констатировал Гоффредо. – Ну и как, он тебе понравился?
Она чмокнула Гоффредо в лоб:
– Я знавала и получше, знавала и похуже.
Гоффредо захихикал от удовольствия и с важностью объявил:
– У моей жены больше любовников, чем у всех женщин Неаполя – не считая, конечно, куртизанок, но ведь куртизанки не в счет, правда?
– Воистину так, – согласилась Франческа.
– А теперь расскажи нам о своем брате, знаменитом Чезаре Борджа, – потребовала Санча.
– Ну, такого человека, как мой брат Чезаре, вы еще никогда не встречали!
– Да, если судить по слухам.
– Мой отец очень его любит, а ни одна женщина не может ему отказать, – похвастался Гоффредо.
– А мы слыхали, что женщин, посмевших ему отказать, наказывают. Как же тогда получается, что ни одна женщина не может сказать ему "нет"? – спросила Лойзелла.
– Вот так и получается! Они просто боятся говорить ему "нет". Поэтому они говорят "да, да, да".
Санча вознаградила мальчика конфетами, и он снова улегся на подушки, энергично жуя.
– Франческа! – приказала Санча. – Расчеши моему маленькому муженьку кудри. Они у него такие красивые! Пройдешься щеткой – и они сверкают, словно медь.
Франческа повиновалась, а две другие девушки растянулись в изножье огромной кровати. Санча лежала сонная, слегка приобняв мужа. Время от времени она тянулась за конфеткой, облизывала ее, а затем отправляла в рот Гоффредо.
А Гоффредо, обласканный и закормленный, продолжал хвастаться.
Он хвастался Чезаре – воспевал его смелость и его жестокость.
Гоффредо даже и не знал, кем он гордился больше: своим братом, при имени которого трепетал весь Рим, или своей женой, у которой любовников было больше, чем у всех женщин Неаполя вместе взятых, за исключением куртизанок – но эти, конечно, не в счет.
К Риму двигалась веселая кавалькада, в центре которой ехали красавица Санча, ее маленький муж и три преданных служанки-подружки. Санча умела держать себя по-королевски – вероятно, потому, что она на самом деле была незаконной дочерью неаполитанского короля и на публике старалась напускать на себя чрезмерно горделивый вид. Эти ее манеры тем более привлекали к ней внимание, потому что под видимыми достоинством и холодностью сквозило то самое обещание, которое легко разгадывали все мужчины, обещание, адресованное всем мужчинам без исключения – пусть даже грумам и конюхам.
Фрейлины посмеивались над ее любвеобильностью, впрочем, и сами они отнюдь не были скромницами: словно бабочки в летний день, они порхали от любовника к любовнику, но им все же недоставало смелости и решительности Санчи.
Санча уже перестала горевать о том, что не встретила в Неаполе доблестных французских воинов и не познакомилась с королем Франции: она предвкушала встречу с Чезаре Борджа. Он, Санча в это твердо верила, будет куда более волнующим любовником, чем этот бедный маленький Карл.
Да Санча вообще никогда не горевала о несостоявшемся: жизнь каждый день предлагает новые удовольствия, и уж ее-то богатство всегда при ней. А всякие печальные и даже ужасные вещи происходили не с нею, с кем-то другим. Вот, например, ее отец. Бедняга! Когда французы захватили Неаполь, он вынужден был бежать и в результате повредился рассудком.
Прекрасно понимая, почему с отцом случилось несчастье, Санча твердо решила не придавать никакого значения всему тому, что имело для ее отца такую большую ценность.
Когда она узнала, что ее собираются выдать замуж за маленького мальчика, папского ублюдка, да к тому же и не самого любимого, она поначалу расстроилась: подобный брак подчеркивал, что она не обладала таким весом в обществе, как ее сводная сестра, законная дочь короля Альфонсо.
Гоффредо Борджа, сын Ваноццы Катанеи и Папы Борджа – а может быть, вовсе не его. Она знала, что насчет происхождения ее маленького муженька ходили всякие разговоры, что даже Папа несколько раз заявлял, что этот мальчик – вовсе не его сын. Так почему Санча, дочь короля Неаполя – пусть и незаконнорожденная, – должна быть отдана в жены этому Гоффредо?
