XXXVI
Азиаде, как все добрые мусульмане, ходила в желтых марокканских бабушах – легких туфельках без каблука и задника – и снашивала три пары в неделю; у нее всегда был запас этих туфелек, и она рассовывала их по всем углам дома; внутри она писала свое имя, чтобы Ахмет или я их не присвоили.
Те бабуши, которые уже отслужили свой срок, приговаривались к ужасной казни: брошенные в пустоту и ночь с высокой террасы, они летели в волны Золотого Рога. Это называлось "жертвоприношение бабушей". Для нас это было развлечение – в светлые холодные ночи мы поднимались по старой деревянной лестнице, которая скрипела у нас под ногами; лестница вела на крышу; там, при ярком свете луны, убедившись в том, что всё вокруг спит, мы приступали к жертвоприношению: одну за другой подбрасывали в воздух осужденные на смерть бабуши.
Упадет ли бабуша в воду или в тину, или же на голову какой-нибудь вышедшей на охоту кошки?
Звук от падения в глубокой тишине показывал, кто из нас двоих оказывался более метким и выигрывал пари.
Там, наверху, нам было хорошо – мы были одни, далеко от людей, мы были спокойны, протаптывая дорожки на белом снежном покрывале, мы будто парили над спящим старым Стамбулом. Но мы не могли вместе наслаждаться светом дня, которым наслаждается великое множество людей: они шагают вместе, держась за руки, над ними яркое солнце, а они не ценят своего счастья. Крыша была постоянным местом наших прогулок; здесь мы дышали чистым живительным воздухом прекрасных зимних ночей в обществе нашей доверенной подруги Луны, которая то медленно опускалась на западе, на земли неверных, то поднималась, раскрасневшись, с востока, очерчивая далекие силуэты Скутари и Перы.
XXXVII
На Босфоре царит большое оживление. Транспортные суда приходят и уходят, набитые солдатами, отправляющимися на войну. Солдаты и ополченцы прибывают в столицу отовсюду: из глубины Азии, с границы Персии, даже из Аравии и из Египта. Их в спешке снаряжают и направляют на Дунай или в лагеря, в Грузию. Громкие звуки фанфар, оглушительные крики, прославляющие Аллаха, сопровождают каждый день их отплытие. Турция никогда не видела столько вооруженных людей, столько решительных и храбрых воинов. Аллах знает, что станет с ними!
XXXVIII
Эюп, 29 января 1877
Я не простил бы сильным мира сего их дипломатического балагана, если бы они нарушили распорядок моей жизни.
Я счастлив, что могу снова и снова возвращаться в маленький заброшенный дом, который с некоторых пор покидаю не без страха.
Сейчас полночь, луна проливает на бумагу голубой свет, петухи уже начали свою ночную песню, я вдали от себе подобных в Эюпе, я одинок в ночи, но спокоен. Мне иногда трудно поверить, что Ариф-эфенди – это я, но за двадцать семь лет я так устал от самого себя, что с радостью пользуюсь возможностью выдавать себя за другого.
Азиаде сейчас в Азии, она вместе с гаремом наносит визит гарему Исмидта и вернется ко мне через пять дней. Самуил здесь, рядом со мной, спит на полу сном праведника. Днем он видел, как вытаскивают из воды утопленника: тот был, по-видимому, таким страшным и так напугал Самуила, что он перетащил в мою комнату свое одеяло и матрац. Завтра утром, на рассвете, ополченцы, которые идут на войну, поднимут шум, мечети будут набиты битком. Я бы охотно поехал с этими людьми и принял бы смерть за султана. Что может быть лучше и притягательнее борьбы народа, который не хочет погибать! Я испытываю по отношению к Турции нечто похожее на то чувство, которое я испытывал бы к своей родине, если бы ей угрожала гибель.
XXXIX
Мы сидим с Ахметом на площади перед мечетью султана Селима и разглядываем старинные каменные арабески, которые карабкаются вверх по серым минаретам. Дым наших чубуков кольцами поднимается в чистом воздухе.
Площадь Султана Селима окружена древней стеной, местами прорезанной стрельчатыми воротами. Зевак здесь мало. Под кипарисами нашли приют несколько могил. Прекрасный турецкий квартал хорошо сохранился, и здесь легко ошибиться на два столетия.
