- Я пришлю тебе несколько бутылок, пока я еще не ушел, что будет, правда, сегодня же ночью! Мне не по себе здесь, все кажется, что передо мной призрак магараджи, висящего на веревке в яркой одежде с драгоценными камнями.
- Зачем он пустился в заговоры, - злобно возразил Санкара. - Зачем враждовал с всесильным губернатором!
- Враги менее повредили ему, чем друзья, - заметил Хакати, - например ты, Санкара, он тебя обогатил, ты этого отрицать не можешь, а ты обвинил его, несправедливо обвинил и ложной присягой довел до смерти.
- Кто это говорит, кто может это доказать? - вскричал Санкара, испуганно оглядываясь на дверь. - А если бы и так, если бы стали утверждать, что я ложно показал, разве ты не говорил то же самое, разве ты не дал одинаковую клятву со мной?
- Ах, я что? - усмехнулся Хакати. - Я странствующий фокусник, я "судра" низшей касты, а ты причисляешь себя к "фаисиям". Мне пришлось так свидетельствовать: если б я не оговорил Нункомара, подумали бы, что я за него, а он был уже погибший человек. Я и подумал, чем мне умирать, пусть лучше он умрет! А ты принес жалобу на него и верно говорил обо мне, иначе почему бы ко мне пришли ночью люди, когда я расположился тут поблизости со своей труппой, увели меня и сказали, что я должен или показать против Нункомара, или погибнуть с ним?
- Клянусь тебе, что я никому не упоминал твоего имени, - заверил его Санкара, - ни с кем не говорил о наших планах!
- Не клянись, - возразил Хакати. - Мы оба знаем, что значит клятва.
- Ну, теперь, все кончено, - засмеялся Санкара. - Нункомар умер, а мы живы и радуемся, попивая "суру". Твое вино крепко, мне даже кажется, что у меня руки дрожат и в глазах помутилось, а все-таки налей еще стаканчик. Ты прав, это настоящий "девафиста!".
Хакати налил стакан, и Санкара осушил его до дна. Он сидел несколько минут, как одурманенный, руки у него дрожали и глаза блуждали.
- Нет, - пробормотал он, - больше пить не буду, у меня точно огонь в мозгу. А ты остаешься здесь?
- Я тебе сказал, что ухожу в эту ночь… Я боюсь призрака магараджи… Ведь мы при клятве призывали злых духов.
- Злых духов? - смеясь, повторил Санкара. - Я их не боюсь.
- А ты не боишься ящиков с ружьями и патронами, там в кладовой? А если б кто-нибудь обвинил тебя в государственной измене и в заговоре?
- Кто же будет обвинять меня? Не ты ли Хакати, ведь тогда ты обвинил бы и себя.
- А если б я это все-таки сделал?.. Если б ты был обвинен? Если б тебя приговорили? - настаивал Хакати грубым, угрожающим голосом.
- Я не боюсь! - закричал Санкара. - Но будем говорить о другом. Ты все возвращаешься к Нункомару, а ведь он уже умер. Что это? У меня голова кружится… Какая боль!.. Точно расплавленный свинец течет у меня в жилах…
Его голос оборвался, лицо болезненно исказилось, он взмахнул руками, точно ища опоры, и покачнулся на стуле.
- Нункомар умер из-за твоего обвинения, - заявил Хакати, вставая и следя за страшной переменой в лице Санкары. - Он призвал на тебя мщение богов… Ты осужден… Через минуту ты тоже умрешь.
Санкара вскочил с невероятным усилием.
- Что такое? Что ты говоришь? Я умру? Неправда, я здоров, я хочу жить и наслаждаться жизнью. Какие боли!.. Голова горит… ты дал мне яду… яду…
- Я говорил тебе, - торжественно произнес Хакати. - Нункомар обвинил тебя, боги осудили! Неумолимый Сива отдал тебя мне для исполнения приговора.
Лицо Санкары побагровело, веки вспухли, губы вздрагивали, он упал в судорогах, неподвижным взором глядя на Хакати.
- Убийца! Проклятый убийца! Помогите!..
Но голос его превратился в хрип, он метался, хватался руками за сердце, за лоб, за голову.
