Воспевая бурю - Мэрилайл Роджерс 16 стр.

Несмотря на потрясение, вызванное исчезнове­нием двух его спутников, Ивейн удивился, заметив, что Клод, похоже, потрясен и обескуражен не мень­ше его. Тем не менее Ивейн обратился к нему.

– Что здесь произошло?

В душе проклиная способность друида пере­двигаться бесшумно, Торвин попытался собрать­ся с мыслями:

– Мне понадобилось уединиться, и я на ми­нутку отошел в лес.

Ивейн ничего не ответил, но напряженное нетерпение его было физически ощутимо, и Тор-вин почувствовал себя еще более неуютно.

С насмешливой беззаботностью передернув плечами, он медленно повернулся к разгневан­ному жрецу. Но увидев, как тот помрачнел, по­торопился добавить:

– Я отошел ненадолго и совсем недалеко. Возвратившись только что, я обнаружил тут то, что вы видите. Так что понятия не имею, куда подевался парнишка.

Какова бы ни была роль саксонца в исчезно­вении Аньи и Киэра – а Ивейн подозревал, что тот принял в этом участие, – от него, как и во­обще от саксонцев, трудно было ожидать прав­ды. А потому ответ Клода ничего не значил для Ивейна, и он, пройдя мимо, опустился на кор­точки перед любимцем Аньи.

Осторожно нащупав сквозь шерсть грудку лисенка, Ивейн почувствовал, что Нодди жив. Сунув руку в дорожный мешок, жрец вытащил оттуда склянку со снадобьем, приводящим в чув­ство, и поднес к остренькой мордочке. Нодди дернулся, потряс головой и неуверенно поднялся на лапки. Ивейн улыбнулся.

Торвин был поражен. Но не воскрешением животного, а тем, что этот, якобы такой прони­цательный человек, не заметил, что речь-то шла только об исчезновении мальчишки, но не о де­вушке. Подавив в себе едкое, язвительное пре­зрение к этому явному недостатку сообразитель­ности друида в самых простейших вещах, Торвин решился заговорить первым. Но, стоило ему открыть рот, как Ивейн внезапно поднялся, по­вернувшись к нему, и неожиданные раскаты его хохота огласили лес.

Жреца порадовало действие уловки на этого человека, по мнению Ивейна, раздувавшегося от самомнения под личиной униженности. Кончив смеяться, друид язвительно потребовал:

– А теперь расскажи мне о похищении Аньи.

Торвин поежился от этих странных, необъ­яснимых действий жреца. А вдруг он сумасшед­ший? Саксонец слегка отступил назад. А если он буйный и обладает необычайной силой в при­ступах бешенства?

– Что тебе известно о ее похищении?

Глаза Ивейна стали ледяными, взгляд прони­зывал Торвина насквозь. Друид шагнул к нему и остановился перед дрожащим саксонцем.

Торвин отступил и наткнулся спиной на тол­стый ствол дерева.

Ивейн счел, что все действия этого человека служат подтверждением его догадки, что он мало напоминает того слабого и жалкого недотепу, за которого выдавал себя.

– Кто похитил Анью? Где она теперь?

Торвин злился на себя за то, что колени его дрожат, и особенно потому, что эта дрожь не была притворной. Злость эта позволила ему над­еть на себя прежнюю личину и ответить с подо­бающей видимостью тревоги:

– Пока я отправлял свои надобности, я слы­шал, как два незнакомца переговаривались ше­потом, – сказал саксонец, потом выпрямился и даже слегка наклонился вперед, понизив голос, перед тем как добавить: – Я выглянул из-за кус­тов и увидел девушку. Она лежала на земле, столь же бесчувственная, как недавно лисенок.

Услышав, что любимой грозит опасность, Ивейн почти обезумел. Гнев вспыхнул в нем с новой силой, грозя смести все преграды, воздвиг­нутые рассудком.

– Ты видел, что с ней сделали? Стараясь сдержаться, Ивейн произнес это ро­вным, бесстрастным голосом.

– Ее завернули в одеяло, перекинули через седло огромного жеребца и умчали куда-то.

