К Ивану Макаровичу Ким попал не сразу. Заглянул в кабинет, а там дама в соплях. Макарыч махнул рукой, мол, подожди за дверью. А чего ждать? Сам говорил - под капельницу надо, а дама может и в коридоре поплакать. А может, эскулап нарочно его задержал - посиди, юноша, на лавочке, посмотри окрест и подумай, что тебя ждет, если не будешь слушать моих советов. Приготовим тебе место в палате и будешь в свободное от лечения время бутылки собирать. Макарыч охотно рассказывал про своих пациентов, только спрашивай. Он называл их "бывшие люди", но надо сознаться, что относился врач к этим бывшим вполне по-человечески. При этом не жалел, не выражал сочувствия, слушая пьяный бред, а тащил их за мохнатые уши на поверхность бытия.
Дама вывалилась наконец из кабинета, так и ушла, прижимая кружевной платочек к глазам. Кто ж ее так достал? Наверное, сын. От мужа уйти можно, а от пьяницы-сына никуда не деться. "Нет, - подумал Ким, - даму ему не жалко, она не понимает…" - с этой мыслью он и вошел в кабинет.
Под капельницу Макарыч его не положил, а укол сделал. Сказал строго:
- Повторишь опыт, будет скоропомощная ситуация. Будем тогда клещами тебя с того света вытаскивать. А теперь рассказывай.
И Ким рассказал. Три раза повторил, путаясь в подробностях, а Макарыч все не перебивал его, не подводил черту конечной фразой, мол, понял, ничего страшного, такое бывает. А потом задал и вовсе бессмысленный вопрос:
- А как в дом попала эта рукопись?
- Я откуда знаю? Надо у матери спросить.
- Вот и спроси.
- Матери нет, она в отъезде. Раньше, чем через два месяца, не вернется. Если вообще вернется.
Макарыч ничего уточнять не стал. Зачем уводить разговор в сторону? Он вдруг начал сам рассказывать длинную, тягучую историю про мужика, который чудовищно, неправдоподобно пил. Вначале был как все люди, работал в торговле, а потом что-то не то подписал, хорошо, что в тюрьму не сел. Начал лечиться, кое-как подлатал себя, устроился на завод.
- Шарикоподшипник?
- Неважно. Не перебивай. Стал хорошим слесарем, на станках высококлассных работал. И вдруг опять все под горку. Он попадает в ЛТП. Жена к этому времени уже полностью обалдела, сказала - все, уматывай. Хождение по мукам продолжалось пятнадцать лет. Он и сам понимал, что непригоден для семейного счастья. Выписался из квартиры, уехал в Тулу, чтоб поступить на завод с общежитием.
И так далее, так далее, понеслась хромая в щавель. У Кима скулы сводило от скуки, но ничего не поделаешь. Рассказ явно имел педагогическое значение.
- По дороге в Тулу напился. Проснулся - ни денег, ни паспорта. Стал бомжевать. Три года жил по чердакам, потом сам ко мне пришел. Послушал я его - личности нет, одни руины. И вдруг здесь, у нас, он ни с того ни с сего начал восстанавливаться. Я понимаю, лекарства и все такое, но ведь всю жизнь лечили. Видно, что-то с ним произошло. Сейчас он не пьет, не курит, стал старостой в палате. И талант в нем проснулся. У него сейчас в тумбочке печати от двух малых предприятий.
- А где он живет-то?
- Как где? У нас. Уже третий год.
- Сколько же вы можете по закону держать ваших больных?
- По закону - сорок пять дней, а по-человечески - пока на ноги не встанет. Мы им срок продлеваем, как бюллетень. Сегодня закрыли, через три дня опять открыли. Этот человек сейчас великолепно одет, зарабатывает деньги на квартиру, женщина у него есть. Но жить к ней не идет. Говорит, я сам должен ее в свой дом привести. Очень хорошее влияние оказывает на всех наших больных. Они видят, что можно излечиться, можно!
Закончил Макарыч свой рассказ словами:
- Ты понял, о чем я?