Хакати стоял неподвижно, глядя на корчившегося у его ног Санкару. Он потерял сознание, взор его потух, хриплое отрывистое дыхание вырывалось из груди, ноги сводили судороги. Агония продолжалась недолго - страшный яд, составленный Хакати из болотной травы джунгли и змеиных желез, проникнув в кровь, действовал с поразительной быстротой; еще минута, и Санкара выпрямился со стоном, опять задвигался, вытянулся и застыл с искаженным лицом.
- Он больше никого не предаст, - холодно проговорил Хакати.
Нагнувшись к умершему, он снял ключ с его шеи, пошел в соседнюю комнату и отпер сундуки, драгоценным содержанием которых так любовался Санкара, Он наполнил два принесенных с собой кошелька слитками золота и камнями, положил банковские билеты в висевший у него на шее кожаный мешок, сполоснул стакан, из которого пил Санкара его вино, а бутылку спрятал за пояс.
- Мне все равно, - сказал он, - кто будет господствовать в Индии: англичане, брамины или магометане, - золото всегда даст возможность купить все, что красит жизнь, а оно у меня есть.
Он вышел из дома и исчез в темноте.
* * *
Капитан Синдгэм, давно привыкший спать одним ухом, погрузился в глубокий крепкий сон. Жажду мести, долго мучившую его, он теперь утолил, и его железная натура, как машина, повиновавшаяся его воле, поддалась утомлению. Он почувствовал сладость сна и отдался ему без сопротивления.
Только Вильям сидел еще в качалке на веранде, вдыхая аромат душистых деревьев и кустарников парка и мечтая о прошедшем и будущем. Сердце его то предавалось радостным надеждам, то болезненно сжималось, так как счастье, обещанное ему Гастингсом, казалось еще так далеко. За время тревожного ожидания Дамаянти должна была страдать и потом все-таки могли возникнуть какие-нибудь препятствия.
В кустах послышался шорох, и Вильям увидел в темноте человеческую фигуру, стоявшую у ступеней веранды. Он вскочил и подбежал к перилам. Человек не скрылся, а поднялся по ступеням и близко подошел к нему. Перед ним стоял высокий, крепкий мужчина в одежде лодочника, с загорелым лицом, напоминавший слугу из знатного дома Индии.
- Кто ты и что тебе нужно? - спросил сэр Вильям.
Незнакомец приложил палец к губам и прошептал по-английски, но с индусским акцентом: - Тише, господин, не выдавайте моего присутствия громким разговором… Я к вам с поручением и, как я думаю, очень приятным.
- С поручением… от кого?
- От той, которая томится от любви и тоски и зовет вас принести ей надежду и утешение.
- От Дамаянти? - спросил Вильям.
- Она запретила мне называть ее имя, зная, что оно написано в вашем сердце и что сердце подскажет вам, от кого я пришел.
- Это она, она! Она чувствовала, что мои мысли с тоской и тревогой стремятся к ней. Говорите скорей, что она велела мне передать?
- Передать - ничего, только сказать, что она вас ждет.
- Ждет? Где она, как мне проникнуть к ней?
- Следуйте за мной и через полчаса вы будете у нее.
- Следовать за вами? - смущенно спросил Вильям.
Ему казалось весьма рискованным идти ночью одному с неизвестным человеком.
- Вы понимаете, что она не может прийти к вам, не может уйти из своего дома, - объяснил посланный.
Вильям недолго колебался. Чего ему бояться? Кто решился бы напасть среди города на английского офицера? К тому же посланный пришел во дворец губернатора. Разве он решился бы на это, если б его действительно не послали к нему и не рассчитывал бы в крайнем случае на заступничество пославшей его? Неужели же он испугается, когда Дамаянти ждет его?
Быстро решившись, он зашел в свою комнату, накинул темный плащ и сунул в карман трехгранный кинжал.
- Идемте, - махнул он рукой человеку, ожидавшему его у веранды.
Не отвечая ни слова, тот пошел через кусты, и Вильям последовал за ним. Они пришли к наружной стене парка, выходившей на совершенно пустынную ночью площадь, где и Раху перелезал через стену.