– Что до меня, – говорит Ахмет с независимым видом, – я хорошо знаю, что буду делать, когда ты уедешь: буду веселиться и пить каждый день; за мной будет ходить шарманщик и играть мне с утра до вечера. Я прокучу все свои деньги, но мне на это наплевать (зарар йок). Я – как Азиаде; когда ты уедешь, с твоим Ахметом будет кончено.
Я заставил его поклясться, что он будет благоразумен, но это было нелегко.
– А может, и ты дашь мне клятву, Лоти? Когда ты женишься и разбогатеешь, ты приедешь за мной, и я стану твоим управляющим. Платить ты мне будешь не больше, чем в Стамбуле, но я буду рядом с тобой, и это все, что мне надо.
Я обещал Ахмету дать ему место в моем доме и доверить ему будущее моих детей.
Перспектива воспитывать моих малышей и надеть на них фески показалась ему весьма привлекательной; он развеселился, и мы провели целый вечер, обсуждая приемы воспитания, основанные на чрезвычайно оригинальных принципах.
XL
ПЛАМКЕТТ – ЛОТИ
Дорогой друг!
Я не писал Вам потому, что мне нечего было Вам сказать. В подобных случаях я предпочитаю молчать.
И в самом деле, что мог бы я Вам рассказать? Что я был очень занят неприятными вещами; что был прижат к стене дамой по имени Реальность, из объятий которой очень трудно вырваться; что изнывал и грустил в обществе морских офицеров и колониальных чиновников; что узы симпатии, мистическая близость, которая в определенные моменты сближала меня со всем, что есть вокруг дружелюбного и прекрасного, были порваны.
Я уверен, что Вы хорошо все это понимаете, потому что сами пережили нечто подобное.
Склад Вашей души похож на мой, и, видимо, поэтому Вы мне симпатичны: в других больше всего любят себя. Когда я встречаю "второго себя", мои силы удваиваются; похоже, что симпатия – это лишь желание, стремление к сложению сил, которое, на мой взгляд, есть синоним счастья. Если хотите, это можно было бы назвать "большой парадокс симпатии".
Я говорю с Вами на не вполне литературном языке. Я замечаю за собой, что использую словарь, заимствованный у простолюдинов и существенно отличающийся от словаря наших славных писателей; впрочем, он хорошо выражает мои мысли.
Симпатия может быть вызвана разными способами. Допустим, Вы – музыкант. Скажите, пожалуйста, что находит отклик в Вашей душе? Что такое звук? Просто-напросто ощущение, которое зарождается в нас в ответ на колебания воздуха, действующие на наши барабанные перепонки и далее на наш слуховой нерв. Что происходит в нашем мозгу? Взгляните на этот странный феномен: на Вас производит впечатление чередование звуков, Вы слышите музыкальную фразу, которая Вам нравится. Почему она Вам нравится? Потому что музыкальные интервалы, чередование которых ее и составляет, другими словами, соотношение пауз и вибраций звучащего инструмента выражено скорее этим числом, чем каким-либо другим; измените это число, и Вы перестанете ощущать симпатию; Вы говорите, что это уже немузыкально, что это бессвязный набор звуков. Вы слышите одновременно много звуков, испытываете радость или печаль; это результат числовых соотношений, которые выражают связь внешнего объекта с Вами, существом воспринимающим.
Встречается истинная близость между Вами и определенным сочетанием звуков, между Вами и определенными красками, между Вами и какими-то вспышками света, между Вами и определенными линиями и определенными формами. Хотя отношения сходства между всеми этими различными явлениями и Вами слишком сложны, чтобы выразить их, как я это сделал на примере музыки, Вы, однако, подтвердите, что они существуют.
Почему любят женщину? Часто это связано исключительно с формой ее носа, с изгибом бровей, с овалом лица – кто скажет, с чем еще? Нечто неуловимое отзывается в Вашей душе чем-то таким же неуловимым и производит потрясение. Не возражайте! По крайней мере, в половине случаев любовь основывается только на этом.
Вы станете меня убеждать, что эту женщину отличает необыкновенное обаяние, тонкость чувств, возвышенный характер и что именно эти достоинства и являются настоящей причиной Вашей любви… Увы!.. Берегитесь, Вам грозит опасность спутать то, что есть в Вас, с тем, что есть в ней. Все наши иллюзии происходят именно из этого: мы приписываем то, что есть в нас, тому, кто нам нравится. Мы добиваемся расположения женщины, которую любим, и готовы считать своего друга гением.