- Нет.
- Этот пациент, не буду называть его фамилию, говорит, что от пьянства его спасла постоянная работа. Ты не захочешь пить, если будешь очень занят. Почему-то судьба послала тебе странную галлюцинацию и при ней странную рукопись. Если рукопись не бред и вполне реальная, то начинай ее читать. Может, она тебя и просветлит.
- Какие-то драные листки, маслом подсолнечным политые.
- Но зачем-то твоя мать сохранила их. Узнай, кто это написал, зачем и почему они лежат в твоем доме. И каждую неделю мне звони. Понял. А теперь иди…
2
Паоло нужен был гороскоп буквально позарез. И не потому, что его интересовал год собственной смерти. Он не уповал на помощь звезд в достижении верхней перекладины служебной лестницы, не надеялся с подсказкой математических таблиц избежать болезней. Все гораздо проще. Ему было восемнадцать лет, и он был влюблен.
Ксению Стромилову, дочь думного дьяка, он увидел в церкви Иоанна Предтечи, куда пришел в свите царицы на торжественный молебен в честь Николы-зимнего. В те поры знатным девицам не то чтобы возбранялось посещать храмы, но не принято было стоять со всеми молебен, не в обычае. Князь да бояре прятали будущих невест от мира, и отроковицы молились в домовых церквях. Но гречанка Софья не имела природной стыдливости, не привили ее и воспитанием, потому она ввела новые обычаи при дворе, и дьяку Стромилову, своей правой руке, крепко наказала привести дочь на важный молебен. Мол, посмотреть ее хочу. Пусть приобщится дева к жизни двора, пусть поосмотрится, а лицо можно и "воздухом" прикрыть - тончайшей, прозрачной ширинкой.
В первые же молебные пятнадцать минут Паоло узнал - и кто такая, и как зовут. Ксения стояла подле отца в боковом приделе. Народу в храме было много, а возле этой пары - голое пространство словно полянка в лесу. Дьяк Стромилов, известный модник, был разодет празднично: на шубе пуговицы величиной с яйцо, сапоги турецкого сафьяна, в ухе серьга с ормуздским жемчугом, а дочка рядом неяркая, аккуратненькая, как свечка. Но это только на первый взгляд - неприметная, а вторым взглядом, когда все объемлешь, увидишь, что дева вся утонченная, шелком шитая.
Паоло слушал молебен вполуха, рука сама крестилась, но ноги перемещались поближе к левому приделу. Известное дело, когда молятся, мало обращают внимания на стоящих рядом. И первое время Паоло продирался сквозь скоп людской безнаказанно, но потом наступил кому-то на ногу, и этот кто-то пребольно огрел его кулаком меж лопаток. Юноша вмиг успокоился и замер, вытянув шею, со стороны - чистый гусь.
С нового места Ксения была лучше видна. Под прозрачным покрывалом угадывался нежный изгиб шеи и головка такой формы, словно над ней трудился самый талантливый флорентийский скульптор. Рука с узкой ладонью была открыта взору. Ему очень нравилось смотреть, как рука ее взлетала вверх и, не желая соизмерять и экономить движение, поднималась выше лба, а потом важно и значительно персты прикладывались ко лбу и плечам, опушенным собольим воротником.
Заглянуть в лицо Ксении ему удалось только на выходе. После службы люди торопились покинуть храм и каждый работал локтями, как мог. Потом в дверях произошла заминка. Надобно было пропустить царицу, дочерей ее и свиту. Паоло решил поотстать, ожидая дьяка Стромилова, но толпа несла его как бурный поток. Юноша вцепился в резной косяк двери, на него закричали, потом оттолкнули и прижали к стене так, что дыхание сперло. Паоло выждал момент и ответил обидчику нарочито громко, а затем вскрикнул словно раненый. Ксения мгновенно оглянулась, отвела покрывало с лица, и Паоло встретился с устремленными на него прекрасными, влажными, лучистыми, доверчивыми и сочувствующими глазами.
