Майкл бросил взгляд в сторону экипажа, бывшего все эти недели его соседом по камере, и у него в голове тотчас возник ненавистный образ: Аннелиза сидит в карете со стенками из полированного черного дерева, а напротив нее, развалившись, расположился ее муж, упивающийся каждой каплей ее бесценных сокровищ, всем тем, что по праву должно было принадлежать ему, Майклу Роуленду.
– Боюсь понаделать шума, – сквозь зубы процедил он. – А то вонзил бы нож в эту колымагу и бил бы, пока от нее не остались бы одни обломки.
– Но зачем?
– Затем. Я знаю, что твой муж засадит тебя в нее и будет один любоваться тобой.
"О Боже, – спохватился он, – она, наверное, сочтет меня идиотом. Нельзя же то превозносить до небес свое стремление к свободе, то талдычить о какой-то ревности!"
Но Аннелиза, кажется, ничего не заметила.
– Ты считаешь, что я красивая? – шепотом спросила она.
– Разве хоть кто-то может в этом усомниться?
Майкл покрепче сжал зубы, чтобы заставить себя угомониться и впрямь не искромсать экипаж. Поставив ногу на цепь как можно ближе к левому запястью, он вставил нож в охватывавшее руку металлическое кольцо и попытался раздвинуть его, но ему не хватало опоры. Тогда Аннелиза, не спрашивая позволения, наступила на цепь и стояла на ней до тех пор, пока кольцо не разомкнулось. После этого Майкл молча принялся за второе кольцо, а затем освободил ноги.
Покончив с кандалами, он остановился. Поза его не менялась: ему все так же нужно было сгибать шею, чтобы не задевать за потолок, но каждый удар его сердца провозглашал, что теперь он свободен.
– Не медли. Связывай меня и уходи, – решительно проговорила Аннелиза.
Оков больше не существовало, но Майкл все равно стоял неподвижно, насупившись, с упавшим сердцем и парализованной волей, прислушиваясь к внутреннему голосу, шептавшему чуть слышно: "Она хочет, чтобы ты ушел".
Он вглядывался во мрак черной дыры, где в полной темноте и одиночестве провел эти недели. Один шаг отделял его от долгожданной свободы – ему оставалось только выйти из светящегося кружка и позволить мраку поглотить себя.
Тогда он повернулся и притянул ее к себе.
В первый раз Майкл держал Аннелизу в объятиях как свободный человек. В первый раз между ними не было цепей.
– Спасибо тебе, – прошептал он.
Эти два слова были несоразмерны ее мужеству, и Майкл пожалел, что природа не одарила его большим красноречием. Он не знал, как донести до нее свою благодарность. Ему хотелось сказать, что доброта, которую она проявила к нему, восстановила часть его прежней веры в гуманность, а красота разожгла страсть, долгое время пребывавшую в спячке. Любовь возродила в нем веру в себя как мужчину, а героические усилия освободить его напомнили о старой притче, в которой говорилось, что чудеса на свете возможны.
Никакие объятия не были так сладки и горьки одновременно, как это прощальное прикосновение. Он прижал свою спасительницу так крепко, как только мог. Ему безумно хотелось поцеловать ее, вкусить еще раз ее сладость, но Майкл знал, что не сделает этого, потому что потом не сможет обуздать свою страсть.
– Прости меня, – произнес он, словно извинялся за все причиненные ей невидимые кровоточащие раны.
– Прекрати это и уходи, – взмолилась Аннелиза надрывным шепотом. – Уходи, пока я не попросила тебя остаться.
Она начала трясущимися пальцами отстегивать воротник, но Майкл удержал ее руку.
– Позволь мне. Нужно оставить следы борьбы, тогда капитан скорее поверит. – Он грубо оторвал воротник, разорвав при этом лиф. Аннелиза изумленно ахнула и вцепилась в края зияющей прорехи, стыдливо пытаясь водворить воротник на прежнее место.
– Постой, я еще должен привязать тебя.