Но ей разъяснили: является ли этот мальчик на самом деле сыном Папы или нет – неважно. Главное, Папа признает его своим сыном.
Так оно и было. Папа искал возможности заключить с Неаполем прочный союз, для того и был придуман этот брак. Но если Папа решит вдруг раздружиться с Неаполем и сочтет, что брак этот для него бесполезен?
Она слыхала, что Джованни Сфорца вышел из фавора и что ватиканские круги относятся к нему теперь весьма нелюбезно.
Впрочем, разница все же есть: Сфорца – мужчина не очень привлекательный, не очень внушительный, да и характер его приятным не назовешь. А Санча, в отличие от бедолаги Джованни, знает, как позаботиться о себе.
Так что она не только смирилась с таким мужем, но даже начала испытывать к мальчику теплые чувства. Она не протестовала против различного рода шуточек по поводу ее Гоффредо, которыми с охотой обменивались придворные: их ужасно веселил союз столь опытной в любовных делах принцессы с невинным ребенком.
Какой же он был миленький, когда его привезли к ней! А когда его уложили в постель с нею и вокруг столпились придворные, всячески над ними насмехавшиеся, он ужасно перепугался. Она вынуждена была напустить на себя королевский вид, охладив тем самым веселый пыл придворных, а затем, когда они остались одни, обняла мальчика, вытерла ему слезки и долго уговаривала не бояться.
Санчу вполне устраивал такой муж: она препоручила его заботам своих фрейлин, а сама забавлялась с бесчисленными любовниками.
В этом была вся Санча: жизнь – веселая штука. Любовники приходили и уходили, репутация ее была известна по всей Италии, и она твердо верила, что вряд ли найдется мужчина, отказавшийся бы разделить ложе с мадонной Санчей.
А в Риме она вольется в эту странную семью, о которой ходило столько противоречивых слухов.
В сундуках ее лежали платья, специально подготовленные к визиту в Ватикан, и одно, особое платье, в котором она выглядела очень и очень соблазнительно: оно предназначалось специально для Папы. Потому что, как она подозревала, ее ждет серьезное соперничество с золовкой, дочерью Папы – Лукрецией.
Рим был охвачен волнением, и даже по ночам толпа на улицах не редела. Все ждали въезда в Вечный город папского младшего сына с его супругой: публика знала, что Папа – большой мастер устраивать празднества, и предвкушала веселье.
Папа тоже пребывал в приятном волнении. Замечали, что он стал несколько рассеянным в том, что касалось его папских обязанностей, но зато подготовке встречи с невесткой он уделял огромное внимание.
Чезаре также ждал этой встречи, хотя и не столь откровенно, как отец, демонстрировал свои чувства.
А во дворце Санта Мария дель Портико ожидала встречи с супругой своего брата Лукреция: она, напротив, побаивалась того, что уже слышала об этой особе.
Говорят, Санча – красавица. Лукреция часами изучала себя в зеркале: по-прежнему ли сверкают золотом ее волосы? Как жалко, что рядом нет Джулии: она вышла из фавора и теперь редко бывала в Ватикане и во дворце Санта Мария. Джулия ее бы успокоила! И Лукреция с легким удивлением поняла, что ее злят бесконечные разговоры отца и Чезаре о мадонне Санче.
"Самая красивая женщина Италии!" Сколько ж можно об этом твердить? "Стоит мужчине взглянуть на нее – и он уже у ее ног. Настоящая колдунья!"
Теперь Лукреция стала лучше разбираться в себе. Она понимала, что завидует Санче, ревнует к ней: ведь она сама хотела бы считаться самой красивой женщиной Италии, она сама хотела бы, чтобы мужчины превращались в ее рабов, она сама хотела бы, чтобы ее считали колдуньей.
И она терзалась ревностью… Она ревновала Чезаре и отца к этой женщине.
И вот настал долгожданный день: вскорости Санча Арагонская появится на Аппиевой дороге. Вскорости Лукреции предстоит убедиться, насколько справедливы слухи.