Я был влюблен в Венеру Милосскую и в одну из нимф Корреджо . Меня привлекало не очарование беседы с ними и не стремление к интеллектуальному общению; нет, меня влекло их физическое совершенство – единственный вид любви, известный древним, любви, которая создавала художников. Ныне все настолько сложно, что немудрено и растеряться; девять десятых людей не понимают, как это все происходит.
Установив это, перейдем к определению Вашей собственной личности, Лоти. Вы принимаете существующий порядок вещей. Вас влекут к себе художнические и интеллектуальные радости, и Вы можете быть счастливы лишь в той среде, которая удовлетворяет Ваши духовные запросы, не знающие предела. Вне этих чувств для Вас нет счастья; вне среды, которая может вызвать эти чувства, Вы всегда будете бедным изгнанником.
Люди, способные на эмоции высшего порядка, о которых большинство не имеет понятия, останутся равнодушными к общепринятым радостям жизни. Что такое вкусный обед, добрая охота, хорошенькая девушка для того, кто проливал слезы восхищения, читая поэтов, кто с упоением предавался нежной мелодии, кто погружался в мир грез, далекий от рассудка, возвышающийся над чувством и невыразимый словом? Что за удовольствие смотреть на вульгарные физиономии, на которых отпечатались все оттенки глупости, на нескладные фигуры в коротких штанах или черном платье, что копошатся на грязных мостовых вдоль обшарпанных стен, возле лачуг и лавок? Ваше воображение цепенеет, Ваша мысль замирает…
Велика ли радость разговаривать с теми, кто Вас окружает, если между Вашими мыслями и их мыслями нет гармонии? Если Ваша мысль устремляется в пространство и время, если она охватывает бесконечное множество явлений, одновременно происходящих на поверхности Земли – всего лишь одной из планет, вращающихся вокруг Солнца, в свою очередь всего лишь одного из центров Вселенной; если Вы задумаетесь над тем, что эта бесконечная одновременность только мгновение в вечности, которая тоже бесконечна, и если все это Вы к тому же рассмотрите с Вашей точки зрения, а точек зрения, как известно, тоже бесконечное множество; если Вы задумаетесь над тем, что смысл, суть всего этого Вам неведомы; если Вы оживите в своем сознании эти вечные проблемы: что же все это такое и кто я посреди этой бесконечности?
Фонтан Топхане султана Селима. Константинополь. Фото 1862 г.
Весьма вероятно, что Вы не станете вступать в интеллектуальное общение с теми, кто Вас окружает.
Разговоры с ними затронут Вас не больше, чем беседа с пауком, который будет рассказывать Вам о том, как разрушительное перо сломало часть его кровли; или рассказ жабы о том, как она получила в наследство большую кучу штукатурки, в которой она может устроиться в свое удовольствие. (Один господин рассказал мне сегодня, что у него плохой урожай и что он получил в наследство дом в деревне.)
Вы были влюблены, быть может, и теперь еще влюблены; Вы почувствовали, что на свете есть совершенно особый вид жизни, особое состояние духа, благодаря которому все принимало для Вас абсолютно новые очертания.
Ваша личность раскрывается по-новому; в таких случаях говорят, что человек рождается заново, ибо чем дольше он живет, тем полнее проявляет себя; все его мысли и чувства пробуждаются и оживают, как пламя пунша, когда его раздувают. (Литература будущего!)
Короче говоря, Вы расцветаете, Вы счастливы, а все, что предшествует счастью, будто исчезает в ночи. Вам кажется, что Вы в преддверии рая; Вы живете с ощущением, что все впереди, жизнь только начинается. Чувства, которые Вы при этом испытываете, поддаются описанию лишь в тот самый момент, когда Вы влюблены, я же не чувствую ничего подобного. И все-таки, черт возьми! Я воодушевляюсь: перебирая все эти идеи, я загораюсь, я теряю голову, я не знаю, где я!.. Это прекрасно – любить и быть любимым! Знать, что чья-то возвышенная натура понимает Вас; что кто-то посвящает все свои мысли, все свои поступки Вам; что Вы – центр, цель, ради которой существо, столь же сложное и утонченное, как Вы, живет, думает и действует! Вот что придает нам сил, вот что способно создавать гениев!