Майкл помог ей сесть как можно удобнее, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги, и при этом ему казалось, что сама судьба противилась этим противоестественным усилиям сковывать ту, которая рисковала многим, чтобы дать ему свободу. Но что он мог еще сделать, чтобы защитить ее, оградить от обвинений?
– Я оставила для тебя пустой бочонок из-под воды, – сказала Аннелиза. – На палубе возле перил, между мотками канатов. Так тебе будет легче держаться на воде.
– Благодарю. – Майкл принял этот дополнительный подарок коротким кивком головы.
– Ты хотел сделать для меня кляп из своей рубашки…
– Я… я не могу. – У него не было уверенности, что его прикосновения не останутся без последствий, – тогда Аннелиза снова предстала бы перед ним прежней страстной женщиной, трепещущей в чувственном экстазе. – Моя рубашка прогоркла от пота. От нее смердит.
– Ничего. Я спокойно отношусь к твоим запахам, Майкл. Они стали родными для меня.
Майкл сразу вспомнил, как недавно сам вцепился в ее воротник, когда решил, что они больше не увидятся. Как ему хотелось тогда, чтобы этот ужасный лоскут остался ему на память! Он был нужен ему, потому что касался ее кожи и хранил ее запах.
– Все-таки будет лучше, если ты заткнешь мне рот. В противном случае они удивятся, почему я не кричала.
– Да, пожалуй, ты права.
Майклу было так нелегко видеть, как она раздвигает губы – и не отвечать ей поцелуем; прикасаться пальцами к ее коже и волосам – и не продлить ласки; чувствовать ее теплое дыхание у себя на груди – и не прижаться оголенной кожей к ее рту. Но он не мог вовлекать свою спасительницу в эротическую игру, как бы ему самому этого ни хотелось. Лишь под конец экзекуции он как бы невзначай смахнул рукой слезинку с ее щеки; другая тем временем продолжала движение вниз, чтобы впитаться в кляп, который он смастерил из своей рубахи.
Такую же затычку из рукава Майкл зажал между зубами, чтобы из горла у него не вырвалось ни единого звука; потом повернулся и окунулся в темноту, оставив Аннелизу в тюрьме, предназначавшейся для него.
Глаза пленника без труда приспособились к мраку трюма, мышцы, сохранившие силу благодаря непрерывным упражнениям, позволили легко и неслышно подняться по лестнице. Крадучись, он прошел на палубу, зорко окинул взглядом сторожевые посты и убедился, что дозорные действительно были целиком поглощены наблюдением за морем. Так же тихо, остерегаясь любых неосторожных движений, Майкл осмотрел горизонт в поисках ближайшего острова. Неподалеку над водой возвышался небольшой горбатый бугор с неясными очертаниями, однако нить к спасению была такой непрочной. Для человека, лишенного возможности нормально плыть, несколько сот ярдов могли оказаться равносильными сотням миль. Майкл почувствовал страх и сглотнул неожиданно вставший в горле комок.
И тут он вспомнил, что Аннелиза говорила об оставленном для него пустом бочонке. Он обнаружил его точно в том месте, где она указала, между канатами, возле перил борта. Захватив бочонок под мышку, Майкл перелез через перила и прыгнул в воду "солдатиком", чтобы ненужным всплеском не вспугнуть дозорных.
Прохладная бездна потянула его вглубь, но бочонок, как поплавок, сразу вынес тело на поверхность. Майкл начал осторожно перебирать ногами, стараясь держать их под водой, чтобы не нарушать тишину. Он все дальше и дальше уплывал от "Острова сокровищ" и от женщины, которую любил.
Майкл исчез. Все произошло легко и просто. Вот так же, вероятно, когда-то распрощалась и мать с ее отцом. Чувствовала ли она такую же боль утраты, расставаясь с ним, зная, что он никогда не вернется? Мучило ли ее такое же тягостное ощущение предательства? В отличие от матери у Аннелизы не было даже такой привилегии, как возможность проводить любимого человека. Всего одну секунду он стоял перед ней в мерцании свечи, а уже в следующую скользнул за пределы света и скрылся во мраке трюма.