Она чувствовала себя ужасно. Ей вовсе не хотелось выезжать навстречу жене брата, но отец настаивал:
– Но, дорогая моя, ты должна встретить ее! Ты должна оказать своей сестре должное уважение. А какое это будет чудесное зрелище: вы с нею рядом, и твои прелестные служанки бок о бок с ее прислужницами! Да вы с нею, несомненно, затмите собой всех женщин Италии!
– Да, я слыхала, что она – красавица. Так не буду ли я выглядеть рядом с нею дурнушкой?
Папа ущипнул ее за щечку:
– Это невозможно, невозможно!
Но она видела, как сверкают его глаза, и, вспомнив, какие взгляды ее отец когда-то бросал на Джулию, понимала, что мысли его сейчас заняты Санчей, а не дочерью.
Лукреции хотелось топнуть ногой и крикнуть: "Ну раз ты так жаждешь встречи с нею, вот и поезжай сам!" Но Лукреция есть Лукреция: она склонила голову и сдержалась.
И теперь она готовилась к неизбежному.
На нее надели зеленое, расшитое золотом платье, и среди столпившихся в комнате женщин пробежал шепоток восхищения.
– О, мадонна, вы никогда еще не были столь хороши! – говорили женщины.
– Да, да, – кивнула она. – Здесь, в моих собственных апартаментах, рядом с вами, одетыми вовсе не с такой роскошью. Но как я буду выглядеть у Латеранских ворот? А если она одета еще роскошнее? Как я буду выглядеть рядом с женщиной, о которой говорят, что она самая красивая в Италии, а значит, и во всем мире?
– Да быть такого не может, мадонна! Самая красивая женщина в мире – вы!
И она, как всегда, позволила себе поверить в комплименты: действительно, зеленое с золотом платье очень ей к лицу, а головной убор с перьями, подчеркивающий золото ее волос, очень ее красит! И верно: ни у кого, кроме Джулии, нет таких чудесных волос, а Джулия больше не в фаворе.
Свиту свою она также выбирала с большим тщанием. Двенадцать великолепно одетых девушек, блиставших, однако, не красотою лица, а красотою нарядов. И пажи в красных с золотом ливреях.
Лукреция отправлялась не на встречу с невесткой: она собиралась встречать соперницу. Она прекрасно понимала, что, произнося заученные слова приветствия, она будет думать совершенно о другом. "Превосходит ли она меня красотою? Отдадут ли мой отец и Чезаре все свое внимание этой особе и не забудут ли меня?"
На залитой майским солнцем площади собрались все кардиналы – их наряды сверкали, здесь же присутствовали послы при папском дворе, стояли навытяжку роскошно одетые стражники.
Толпа радостными криками приветствовала Лукрецию и ее двенадцать девушек. Она действительно выглядела великолепно: волосы, украшенные шляпой с перьями, золотой волной стекали на плечи, зеленое с золотом платье удивительно ей шло. Но у Латеранских ворот Лукреция наконец-то увидела ту самую женщину, которая причинила ей столько неприятных моментов, и сразу же поняла, что Санча – действительно ее соперница.
Санчу окружала положенная ей как принцессе свита: алебардщики и конюшие, придворные кавалеры и дамы, а рядом с нею ехал ее супруг Гоффредо.
Лукреции было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Гоффредо хоть и подрос, но по-прежнему оставался ребенком. Публика могла любоваться его хорошеньким личиком и медными кудрями, но внимание ее было обращено к женщине, которая ехала рядом с ним.
Санча, дабы напомнить всем о своем испанском происхождении, оделась в черное, в черное же нарядили и Гоффредо. Однако платье ее, с чрезмерно пышными рукавами, было украшено тяжелой вышивкой, иссиня-черные волосы, так разительно контрастировавшие с ярко-голубыми глазами, были рассыпаны по плечам.
И рядом с элегантностью черного испанского наряда зеленое с золотом платье показалось чуть ли не детским.
Черные брови Санчи, согласно моде, были выщипаны, но не полностью, лицо – накрашено, и в толпе начали шептаться, что она выглядит старше своих девятнадцати лет.
Держалась она чопорно, как истинная королева, однако мелькало в ее глазах то самое обещание – обещание удовольствий, которые она с охотой дарует каждому мало-мальски ладному на вид мужчине.