Торвин, размахивая руками, намеренно неук­люже попытался изобразить происшедшее.

– Они не говорили, куда увозят ее?

Ивейну не требовалась помощь саксонца, чтобы ответить на этот вопрос. Лишь каменные стены, построенные человеческими руками, да очень немногие другие препятствия могли поме­шать друиду узнать местонахождение любого че­ловека. А узы (пусть даже неправедные), связы­вавшие Ивейна с возлюбленной, без сомнения, направят его на верный, ведущий к ней путь. Ему даже не придется прибегать к помощи заклина­ния, необходимого в таких случаях. Задавая этот вопрос Клоду, жрец вовсе не собирался узнать, где находится Анья, – он хотел лишь понять, какова роль саксонца в ее похищении. Лучше выведать об этом заранее, перед тем как пустить­ся на поиски, чтобы подготовиться к возможно­му предательству.

Торвин с готовностью кивнул головой:

– Да, говорили. Они хотят заточить ее в не­большом аббатстве, у самой границы, по ту ее сторону, в Уэссексе. Торвин помолчал, явно ожидая, что Ивейн заговорит, но тот терпеливо ожидал продолжения, которое, он был уверен, последует. – Завтра утром я отведу вас туда.

Досадуя, что друид, как он надеялся, не поп­росил его о помощи, саксонец, стиснув зубы, но улыбаясь, сам предложил ему свои услуги.

– Я знаю прямую дорогу, по ней можно будет дойти быстрее.

– Как это керл, живущий на границе Нортумбрии, так хорошо знает это маленькое аббат­ство!

Мысленно видя перед собой Анью, лежащую без сознания, как тогда, после падения с лошади, Ивейн хотел посмотреть, как будет юлить и из­ворачиваться этот человек, прежде чем должным образом покарать его.

– Моя бабушка постриглась в монахини и удалилась от мира, когда я был еще мальчи­ком, – тотчас же, не задумываясь, ответил Торвин. Слова его прозвучали правдиво, поскольку так оно и было на самом деле. – Теперь вы по­нимаете, почему я могу проводить вас туда с пер­выми лучами рассвета.

Ивейн лишь слегка усмехнулся на это. По его мнению, поспешность и несомненная искрен­ность ответа саксонца были настолько же ковар­ны, как и заминка и колебания. Последние го­ворили о недостаточно разработанном плане, но первое еще отчетливее выявляло связь этого че­ловека с местами, столь удаленными от его дома. Для простого крестьянина, за которого Клод вы­давал себя, такие связи были невероятны. Конеч­но, пострижение в монахини было обычным делом для стареющей бабушки какого-нибудь благородного господина, но керла? Нет, никогда.

Ивейн тотчас же уловил промах саксонца, блеснувший, точно луч в непроглядном мраке. В его недоговоренности друид отчетливо ощутил расставленную для него западню. У него уже и раньше мелькали в голове подозрения – ведь ни один из встречавшихся на его пути недругов не пожелал открыто схватиться с ним. Ивейн рас­сеянно ткнул посохом в мягкую землю. Да, его несомненно заманивают в ловушку. А кто же тогда Анья и Киэр? Приманка, чтобы завлечь его в сети?

Тем не менее, решил жрец, этих невинных нужно освободить. Только после этого он смо­жет вернуться к главной цели своих поисков – спасению Адама. И все-таки ему жаль было те­рять время, и он опять досадовал, что вынужден задержаться. Он отвечал за них и не мог укло­ниться от этого.

– Завтра? Почему не сейчас?

Ивейн устремил на саксонца пронзительный взгляд, и тот тотчас же понял, что рано обрадо­вался, считая, что все бурные пороги его нелег­кого плавания уже позади.

– А потому, мой друг… – Даже слащавая, липкая патока, сочившаяся из голоса Торвина, не могла заглушить прозвучавшей в нем едкой иронии. – …что я не друид и не жрец, и мне надобен свет, чтобы отыскать те приметы, кото­рые укажут мне путь.

Глаза Ивейна, взбешенного этой шумливой насмешкой, сузились. Он слегка отступил назад и вскинул свой посох вверх, к черному куполу неба – низкое, глуховатое песнопение вырва­лось из его груди.