И потом, этот прелестный образ женщины, которую Вы любите, которая, быть может, не столько реальность, сколько чистейший плод Вашего воображения, и эта смесь впечатлений, физических и моральных, чувственных и духовных ощущений, абсолютно не поддающихся описанию, которые можно вызвать лишь в сознании того, кто их уже испытал, ощущений, которые может пробудить благодаря таинственной цепи ассоциаций мельчайший предмет, принадлежащий Вашей возлюбленной, – ее имя, когда Вы слышите, как его произносят, когда Вы видите его написанным на бумаге, и тысячи других возвышенных пустяков, прекраснее которых, быть может, нет ничего в мире.
Дружба – чувство более строгое, более прочное, поскольку оно покоится на том, что есть в нас самого возвышенного, на чисто интеллектуальных сторонах нашей личности. Какое счастье иметь возможность сказать все, что чувствуешь, тому, кто поймет тебя до конца, а не до известной степени, тому, кто заключает твою мысль тем самым словом, которое было у тебя на языке, чья реплика вызывает у тебя ураган ассоциаций, поток идей. Полслова, сказанное твоим другом, говорит больше, чем многие фразы, потому что вы привыкли думать вместе. Ты понимаешь все его чувства, и он это знает. Вы – два интеллекта, которые взаимодействуют и дополняют друг друга.
Разумеется, это касается того, кто знает все, что я сейчас сказал, но того, кто этого лишен, можно пожалеть.
Никого близкого, никого, кто бы думал обо мне… Стоит ли иметь идеи, если ими не с кем поделиться? Стоит ли иметь талант, если нет в этом мире человека, мнение которого для меня важнее, чем любое другое? Стоит ли обладать умом, общаясь с людьми, которые меня не поймут?
Предоставьте всему идти своим путем; Вы испытали разочарование, Вы каждый день будете испытывать новые разочарования; Вы убедились в том, что ничто в этом мире не прочно, что ни на что нельзя рассчитывать; Вы готовы отрицать все. Нервы натянуты, мысли текут вяло; мое "я" сжимается до такой степени, что, когда остаешься один, впору спросить себя, наяву ли все это происходит или во сне. Воображение отказывает, другими словами – никаких воздушных замков. С таким же успехом можно сказать – больше никаких надежд. Вы начинаете вести себя развязно и принимаетесь высмеивать то, что должно бы вызывать слезы.
Вы ничего не любите, хотя созданы для того, чтобы любить все; Вы ни во что не верите, хотя, быть может, могли бы верить всему; Вы были способны на все, а теперь – ни на что.
Обладать недюжинными способностями и предвидеть, что Вас ждет провал, обладать обостренной чувствительностью, богатством чувств и не знать, что с этим делать, как это жестоко! Жизнь при этих условиях превращается в каждодневное страдание, страдание, от которого какие-то удовольствия способны ненадолго Вас отвлечь (Ваша цирковая наездница, одалиска Азиаде и другие турецкие кокотки), но вслед за этим Вас ждет новое падение, и Вы ушибаетесь сильнее, чем когда-либо.
Вот Ваш символ веры, изложенный, объясненный и в значительной степени преувеличенный чудаком, который Вам пишет.
Вывод из этой пространной галиматьи таков: я отношусь к Вам с живейшим интересом не столько потому, что Вы таковы, какой есть, сколько потому, что чувствую, кем бы Вы могли стать.
Почему Вы сочли выходом из Вашей скорби развитие мышц, которое убьет в Вас то единственное, что могло бы Вас спасти? Вы клоун, акробат и хороший стрелок; лучше бы Вы стали большим художником, мой дорогой Лоти.
Я хотел бы внушить Вам мысль, которая кажется мне верной: нет на свете такого горя, от которого не было бы лекарства. В наших силах найти его и применить в зависимости от характера несчастья и от темперамента субъекта.
Отчаяние – состояние абсолютно неестественное; это болезнь, которую можно вылечить, как многие другие; лучшее лекарство от него – время. Когда Вы чувствуете себя несчастным, сделайте так, чтобы в Вас сохранился маленький уголок, защищенный от несчастья: этот маленький утолок и будет Вашей аптечкой. Аминь!
Пламкетт.
Расскажите мне о Стамбуле, о Босфоре, о Трехбун-чужных пашах и т. д. Целую руки Вашим одалискам и остаюсь преданный Вам
Пламкетт.