Она напрягла слух, но ничего не услышала. Наверху не было никакого шума, ничего похожего на всплеск от прыжка. Майкл исчез внезапно и бесследно, как будто его здесь вовсе не было и он существовал только в ее воображении.
Однако тело еще помнило его, как помнили сладостные ощущения те сокровенные места, откуда он взял единственное, что она могла предложить, – тайный драгоценный дар, принесенный с радостью, по собственной воле.
Аннелиза закрыла глаза и привалилась к стене. Если бы сейчас ей пришлось начинать все сначала, она сделала бы то же самое. А что до ее страданий, то скоро все телесные ощущения угаснут и перестанут напоминать о его власти. Она излечится от этой болезни, забудет его непреодолимый, единственный в своем роде запах и ощущения от приятного трения его бороды возле своей щеки или трепетного рта, склонившегося над ее грудью. В памяти останутся лишь печальные мысли, да и те с каждым прожитым днем будут притупляться.
Аннелиза подтянула ноги к груди и прижалась лбом к согнутым коленям. Не известно, сколько времени она провела в таком положении, прежде чем почувствовала чье-то прикосновение. Страйпс заскребла лапой по ее бедру, просясь на колени.
Как только Аннелиза опустила ноги, кошка вспрыгнула на нее и, мурлыча, начала мягко тереться о ее живот. Аннелиза откинулась обратно к стене, и благодарная за уступку Страйпс уютно свернулась клубком.
Майкл все предусмотрел. Он привязал ее не слишком туго, так что узлы не давили на запястья и руки не испытывали особого неудобства. Но все это теперь не имело никакого значения: она не чувствовала ничего, кроме огромных холодных волн, без остановки перекатывавшихся через нее, – совершенно невообразимое явление в душном замкнутом пространстве. Ее сотрясал озноб, и тело онемело так, словно ее оставили голой посреди ледяной пустыни. На миг ей даже показалось, что она умерла.
Глава 10
– Черт побери, как вы здесь оказались? И где пленник?
От неожиданности Клопсток уронил бадейку с водой, да так и застыл с открытым ртом. Вместо закованного гиганта – пассажирка с кляпом во рту, связанная по рукам и ногам, с дремлющей кошкой на коленях.
Словно не веря своим глазам, помощник капитана быстро огляделся вокруг. Громоздящиеся в темноте предметы напоминали декорации из когда-то виденного им прежде спектакля. Он словно ожидал в конце концов разглядеть Майкла Роуленда, скорчившегося где-нибудь в дальнем углу, как и подобает драматическому злодею.
Аннелиза сделала попытку освободиться, она даже застонала для большей убедительности, но вряд ли Клопсток ее услышал – похоже, он все еще не оправился от шока. Потревоженная кошка заворочалась у нее на коленях и недовольно замяукала, но потом свернулась калачиком и погрузилась в сон.
Наконец Клопсток повернулся к ней и подошел ближе. Он уже было начал отвязывать ее, но внезапно его рука неуверенно застыла в воздухе.
– Нет уж, погодите. Лучше я схожу за капитаном, пусть сначала он посмотрит…
Фербек ворвался в загон со скоростью урагана и сразу пришел в неописуемую ярость. Он весь затрясся от злости, по лицу у него пошли красные пятна. Аннелиза в ужасе вжалась в стену, только тут до конца осознав опасность своего положения. Она вспомнила, как Майкл умолял ее быть бдительной и не проговориться об истинной роли в его побеге. Наверняка он предвидел такую реакцию Фербека.
– Что все это значит? – грозно прорычал капитан.
Аннелиза молча смотрела на него. Даже если бы у нее не было кляпа во рту, она не смогла бы произнести ни слова, настолько была напугана.