На глазах у саксонца, не верившего себе, не­ведомые слова, обладавшие таинственной мощью, погрузили в молчание окружающий лес. Торвин замер, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. И, что еще страшнее, по мере того как печальная, заунывная мелодия ширилась, нарас­тала, вбирая в себя окружающее и заставляя за­быть обо всем, круглый кристалл, зажатый в ор­линых когтях на набалдашнике посоха, засиял ослепительным белым светом. Тьма ночи рассе­ялась, и в лесу стало светлее, чем в полнолуние.

– Теперь у тебя есть свет. – Ивейн обратил устрашающий взгляд на саксонца. Тот дрожал с головы до ног. – Бери мешок Киэра и веди меня.

Торвин, не возражая, хотя и негодуя в душе, немедленно подчинился. Ладно, успокаивал он себя. Он поведет его окольной дорогой, так что они попадут туда как раз к тому времени, когда жреца будет ждать засада.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Уилфрид был необычайно доволен неожи­данными успехами и столь скорым осуществле­нием своих замыслов; лицо его, и так-то обычно красное, еще больше побагровело, что было за­метно даже в жалком, полутемном закутке, едва освещенном коптилкой, поставленной на пере­вернутом ящике. Стоя в полумраке конюшни, на время превращенной в темницу, он наблюдал, как грубые руки кинули бесчувственного парень­ка в сплетенную из толстых прутьев клетку. Мальчишка лежал за решеткой, рядом с тоненькой и столь же неподвижной фигуркой – пер­вой жертвой епископа, доставленной в Экли.

– Я вижу, Рольф, ты неплохо потрудился, опередив даже Торвина и оставив его на бобах! – Епископ не скрывал удивления, что этому недалекому простаку удалось одурачить тэна, но он был доволен. – Вот тебе в знак моей благодарности!

Блеск в глазах Уилфрида выдавал его истин­ные чувства. Деньги были наградой и за то, что заносчивого тэна оставили с носом, и за то, что епископу доставили мальчика, которого он так жаждал заполучить.

Когда небольшой мешочек упал в протяну­тую руку и монеты в нем зазвенели, Рольф ощу­тил необыкновенную гордость – хоть тут он обошел высокомерного Торвина.

– Ты, конечно же, отдашь своему другу его долю вознаграждения?

На самом деле, Уилфрид вовсе не ожидал от грубоватого воина подобной честности. Он задал этот вопрос лишь потому, что того требовала роль праведного, благочестивого священника.

– Ты получил бы больше, если бы исполнил это раньше.

Сложив пухлые руки на круглом, выпираю­щем животе, Уилфрид перечислил все то, что уже было обговорено прежде.

– Встретился бы со своим бывшим союзни­ком, как это было намечено, но напал бы врасплох, неожиданно, чтобы добыть мне важнейшее орудие, необходимое для мести.

Щеки Уилфрида затряслись, когда он зашелся в холодном, сухом, почти лающем смехе.

Награжденный им воин кивнул в ответ и тоже злорадно ухмыльнулся.

Рольф уже научился бояться епископа и сей­час, когда тот подошел к громадным дверям сарая, жадно вслушивался в каждое слово Уил­фрида, желая удостовериться, что не допустил никакого промаха. Боясь, как бы впоследствии не навлечь на себя ярость епископа, Рольф ус­лышал его торжествующий голос:

– Теперь мне остается только дождаться рассвета, чтобы пополнить мою коллекцию пос­ледним недостающим в ней экземпляром.

Анья, чуть приоткрывшая глаза в ту минуту, когда к ней бросили Киэра, сквозь густые рес­ницы наблюдала за Уилфридом. Хотя у нее бо­лела голова и все тело, девушка разглядела че­ловека, облаченного в одежды епископа. Он за­хлопнул тяжелую дверь, слишком массивную для этой скромной постройки. Мало того, более светлый цвет досок указывал на то, что дверь была сколочена недавно, значительно позднее, чем стены сарая.