Незнакомец взял руку Вильяма и положил ее на веревочную лестницу, совершенно невидимую в темноте.
- Влезайте, - шепнул он.
Вильям в минуту перелез, его спутник последовал за ним, перекинул лестницу на другую сторону, и они молча пошли дальше, вышли из города и, пройдя лесок, оказались на берегу Хугли. Незнакомец оттолкнул от берега челнок, которым управляют одним веслом, стоя. В середине лодки лежала свернутая циновка, Вильям сел на нее, лодочник взял весло, и челнок быстро понесся по воде, оставляя за собой легкую борозду.
Через некоторое время показался берег, и на нем просматривались темные тени деревьев парка и белый мрамор. Лодочник повернул, и спустя несколько минут лодка села на песок.
- Приехали, - сказал лодочник. - Там вы увидите ту, которая вас ждет.
Он показал на низкий кустарник, через который шла тропинка, Вильям и не заметил бы ее, если б не указал лодочник. За кустарником возвышалось мраморное здание, выделявшееся даже во мраке тропической ночи. Вильям дошел по тропинке до широкой лестницы, поднялся, держась за перила, и узнал по неясным очертаниям мраморных львов террасу, на которой впервые виделся наедине с Дамаянти. Теперь снова, как и тогда, слабо звучали струны вины. Он побежал на эти звуки и, увидев балдахин, остановился в сладостном трепете.
- Дамаянти! - воскликнул он, и едва выговорил это имя, как нежные руки обняли его и стройное тело прильнуло к нему, замирая в жарком поцелуе. Он чувствовал под руками тонкую кисею, запах цветов лотоса опьянял его, а привески браслетов производили серебристый звон.
- Дамаянти! - повторял он, покрывая страстными поцелуями ее волосы, губы, руки. - Дамаянти… Это ты. Я опять с тобой, ты не забыла, ты любишь?.. О, теперь я счастлив, я снова надеюсь…
Ему отвечали поцелуями и горячими объятиями.
Вильям опустился на подушки внутри палатки. Опять, как тогда, ночной ветер шелестел в деревьях, соловьи свистели и заливались.
- Ты свободна, Дамаянти, смерть избавила тебя от гнетущих оков… Я не виновен в этом, но хочу воспользоваться своим правом… Ты свободна… Хочешь быть моею навсегда?
Она еще крепче прижалась к нему и чуть слышно прошептала:
- Свободна!.. Твоя!..
Он забыл весь свет в ее объятиях. Часы промелькнули незаметно.
- Тебе надо уходить, - прошептала она наконец. - Утро приближается… Ночь дает счастье, а лучи солнца холодны и мрачны в сравнении с ним.
Она говорила шепотом, чуть слышно, точно боясь выдать ветру тайну своей любви и счастья. Вильям не торопился. Ему казалось невозможным оторваться от блаженства и вернуться в холодный, чуждый свет. Она высвободилась из его объятий и встала.
- Тебе надо идти, - повторила она. - Никто не должен видеть тебя здесь… Ты придешь опять?
- Я ухожу, но вернусь опять и тогда возьму тебя с собой и увезу на мою родину… Теперь я не могу ждать, не могу тебя оставить здесь и бояться, что все-таки могу потерять тебя! Ты уйдешь со мной… будешь моей женой, моей госпожой… моим счастьем. Жизнь моя… Дамаянти!
- Дамаянти! - громко воскликнула она так, что он испуганно вздрогнул; голос ее звучал грубо, с акцентом, которого он никогда не слыхал. - Да, - продолжала она снова шепотом. - Я уйду с тобой, поеду на твою родину, отдам тебе весь пыл моей любви… но я не буду твоей госпожой… я не хочу быть женой твоей… я хочу только избавиться от оков и любить тебя.
- Не хочешь быть моей женой, Дамаянти?
- Дамаянти! - вскричала она опять тем же грубым чуждым голосом. - Дамаянти не пойдет с тобой… она не будет тебя любить, как я… Разве она может любить? Ведь она изменила бедному Аханкарасу. Она и тебе изменит, она ценит блеск и роскошь, которые ей пришлось бы оставить, больше любви. Я же дам тебе любовь, которая рождается только под южным солнцем, я увезу ее в твое холодное отечество и согрею тебя ее пламенем.
