Прежде чем ответить, Игнат открыл портсигар, одну сигарету сунул себе в зубы, вторую протянул Виктору. Они закурили и мучительно долго смотрели друг на друга в тусклом свете угасающего дня.
– Она на тебя похожа. – Виктор заговорил первым.
– Она гораздо красивее меня. – Игнат улыбнулся. – Возьми. – Он протянул Виктору портсигар. – Я отдал его Насте, когда попал в тюрьму, сказал, чтобы она подарила его хорошему парню. Видишь, как оно бывает?
– Ты граф Шумилин?
– Был им когда-то очень давно, пока по собственной глупости не накликал беду на самых близких людей. Родители умерли… – Он глубоко затянулся сигаретой, закашлялся с непривычки, сказал с горькой усмешкой: – Кажется, последний раз я курил на сходке бомбистов. Вот такой я был дурак… А они умерли, и с моей любимой сестренкой случилось несчастье. Во всем этом я буду винить себя.
– Они тебя не винили. Настя не винила. Она говорила о тебе с любовью. Твоя семья любила тебя.
Он кивнул, загасил недокуренную сигарету, сказал:
– Пойдем, ты должен мне все рассказать. Нам нужно решить, как быть дальше, где их искать.
Они сидели в кабаке за дальним уединенным столом, больше пили, чем ели, разговаривали. Говорил в основном Виктор. У него оказалось очень много связанных с Настей воспоминаний, каждое из них он бережно хранил в своей памяти. Иногда они прокрадывались в его сны, но про сны он рассказывать Игнату не стал, побоялся получить в морду.
– А Трофим всегда таким был. – Игнат улыбался собственным светлым воспоминаниям. – У него весь мир делится на своих и чужих. Значит, тебя он признал?
– Признал. – Виктор кивнул. – После того как сначала едва не придушил.
– Со мной он тоже строгим был, особенно когда учил драться. А Настю любил, баловал всегда.
– Он и сейчас ее любит. Там, в горящем вагоне, если бы я не пришел, он бы с ней остался. До самого конца.
– Почему ты пришел? – спросил Игнат. – Зачем тебе было жизнью расковать?
– А как иначе? – Виктор посмотрел на него удивленно. – Ты бы тоже пришел.
Игнат не ответил, только кивнул каким-то своим мыслям, разлил водку по стопкам.
– Почему они здесь? – спросил, когда они, не чокаясь, выпили. – Почему моя бабушка жила в Перми эти годы? Ничего не понимаю. Это ведь не из-за меня. Я далеко был. Да и каторга – это не курорт, родных туда с визитами не пускают. Ты не знаешь, как давно они здесь?
– Они не здесь, Игнат. Вот о чем надо подумать.
– Найдем, – пообещал он твердо. – Если сами не сможем, попросим Кайсы. Кайсы знатный следопыт. А мы с тобой поутру в тот дом еще раз сходим, если потребуется, правду силой выбьем.
Не понадобилось. Неприметного вида старичок вырос перед их столом словно из-под земли.
– Насилу вас отыскал, – сказал ворчливо и, не спрашивая разрешения, уселся на пустующий стул. – Кто тут из вас Серовым будет?
– Я. – Сердце забилось чаще, а весь хмель мигом выветрился из головы. – А ты кто такой?
– А я Лаврентий Терентьевич. Вы с Нюркой, внучкой моей, давеча разговаривали, про хозяек ее выспрашивали, денег обещали. – Он хитро сощурился.
– Рассказывай. – Виктор достал из кармана портмоне, но деньги вынимать не спешил.
– Мне бы горло прочистить для начала, умаялся я с другого конца города до вас добираться. Годы мои уже не те.
Виктор сделал знак половому, и через пять минут перед старичком стояли и выпивка, и закуска. Он ел неспешно, с великим аппетитом, а Виктор видел, что Игнат уже теряет терпение.
– Рассказывай, – велел он и положил перед Лаврентием Терентьевичем рубль. – Остальное потом, как расскажешь.
Старичок заграбастал рубль, вытер редкие усы и наконец заговорил:
– Старая хозяйка не хотела, чтобы кто-то знал, куда они съезжают, а вот Настасья Алексеевна все переживала, инженера какого-то ждала. Тебя? – Он посмотрел на Виктора.
– Меня.
– Так она тебя с самой осени ждала, а уже весна на дворе, – сказал старичок с укором.
– Вот он я, пришел.
– Это хорошо, что пришел. Плохо, что опоздал. Но весточку она для тебя все равно оставила, велела передать, что если надумаете ее искать, то искать нужно в Чернокаменске.
– Где? – спросили они с Игнатом в один голос.
– В Чернокаменске. Уезжали они спешно, где станут там жить, пока не знали, но Настасья Алексеевна надеялась, что городишко небольшой.
– Городишко и в самом деле небольшой, – пробормотал Виктор растерянно.
– Почему они так спешно уехали? – спросил Игнат.
– Из-за девочки.
– Из-за какой девочки?
– Из-за девочки, которая старой хозяйке приходится правнучкой, а молодой, стало быть, племянницей. Заболела девочка.
– Погоди… – Игнат подался вперед, сжал руку старика с такой силой, что тот вскрикнул от боли. – Еще раз повтори, что сказал.