Фербек принес еще один фонарь, и вдвоем с Клопстоком они превратили маленькое мрачное пространство в светлицу. Но в отсутствие Майкла загон уже не казался ей драгоценным пристанищем, еще недавно отгораживавшим их от всего мира. Свет обнажил отвратительное уродство выгороженного в трюме помещения, заставив ее по-новому взглянуть на свои поступки.
Боже! Что она наделала! По сравнению с матерью она оказалась еще большей грешницей. Ее мать просто безрассудно любила и потом всю тяжесть расплаты несла на своих плечах, она же связалась с обреченным человеком и поставила под угрозу завершение честного брака. Даже если Питер Хотендорф согласится произнести официальные слова клятвы после известия о ее выходках, все равно это не снимет с нее вины. Она обокрала его, отдав свою девственность другому, и освободила опасного преступника, человека, подрывавшего устои компании. Ради него она пренебрегла интересами матери и многих сотен добрых, честных голландцев, получавших благодаря компании средства к существованию.
– Вы будете отвечать или нет? – орал тем временем Фербек.
– Позвольте, я развяжу ее, капитан, и выну кляп, чтобы она могла говорить.
Не дожидаясь разрешения, Клопсток подошел к Аннелизе, и только тогда Фербек дал добро коротким взмахом руки, точь-в-точь как вождь древнего племени во время жертвоприношения.
Помощник развязал ее без малейшего труда, так что она даже испугалась, как бы Фербек не заметил, сколь непрочны ее узы. Однако капитану было не до того – он в волнении ходил взад-вперед, как разъяренный зверь, со злостью пиная ногами солому, служившую Майклу ложем, и выкрикивая ругательства на всех доступных ему языках. Лишь после того как Клопсток освободил Аннелизу и помог ей подняться на ноги, Фербек круто повернулся и словно прожег ее гневным взглядом.
– Ну? – грозно вскричал он. – Отвечайте же, как вы оказались на месте пленника?
Страйпс мирно сидела у нее на ногах и тщательно вылизывала поднятую лапку. Аннелизе нужно было лишь указать пальцем на кошку и экипаж, а затем слово в слово повторить придуманную Майклом байку о том, как она пыталась при помощи ножа вызволить запутавшееся в парусине животное, – но слова застряли у нее в горле. Ей хотелось плакать не только от боли после потери любимого человека, но и от осознания своих ошибок. Она всегда презирала женщин-нытиков и относилась к ним с определенным высокомерием, считая энергичность и решительность гораздо более подходящими качествами в этой жизни. Будь он неладен, этот Майкл Роуленд! Он украл у нее все это.
– Он… кошка… его зовут Майкл Роуленд, – начала было она и тут же залилась слезами.
Против всех ожиданий эффект оказался поразительным. Вряд ли она могла найти лучший способ помочь себе. Хотя лицо капитана оставалось хмурым, ярость его несколько поутихла. Несомненно, слезы слабовольных незадачливых женщин были ему знакомы и понятны.
Клопсток неуклюже похлопал ее по плечу:
– Ну будет, будет. Он обманул вас, этот негодяй, верно?
Аннелиза кивнула, по-прежнему продолжая давиться слезами. Она не лгала. По сути, так оно все и было.
– Сейчас вы должны подробно рассказать капитану, как это случилось. – Клопсток обнял ее за плечи и отвел к экипажу Питера.
Аннелиза устало привалилась к черной как смоль глыбе и провела рукой по вощеной дорожке, испортившей полированный бок. О, если бы она была верной женой, это напоминание о муже наверняка придало бы ей силы. Но она променяла верность на несколько минут страсти; пожертвовала всем – уважением, честью, надеждами на вполне респектабельное замужество, и все ради ласк какого-то пирата. За это теперь беспристрастный свидетель ее измены вместо поддержки платил ей насмешкой.
Кое-как собравшись и превозмогая презрение к себе, Аннелиза пролепетала невероятные объяснения, следуя плану, который они с Майклом заготовили незадолго до этого.
Когда, закончив, она решилась украдкой поднять глаза на капитана, ее затрясло от страха. Фербек смотрел из-под насупленных бровей с таким презрением, словно видел ее насквозь.