Это и решило дело. Паоло готов был совесть заложить, руку отдать на отрубление, что она запомнила лицо его и крик. Ах ты, Господи… ясноликая красавица, красная краса, русая коса, тридцати братьев сестра, сорока бабушек внучка, трех матерей дочка - ясочка, Артемида прекрасная!
А дальше что? Куда итальянцу безродному думать о дочери дьяка, приближенного к царице? Но думал… Паоло был готов к любви, нужен был только предмет. Мысли и любовные томления его так и распирали, необходимо было выпеснуть на кого-то весь поток эмоций. Он выплеснул на Мефодия, ожидая понимания и совета. Ему казалось, что страстные слова его будоражат вселенную, обжигают, как брызги жира на горячей сковороде, и одновременно размягчают сердце. Но инок расхохотался и дал совершенно неожиданный совет:
- Забудь.
- Как же я могу забыть? Горлица нежная… Я сейчас опять все так живо представил… ее взгляд… под ним замираешь!
- Бестолков, но памятлив, - продолжал насмешничать Мефодий. - Это девица не для нашего брата. Ты опомниться не успеешь, как ее обвенчают. И не с тобой. А если тебе так нужны взгляды, чтоб под ними замирать, так их полна Москва. Купеческие дочки тоже в теремах живут, но лица не прячут, щеки у них яркие, смех озорной. И дорожка у меня не в один сад протоптана. А летом там яблоки, вишенье всякое.
Паоло с негодованием отверг предложение приятеля. Мефодий обеими ногами стоял на земле, а Паоло жаждал отношений высоких, рыцарских. Ему нужна была дама для воздыхания, для трепетной молитвы, дама, недоступная, как мечта. Он готов был всю жизнь мостить к ней дорогу. Когда пишешь канцону, не думаешь о деньгах, которые можешь за нее получить, а думаешь о горнем и о качестве слога. Для пилигрима, а таковым он считал себя в душе, смысл жизни не в конечном пункте, а в самой дороге.
Но чтобы поддержать костер в душе, надо хоть изредка, хоть издали видеть предмет. А на долю Паоло выпало только ловить обрывки разговоров с именем Стромилова или задавать с невинным видом вопросы, не надеясь получить на них ответ. У него хватало ума не спрашивать напрямую о Ксении, но о самом дьяке, который сейчас ведает дворцовым приказом, можно и поспрошать. Неоценимые сведения получил он не в окружении Софьи, там у всех был рот на замке, а в ватаге молодого князя, когда шлялись они по узким кремлевским улочкам или охотились, или ходили в поле для молодеческих кулачных боев.
Паоло узнал, что Стромилов - человек дельный, хитрый и благочестивый, что в прошлом году умерла у него жена, которая долго хворала, а как минет год, дьяк непременно подыщет мачеху красавице дочери. Ксения - единственное его дитя, а поскольку он жаждет продолжения рода, то для рождения сына подыщет жену здоровую, богатую и знатную.
- Что удивляешься? Дьяку Стромилову все по плечу. И не смотри, что виски снегом запорошило, он еще первостатейный петух. Государь Стромилова весьма уважает и десять лет назад поручил вести ему бумаги и отчетность при самом Антоне Фрязине, потом он и с Марко Руфом работал. Стромилов строил Тайницкую башню, что стоит теперь на месте старых Чизовских ворот.
Рассказчик, а им был княжич Шевья-Стравин, посмотрел на Паоло многозначительно.
- А это большая честь?
- Это большая тайна. Недаром башня прозывается Тайницкой. Из нее можно выйти на кремлевские стены. Но не в этом дело. Из всех башен можно выйти на стены, иные еще имеют выход в слухи и застенки. А Тайницкая башня - особая, - княжич перешел на шепот, - в ней есть колодец и тайный ход.
- Я слышал про этот ход. В случае нападения татар или другого врага через этот ход можно делать вылазки в посад. Опять же за водой…
- Я не про другой ход говорю. Про тот, что под Москвой-рекой идет. Представляешь, переходишь Москву-реку насухо и попадаешь в слободы… или в сады царские. Говорят, что этот ход тянется на несколько верст.