Лукреция подъехала к брату и невестке, и они обменялись приветствиями, показавшимися всем окружающим вполне любезными и теплыми.
Затем они бок о бок направились к Ватикану.
– Я рада, что мы наконец встретились, – заявила Санча.
– Я тоже рада, – ответила Лукреция.
– Я уверена, что мы подружимся.
– Это мое самое сильное желание.
– Я давно мечтала познакомиться с членами моей новой семьи.
– Особенно с Чезаре, – вмешался Гоффредо. – Санча без конца расспрашивала меня о нашем брате.
– Он горит нетерпением: вести о вас достигли и Рима. Будь они с Лукрецией наедине, Санча просто расхохоталась бы в ответ, но сейчас она вынуждена была сказать:
– И я много слыхала о вас, сестрица. Какие прекрасные у вас волосы!
– То же я должна сказать и о ваших волосах.
– Но я никогда не видела таких золотистых волос!
– Теперь вы часто будете их видеть: женщины Рима завели моду носить золотые парики.
– Наверное, это в вашу честь, сестрица.
– Большинство из этих женщин – куртизанки.
– Красота – их ремесло, и неудивительно, что они стремятся походить на вас.
Лукреция слегка улыбнулась: эта женщина начала вызывать в ней нечто вроде уважения. Она не слышала разговоров в толпе.
– Мадонна Лукреция не потерпит в Ватикане соперницу, – говорили одни.
– И какую соперницу! – отвечали другие.
Александр не мог дождаться, пока кардиналы закончат требуемые этикетом приветствия. Он перешел в комнату, из которой открывался вид на площадь, и нетерпеливо выглядывал из окна: он жаждал как можно скорее увидеть эту женщину, о которой говорили как о самой красивой в Италии и которая была вольна, как куртизанка.
И вот наконец он увидел ее во главе процессии и рядом с нею свою дочь: женщина с волосами цвета воронова крыла и женщина с волосами цвета золота, и это зрелище восхитило его. Какой контраст! И как прекрасны они обе!
Пора поспешить на свое место, туда, откуда он должен приветствовать сноху. Ему не терпелось заключить в свои объятия это прелестное создание.
Он стоял под золотым балдахином, на котором была изображена история египетского бога Изиса, за спиной его столпились кардиналы, и Александр понимал всю значимость это-то момента: ему очень нравились все торжества и церемонии, в которых он представал истинным отцом церкви, он любил жизнь и все приятнейшие минуты, которые она может подарить. Он был человеком счастливым, особенно счастливым в такие мгновения.
К нему приближалась черноволосая красавица, глаза ее были опущены долу, но все равно он видел, какая смелая это женщина. Она прекрасно понимала, насколько желанна, сознавала, насколько сильно ее воздействие на мужчин, в особенности таких, как Александр, известный ценитель женского пола.
Он был взволнован не меньше, чем она, не меньше, чем малыш Гоффредо, склонившийся, чтобы поцеловать ему туфлю.
Она отступила, и вперед вышли ее придворные дамы – все восхитительные, все достойные хозяйки. Он по очереди разглядывал дам и чувствовал, что радость его растет.
Все заняли отведенные им этикетом места. Гоффредо стоял рядом с Чезаре, который внимательно изучал жену младшего братишки. На ступеньках папского трона, преклонив колени на красные бархатные подушечки, расположились Лукреция и Санча.
Вот это миг! И Александр с нетерпением ждал конца торжественной церемонии, чтобы наконец по-свойски поболтать со снохой, развеселить ее, дать ей понять, что, несмотря на то, что он ее свекр и отец церкви, он тоже мужчина во плоти и крови и может предложить ей куда больше радостей, чем все ее предыдущие возлюбленные.
Один из кардиналов повернулся к своему коллеге и прошептал:
– Оба они, и отец и сын, положили глаз на свою новую родственницу.
А второй кардинал ответил:
– От жены Гоффредо никто глаз отвести не может. На что первый кардинал заметил:
– Помяните мое слово: мадонна Санча принесет Ватикану немало хлопот…
Санча со своими тремя служанками-подружками явилась в апартаменты Лукреции.