– Я не верю ни единому вашему слову, так и знайте! – Он был настолько взбешен, что у него срывался голос.
– Но… с какой стати… Зачем мне лгать?
– Чтобы спасти свою прелестную шейку, – прорычал капитан и с брезгливой миной поспешил отойти от нее. – Одного не могу понять: как этот мерзкий червь мог добиться вашего расположения – ведь мы ни на минуту не оставляли вас без надзора!
Не ясно почему, но отказ капитана принять эту ложь придал Аннелизе сил. Чувствуя, что к ней возвращается ее прежний боевой настрой, она приняла чопорный вид.
– Вы абсолютно правы, капитан. Вы и ваши люди следили за каждым моим шагом. Это просто вопиющее безобразие! А теперь вы еще и унижаете меня. Как вы можете сомневаться в моей лояльности?
– Вашему мужу не мешало бы поинтересоваться этой вашей лояльностью заранее, но он о ней еще услышит, можете не сомневаться. – Фербек с откровенным пренебрежением посмотрел на нее. По-видимому, гнев не оставил в нем ни капли уважения к ней, ни даже подобия участия. Это было оскорбительно. Он смотрел на нее так, словно знал, что семя Майкла Роуленда еще не успело остыть у нее между ног.
– Я возьму на себя труд, – продолжил капитан с кривой усмешкой, – объяснить господину Хотендорфу, каким образом мы упустили человека, так нужного для нашей компании, а также расскажу ему, какую мерзкую роль в этом сыграла его жена. И пусть он сам выбирает для вас наказание.
Капитан взмахнул рукой, призывая Клопстока следовать за ним. Ни тот ни другой даже не соизволили помочь ей подняться по лестнице. Никто не обращал на нее внимания и когда она вынырнула из люка на палубу, щурясь от солнечного света.
Теперь Аннелиза испытывала еще большее одиночество, чем у себя дома, в Амстердаме. У нее не осталось ничего, кроме воспоминаний; ей нечем было занять голову, кроме собственных мыслей; зато призрачный образ Питера Хотендорфа замаячил в сознании более явственно. Она обманула своего мужа. Отныне ей суждено постоянно жить с этой мыслью и чем дальше, тем глубже осознавать зависимость своего положения от человека, у которого будут все основания презирать ее.
Пройдя к себе Аннелиза улеглась на постель, хотя больше всего на свете ей хотелось остаться на палубе. В каюте не было иллюминатора, а она жаждала видеть море. Может быть, ей удалось бы разглядеть какой-нибудь остров и качающийся на волнах бочонок – это дало бы ей надежду на то, что Майкл, возможно, жив. Обливаясь потом, она думала о том, что в школе "Дочери компании" у нее по крайней мере была определенная роль. Но самое главное, у нее была надежда; она ждала, что в один прекрасный день все поймут, как они заблуждались в отношении ее, и примут в свое общество.
Теперь она лишилась всего. У нее даже не было возможности выразить малейший протест по поводу обращения капитана, потому что по существу Фербек был прав. У нее не осталось никакой защиты. Тем не менее она не могла признаться, что принимала участие в побеге Майкла, иначе бы ей грозила смерть.
Немного поколебавшись, Аннелиза достала из шкатулки брачную перчатку и надела ее, внушая себе при этом, что, может быть, ее представления ошибочны и надежда еще остается. У нее была возможность убежать вместе с Майклом, но она поступила честно и осталась, чтобы выполнить обязательства, как того требовало соглашение между ней и Питером Хотендорфом. Если он примет ее после всего случившегося, она постарается быть ему хорошей женой.
Однако как только Аннелиза попыталась представить себя в этой роли, в голове ее образовалась странная пустота.
Ее безрадостные размышления прервал донесшийся снаружи голос матроса:
– Вижу землю!
За дверью сразу раздался дружный топот ног. С палубы слышались скрип лебедок и потрескивание канатов – это матросы начали убирать паруса.