Анья тряхнула головой, отгоняя болезненные мысли, и ее тотчас же пронзила мгновенная ост­рая боль. Девушка проводила глазами мужчину, выходившего из конюшни, узнав в тем того, кто сражался с Ивейном на мечах. Она не сомнева­лась, что оставшийся был епископ Уилфрид, тот, о ком с такой неприязнью и презрением говорил Дарвин. Мрачный персонаж многочисленных ле­генд и историй, в которых рассказывалось, как его жадность была побеждена мощью саксонцев и волхованием друидов. Да, это славное деяние свершилось объединенными усилиями двух сак­сонских илдорменов, одним из которых был отец Аньи, а заклинания творили ее прадедушка Глиндор вместе с Ивейном и его сестрой Ллис.

Слушая загадочный обмен репликами между епископом и воином, девушка попыталась разга­дать угрожающий смысл слов Уилфрида – и это ей удалось без труда. Сомнений не было: послед­ним, недостающим в его коллекции экземпляром, был Ивейн, которого он хотел захватить точно так же, как ее или Киэра. Столь же несомненно было и то, что епископ намеревался использовать их, как и Адама, мужа Ллис, чтобы отомстить…

– Ага, так ты, значит, очнулась?

Уилфрид не скрывал удовлетворения, глядя на заключенную в клетку девушку. Она ведь в конце концов происходит из рода могуществен­ного и опасного чародея и, следовательно, заслу­живает кары.

Голос Уилфрида прервал размышления Аньи. Глаза девушки, до этого затуманенные, за­сверкали, точно смарагды, когда она подняли их на говорившего.

– Теперь, когда ты наконец пришла в чувства, надеюсь, ты объяснишь мне, для чего служат все эти вещи. – Он сделал ударение на слове "над­еюсь", так что ясно было, что, если девушка не послушается, епископ не задумываясь применит силу, ради того чтобы получить ответ.

Анья поначалу никак не могла понять, чего этот странный человек требует от нее, потом удивилась, заметив в царившем полумраке какие-то свисающие с одной из балок предметы. Епископ протянул руку и, вытащил нечто из ее пропавшей котомки. Повернувшись, он подошел к Анье. В руке у него был маленький мешочек, похищенный вместе с лошадью и припасами.

– Скажи мне, какое предназначение имеют эти предметы в бесовских языческих ритуалах?

Зеленые глаза девушки уверенно, не мигая, встретили его взгляд, и радость Уилфрида слегка потускнела, сменившись досадой и раздражени­ем. Бормоча что-то себе под нос, он просунул руку сквозь прутья и, перевернув мешочек, вы­сыпал его содержимое на покрытый заплесневе­лой соломой пол. Мясистые пальцы скомкали, смяли мешочек и швырнули его в угол клетки.

Анья сознавала, что епископу хотелось бы увидеть ее у своих ног, и с трудом подавила в себе желание наклониться и подобрать драго­ценные для нее вещи.

Уилфрид, казалось, разгневался не на шутку:

– Немедленно подними!

Девушка спокойно наклонилась и не спеша собрала пузырьки, кремень и камешек. Но когда она подняла также брошенный в угол мешочек, намереваясь сложить все свои мелочи обратно, раздался еще более гневный окрик:

– Нет! Скажи мне, для чего все это нужно!

Тонкие дуги бровей изогнулись в насмешли­вом изумлении, и Анья аккуратно, двумя паль­цами, подняла первый предмет.

– Это кремень. С его помощью высекают огонь.

Епископ издал нечто вроде рычания, но де­вушка не обратила на это никакого внимания и спокойно продолжала, поднимая один за другим пузырьки:

– Это снотворное снадобье, а это – для скорейшего заживления ран и останавливания кровотечений.

В глазах Уилфрида блеснул огонек возбуждения. Вот оно – подтверждение его наихудших подозре­ний! Вот они перед ним – бесовские зелья, против­ные воле Господа. Пищу людям послал Всевышний, и какое-либо вмешательство человека в его промы­сел, без сомнения, является смертным грехом.

Анья застыла. Внезапная перемена в настро­ении епископа была подобна поведению жреца. Девушка могла ожидать этого от друида, но была совершенно не готова встретить такое со сторо­ны своего тюремщика.