- Не может быть!
- Я в это тоже не верю, - с готовностью согласился княжич Стравин. - А в то, что есть подземный ход через Неглиную на Остожье, - верю. Неглинка куда как уже, чем Москва-река. И еще говорят люди, что под Кремлем есть много старых подземных рукотворных ходов. Может, при Калите продолбили, а может, при великом князе Дмитрии Донском. Кремль-то из белого камня строили. А где белый камень? Да вот тут, под нами, - он потопал ногами. - Чтоб далеко не ездить, тут же штольни и вырабатывали. Это мне еще дед покойный говорил.
Паоло мало интересовали подземные ходы, по ним к дому Стромилова не проберешься. Он осторожно перевел разговор на дьяка, а с него как бы ненароком на Ксению.
- Девка справная, только, говорят, зело пресная. Благочестивая, как просфора! Очень любит ездить в Алексеевский монастырь наведываться в Зачатьевский храм. Иные говорят, что она к постригу себя готовит.
- Да не может быть! - опять воскликнул Паоло. Он давно поставил себе за правило удивляться больше меры, этим он ловко подталкивал собеседника к продолжению разговора.
- Очень даже может. Она жаждет жизни постной и высокомудрой, понеже обучена не токмо читать, но и писать.
Последние сведения пришлись Паоло по нраву. Грамотность была большой редкостью среди русских дев. А здесь он, можно сказать, воспрял духом. Теперь канцона имела не просто безымянного адресата, но конкретного читателя. Знать бы только, как передать стихи.
Так прошла зима и звонкая весна. А он все вздыхал, любовь не ослабевала. И тут судьба как бы начерно торопливо улыбнулась флорентийцу. Царица послала Паоло в стромиловский дом, чтоб упредить дьяка, что полученные из Хамов-ной слободы скатерти и полотенца сделаны отменно, но на пядь длиннее, чем нужно. Эти пусть останутся, переделывать не будем, но Софья Фоминишна хочет получить набор нужного размера, а потому вдругорядь заказывает и полотенца, и скатерти. В те времена не было обычая посылать записки. Если дело государственной важности, то грамоты писались по всем правилам, а на безделицы кто же позволит, хоть и царице, переводить дорогую немецкую бумагу? Софья повторила приказ два раза - один по-итальянски, другой по-русски, а потом вдруг усомнилась в умственных способностях Паоло.
- Все ведь перепутаешь. Скажи лучше дьяку, чтоб сам пришел.
Паоло полетел на крыльях. Дом Стромилова состоял из великого множества высоких изб на подклетях, соединенных между собой переходами и украшенных крыльцами и башенками. На улицу торцом выходила вделанная в забор повалуша с голубями, сразу за воротами росли деревья кленовые, справа виднелись конюшни и амбары. Хорошо бы еще сообразить, где находится женская половина. Но где бы она ни находилась, окна ее наверняка выходят во двор или в сад.
Старый слуга окинул Паоло насмешливым взглядом и, явно презирая за молодость, осведомился: по какому поводу, от кого, к кому, но, услышав имя государыни, присмирел и торопливо повел гонца к хозяину. Паоло следовал за ним, озираясь и старательно запоминая дорогу. К сожалению, дорога эта была коротка.
Стромилов внимательно выслушал Паоло и вместе с ним пошел во дворец. Когда выходили из дому, в сенях столкнулись с рыжей девкой, несущей в одной руке прялку, а в другой ведро. Несовместимость реквизита явно намекала на то, что девка выскочила не с делом, а из чистого любопытства, схватив первое, что подвернулось под руку. Она замерла с открытым ртом, поедая глазами Паоло, но Стромилов крикнул: "Брысь!", и она немедленно исчезла.