Она говорила громко, а он стоял в ужасе, слушая чужой голос, не голос Дамаянти. Она обняла его…
- Бесстыдный обман! - возмутился он. - Ты не Дамаянти!
- Разве я тебе сказала, что я Дамаянти? - страстно говорила она, цепляясь за него. - Разве ты не чувствовал в моих поцелуях, в биении моего сердца, что я люблю тебя, как она никогда не любила и не будет любить?
Необъяснимый ужас охватил его при воспоминании о быстро промелькнувших часах. Она притянула к себе его голову, целовала его и просила:
- Возьми меня с собой… Я не требую ничего, только быть с тобой, служить тебе, любить тебя… Она горда и надменна, лукава и вероломна… она никогда не пойдет за тобой, а если пойдет, ты будешь несчастен!
Его сердце забилось сильнее от ее поцелуев, но злоба за обман снова разгорелась. Он так толкнул ее, что она отлетела на несколько шагов.
- Прочь, низкая обманщица! - крикнул он. - Как ты смеешь думать, что я ради тебя забуду Дамаянти?
Она подошла, упала на колени и с мольбой обнимала его ноги.
- Разве я не дала тебе любовь, какой никогда не даст тебе Дамаянти? Она обманет тебя, как обманывала Нункомара, как предала Аханкараса.
- Аханкараса? - дрожа переспросил Вильям. - Что случилось с Аханкарасом? Но нет, нет, я ничего не хочу знать от тебя… Я спрошу ее сам… Я должен ее видеть, я найду дорогу к ней. Для тебя лучше, что я не знаю, кто ты, а то я ненавидел и презирал бы тебя, как ядовитую, лживую змею.
Она подбежала, схватила его руку и сжала с такой силой, какую нельзя было предполагать в женщине.
- Ненавидеть меня, презирать? - с негодованием воскликнула она. - Ты смеешь так говорить, после часов, проведенных со мной?
- Я это говорю и всегда буду говорить… Я с ужасом и отвращением буду вспоминать время, когда хитрая змея увивалась около меня, чтобы отравить меня ядом лжи и клеветы. Прочь от меня!.. Твои поцелуи… твоя любовь - стыд и позор! Дамаянти - яркая звезда моей жизни, и тебе никогда не удастся затмить ее блеска.
Она вся съежилась, болезненный стон вырвался из ее груди, такой мучительный, такой отчаянный, что Вильям вздрогнул.
- Может быть, ты менее виновна, чем кажется, - попытался он смягчить свои слова. - Не мне судить и проклинать тебя за то, что ты меня любишь… В твоей стране другие нравы, чем в моей… Отведи меня к Дамаянти, и я прощу тебя.
- К Дамаянти? - дико вскрикнула она и продолжала глухим, хриплым голосом. - Ты не хочешь моей любви? Она окружила тебя чарами, которым научилась у злых духов. Хорошо же!.. Иди за мной!
Он слышал ее легкие шаги, видел, как, выйдя из палатки, ее стройная фигура, окутанная кисеей, будто в тумане, мелькнула перед ним. Он последовал за ней по лестнице, через кустарник, к берегу реки. Раздался резкий свист, и темная фигура вышла из кустов. Это был лодочник. Вильям слышал шепотом сказанные ему слова на индусском языке, совершенно непонятные, потом лодочник столкнул челнок в воду и сказал:
- Садитесь, господин, утро приближается!
- Прощай, - взволнованно проговорил Вильям. - Забудь меня! Не мне тебя судить!
Он протянул руку женщине, но она отстранилась и злорадно прошипела, исчезая в кустах:
- Ступай к Дамаянти!
Он со вздохом сел в лодку, и они понеслись по течению. Белая фигура опять показалась в кустах, выбежала из них к берегу, простерла руки, слабый крик вырвался из ее груди, точно она хотела вернуть лодку, но крик почти замер на ее губах, руки опустились, и она проговорила сдавленным голосом:
- Он погиб для меня, но и ей не достанется.