Покачиваясь с носка на пятку, епископ Уилфрид расплылся в широкой улыбке. После мно­гих лет поисков он неожиданно обрел доказа­тельства, способные оправдать его неустанные гонения на нечестивых язычников, виновных в таких святотатствах. Да, да, они заслуживают го­нений и истребления – все эти друиды, все до единого, и все их проклятое семя. Он получил доказательства, но оставалось еще кое-что – еще одна вещь, которая – он по опыту чувст­вовал – была самой важной.

– А что это за кристалл? Анья застенчиво улыбнулась и прижала ка­мень к щеке.

– Это подарок человека, которого я люблю, и потому он мне дорог.

Это была правда, хотя и не вся. И никогда она не признается в большем, после того как заметила дьявольский блеск в глазах того, кого – сама христианка – она стыдилась назвать епископом.

С привычным спокойствием девушка не спеша сложила все вещички обратно в мешочек. Затем привязала его на давно пустовавшее место – к тростниковому поясу.

Уилфрид знал, что она наполовину саксонка, и Матру, принц Гвилла, заверил его, что люди со смешанной кровью не могут приобщиться к познанию друидов, а потому он спокойно оста­вил Анье ее безделушки.

– Зловредное влияние друидов и их сторонников, – епископ, не в силах сдержать самодо­вольства, невольно высказал свои замыслы вслух, – скоро будет уничтожено, вырвано с корнем вместе с теми, кто его породил.

Потрясенная такой откровенной злобой, Анья тотчас же встала на защиту наследия, в пол­ной мере принадлежавшего как ей, так и Ивейну.

– Вас просто пугает неведомое.

– Х-ха!

Уилфрид пришел в бешенство, руки его сжа­лись в кулаки.

Анья заметила, как он разъярился, но про­должала стоять на своем:

– Без сомнения, только из-за ничем не оп­равданного страха перед неведомым вы пытае­тесь всеми силами уничтожить друидов. Это столь же бесполезный – нет, достойный сожа­ления поступок, как если бы кто-то во мраке подземной темницы задул единственную свечу, опасаясь обнаружить там что-либо неприятное или обжечься.

– Я не испытываю ни потребности, ни желания обретать дьявольские знания язычни­ков, – сурово провозгласил епископ. – До­брым христианам ни к чему подобные мерзости.

– Вы ошибаетесь. Существует неизмеримая пропасть между бесчисленными богами саксон­ских язычников и связью друидов с природными силами, – с жаром возразила Анья. – Я тоже христианка, но знаю, что друиды черпают свое могущество из того же источника, к которому при­бегают и христиане. Одно не исключает другого.

– Нет, это ты ошибаешься! Друиды – зло­качественная язва на незапятнанном теле церк­ви. Язва, которую следует безжалостно выжечь, пока эта зараза не успела распространиться! – Уилфрид побагровел и задыхался от ярости.

Недовольно поморщившись, Анья ответила:

– Вы намеренно путаете обязанности епис­копа заботиться об истинной вере и о ее чистоте с ненавистью к друидам, которые помешали вам удовлетворить вашу алчность.

Анья видела, что епископ кипит от ярости, но не хотела молчать, решившись высказать все до конца:

– Упорствуя в злобном намерении уничто­жить все связи человека с природой, вы даже не сознаете, что делаете. Пользуясь своим саном и положением, вы разжигаете войну и всюду сеете смерть и нищету.

Епископ мог и не отвечать. Глаза его, пылав­шие злобным огнем, яснее всяких слов подтвер­ждали, что Анья права.

– Ради исполнения своих чудовищных за­мыслов вы, не задумываясь, погубите и меня, и Киэра. Да и как может быть иначе, если вы уже и раньше показали себя убийцей, уничтожив ни в чем не повинного юношу, к тому же монаха. Все знают, что десять лет назад вы отдали приказ убить брата Адама!

Некогда совершенное злодейство предстало перед ним вновь, словно призрак, явившийся с того света, и неуемная злоба Уилфрнда прорвала все преграды сдерживавшего ее благоразумия.