Дал Бог случай, да не помог им воспользоваться. В самом ее дому был и не увидел обожаемой. Ах, эти русские обычаи! Во Флоренции на этот счет все куда проще. Дочь хозяина вполне может присутствовать на общей трапезе. Правда, он говорит о дочерях художников, жестянщиков, врачей и юристов. Наверное, если бы ему приглянулась дева из графского рода, у него и во Флоренции были трудности. Но, главное, не терять надежды. Прошла неделя, и царица опять направила его с поручением. На этот раз дело касалось челобитной некой кляузной вдовы. Царица хотела знать подробности этого дела и просила дьяка прийти к вечеру.
Далее посылки в Стромиловский дом пошли косяком. Недели не проходило, чтобы Паоло не спешил к дьяку с поручениями. Слуга уже не задавал никаких вопросов и тут же вел гонца к хозяину. Иные поручения выглядели совсем нелепо. Царица, явно забыв, что обвинила Паоло в скудоумии, заставляла запоминать ее поручение слово в слово и далеко не всегда призывала дьяка за объяснениями. "Передай Стромилову, что шандалы медные стоячие хороши, а железные стенные - грубые и плохой работы" или "Скажи на словах, что нужна чарка серебряная, да Кутафья при ней". Что за бред? Башню, что ли, привести? Но, с другой стороны, Кутафья башня только прозвище, а в обиходе кутафьей называют толстую, нерасторопную бабу. И вообще может быть, что все эти слова - шифр, и за странными фразами кроется совсем другой смысл. Тем более что Стромилов с серьезным лицом сказал:
- Передай, мол, завтра.
- Что завтра? Башня, что ли, придет?
- Не твоего ума дела, не умничай. Одно слово - завтра.
Да плевать он хотел на их тайны, достойному не к лицу пустое любопытство. На выходе из дома он опять столкнулся с знакомой уже рыжей девкой. На этот раз она несла в руках охапку укропа. Воду, снедь, овощи и траву носили в дом через черный ход, и Паоло предположил, что девка выбрала красные двери из желания встретиться с ним.
- Ты Ксении служишь?
- Нет, - девка засмеялась, показав великолепные зубы. - Кухонная я…
На улице Паоло задержался, окинул взглядом женскую половину. Показалось ли ему, или узкое смотровое окошко, закрытое внутренней ставенькой, вдруг ожило. Ставенька приоткрылась вначале в щелку, потом пошире… Он готов поклясться, отдать голову на отрубление, что там мелькнул, а потом исчез чей-то глаз. Паоло приосанился, оперся с видом безразличия на стойку, к которой привязывают лошадей. Стоял, словно ждал кого-то, и изредка косился в сторону женской половины. Ставенька так и не захлопнулась.
После этой неожиданной встречи… Вам кажется странным назвать быстрый перегляд свиданием? Не свидание это было, а сведение двух душ. Это был невидимый и безмолвный приказ: ты видишь, я в тереме живу и не могу выйти к тебе навстречу. Так придумай сам что-нибудь!
Вечером в своей каморе Паоло перечитал изящную канцону. От долгого пребывания в потайном кармане сложенный вчетверо листок поизносился, обмахрился на сгибах. Да и стихи как-то разом потеряли изначальный смысл. Он прочитал раз, другой, вслушиваясь в собственную речь, пробуя ее на вкус, затем оторвал от листка четвертушку и задумался. Канцона его рассыпалась на слова, потом на буквы. Он собрал кириллицу в горсть и написал короткую фразу: "Я люблю тебя".
3
Теперь только ждать, когда опять появится у царицы надобность в Стромилове. А у деспины Софии вдруг словно изменился характер. Она, кажется, забыла, что есть на свете означенный дьяк, без которого она раньше прямо-таки жить не могла.
Паоло уже овладела безумная мысль. Она сам пойдет в стромиловский дом. Во время частых посещений он хорошо изучил его топографию. Он знает, где живет хозяин, где челядь размещается, где баня и конюшни. Он изучил до половицы не только красное крыльцо, но приметил в сенях дверь о двух полотнах в домашнюю божницу. Черный ход в доме до ночи не закрывается. Значит, он должен будет пробраться сюда в сумерки. Собаки его знают. Он уже приметил часть забора, которая опускается в низинку, там рядом растет очень сподручное дерево.