Она повернулась и исчезла, а челнок скользил по реке, мимо кораблей, направляясь к городу. Вильям сидел, склонив голову на руки, а мысли его теснились, сменяя одна другую.
Воспоминания ночи охватывали его и опьяняли, но он все-таки содрогался от них, и образ Дамаянти, чистый и лучезарный, все затмевал.
Вдруг он почувствовал, что его схватили сзади и сильными руками надавили горло. Он извернулся и узнал сверкавшие в темноте глаза лодочника, нагнувшегося над ним, и понял, что он старается накинуть ему петлю на шею. Предназначение Вильяма стало ясно - он должен сделаться жертвой ужасной мести… Нечеловеческим усилием он оборвал веревку и вскочил на ноги, несмотря на старание противника удержать его. Он стоял грудь грудью с врагом, и началась дикая, ужасающая борьба не на жизнь, а на смерть.
Вильям был когда-то хорошим боксером, но он не мог пустить в ход кулаков - он находился как будто в тисках, и его силы начинали слабеть… Тогда в отчаянии Вильям нагнулся и, собрав всю свою мощь, нанес противнику головой страшный удар в живот. Классический прием английских боксеров оказал свое действие. Лодочник потерял равновесие и с болезненным криком покачнулся назад. Одна рука Вильяма освободилась из железных тисков, он схватил кинжал и вонзил его в грудь противника.
Тот с бешеным криком кинулся на офицера, но Вильям продолжал колоть его, пока лодочник не упал с хриплым стоном… Вильям перекинул труп за борт.
Взяв весло и содрогаясь от ужаса, он быстро помчал лодку и вышел на берег при первых проблесках зари.
Вильям шел почти бессознательно по направлению к городу. Он прошел через главные ворота во дворец, часовой узнал его и удивленно посмотрел вслед молодому офицеру с мертвенно-бледным лицом и остановившимися глазами. Лакей испугался, увидев барина, и начал раздевать его, не ожидая приказания. Вильям упал ему на руки, начал говорить бессвязные слова, размахивать руками… Немедленно призванный дворцовый доктор нашел нервную горячку.
III
Гастингс стал хозяином положения и держал бразды правления со свойственным ему умом и поразительной волей. Филипп Францис очень медленно поправлялся от своей раны, не раз подвергаясь опасности. Момзон лежал в лихорадке, и доктора говорили, что ему придется вернуться в Европу, если удастся спасти его жизнь. Правда, из Англии приехал некий мистер Вилер, чтобы участвовать в совете вместо Клэверинга, которому в Англии передали должность губернатора. Вилер был другом Франциса и принадлежал в Лондоне к числу врагов Гастингса, но, приехав в Индию и увидев положение дел, он предпочел встать на сторону силы и решительно присоединился к партии Гастингса. Таким образом, губернатор, по решению Импея продолжавший свою службу, встречал сопротивление в совете только со стороны бессильного Клэверинга.
Все суды, преобразованные и находящиеся теперь) под верховным руководством Импея, всякое нарушение английских законов, всякое сопротивление власти английского правительства карались с неумолимой строгостью. С такой же строгостью и беспощадной правильностью взыскивались налоги с провинций. Передача земель, проданных набобу, все отлагалась. Английские войска под командой полковника Чампиона оставались в Лукнове. Чампион расширил укрепленный английский лагерь и превратил его в настоящую крепость; его пушки господствовали над городом и дворцом набоба, а полковник Мартин командовал армией Аудэ с такой строгостью и таким пониманием местных условий, нравов и обычаев, что войско было больше предано ему, чем набобу, который в случае конфликта ограничился бы своей личной охраной, не могущей противостоять Чампиону и Мартину. Кроме того, Мартин очень ловко умел занимать набоба - он предложил ему полную перестройку дворца и другие многочисленные и крупные постройки; их сказочная роскошь поглотила внимание набоба.
Такой подход к делу позволил Гастингсу подкрепить свой доклад о возникшем разногласии с советом посылкой крупных сумм в Лондон - лучший способ убедить директоров и акционеров в совершенстве своего управления.