– Силища, – проворчал старик, вырывая руку. – Что повторить-то? Анечка, правнучка старой хозяйки, никогда крепким здоровьем не отличалась, хиленькая была девочка. Уж как над ней все хлопотали, чтобы на ноги поставить, а ничего не получалось, то одна хворь, то другая. И так с самого младенчества, все шесть годков.
– Сколько годков? – спросил Игнат, и Виктор снова, второй раз за день, увидел, как может до неузнаваемости измениться человеческое лицо. Таким потрясенным, по-мальчишески растерянным он Игната не видел никогда.
– Да ты никак не только слеповатый, но еще и глуховатый, – проворчал старик. – Сказал же, шесть годков. Родители ее померли, и старая хозяйка специально в Пермь приехала, чтобы присматривать за сироткой, а она слабенькая была. То одни доктора в доме, то другие, а толку никакого. Этой зимой стало совсем плохо, слегла девочка. И видно, что долго не проживет, у меня же глаз наметанный. Только она все живет и живет. Мучается и все равно живет. Старая хозяйка уже перестала на докторов надеяться, позвала в дом шамана.
– Какого шамана?
– Да захаживал к нам один такой. Высокий, худой, в волчьей шапке. Даже в комнате девочки шапку свою лохматую не снимал, дикий человек.
– Кайсы, – сказал Игнат, глядя на Виктора каким-то странным, шальным взглядом.
– Точно, – оживился старик. – Кайсы его звали, шамана этого. А вы, значицца, его знаете?
– Знаем. – Игнат кивнул и велел: – Дальше рассказывай.
– Ну, вот этот ваш Кайсы на Анютку посмотрел и сказал, что ее нужно перевезти поближе к озеру, потому что, если и дальше тянуть и ничего не делать, дите умрет. Можно подумать, какое-то там озеро ее от хвори избавит. – Старик неодобрительно покачал головой. – Вот и весь рассказ. После прихода шамана хозяйка сразу же стала в дорогу собираться. Больше я ничего не знаю.
– Спасибо. – Виктор протянул ему второй рубль. – Ты нам очень помог.
– Ну, помог не помог, а Настасьи Алексеевны просьбу исполнил в точности. Вы, как ее увидите, так ей и передайте.
Он исчез так же незаметно, как и появился, оставляя их вдвоем.
– Нам надо ехать, – сказал Игнат.
– Поедем.
– Прямо сейчас.
* * *
Анечка… Девочка шести годков от роду… Сиротка, за которой присматривает его бабушка, потому что ее родители умерли…
В голове не укладывалось, но факты… Факты говорили о том, что эта маленькая девочка – его дочь. Его и Айви. По-другому никак не получалось…
Но почему, почему Кайсы ничего не рассказал про ребенка?! Ни Кайсы, ни Август, ни Евдокия… Они ведь все знали. Теперь Игнат ясно понимал, что знали. Все их недомолвки, многозначительные взгляды понимал. Не понимал он только одного, почему они скрыли это от него, почему лишили его, возможно, единственной в жизни радости. У них с Айви есть дочь!
Игнат гнал коня в промозглую весеннюю ночь, подстегивал, понукал, рвался в Чернокаменск.
– Не надо. – Виктор забрал у него поводья. – Ты его загонишь, а пешком мы далеко не уйдем.
Да, он все понимал, но бездействие убивало. Он обрел дочь, но девочка его болеет.
Кайсы сказал, ей нужно на озеро, и это было еще одним доказательством, что это не какая-то случайная девочка, а их с Айви дочка. Он помнил, как Аким Петрович рассказывал, что пытался увезти маленькую Айви подальше от Стражевого Камня, но вскоре был вынужден вернуться, потому что вдали от острова она начала болеть. Сколько они тогда пробыли в Перми? Кажется, всего несколько месяцев. А Анечка живет вдали от острова уже больше шести лет. Почему у его дочери получилось продержаться дольше, чем у его жены? Потому что серебра в ее крови меньше? Пусть бы так! Меньше серебра, меньше горя оно приносит.
В Чернокаменске оказались вечером и сразу же направились на остров. В маячную башню Игнат не вошел, а ворвался, едва не снеся дверь с петель. Не сумел Виктор его удержать. Да и кто бы удержал? Август возился со своими набросками, даже голову не поднял на грохот, настолько ему было все равно, что творится вокруг. Кайсы правил свой нож.
Не помог ему нож, когда Игнат сжал его глотку, впечатал в стену, заглянул в глаза.
– Ты знаешь, – прохрипел Кайсы.
– Игнат, ты его задушишь! – Подоспевший Виктор пытался разжать его онемевшие пальцы. – Отпусти!
Отпустил. И на шаг отступил, чтобы и в самом деле ненароком не убить.
– Где она? Где они все?!
Прежде чем ответить, Кайсы поднял упавший нож, провел пальцами по лезвию, проверяя его остроту.
– Мы пытались ее спасти, Игнат, защитить твою девочку.
– От меня? От родного отца?! Вы думали, что я смогу причинить ей вред?!
– Не от тебя. – Кайсы спрятал нож. – От матери.
– От… Айви? – Услышанное никак не укладывалось у него в голове, ничего-то он не понимал.
– Если позволишь, я начну с самого начала. Может быть, ты сумеешь меня понять. Евдокия рассказала бы лучше, но ее нет…
– Я расскажу, – вдруг заговорил Август. – Нас с Дуней это очень мучило. Особенно ее. Я должен покаяться, облегчить душу.
– Кайся, – сказал Игнат и сел напротив Августа.
– Когда тебя арестовали, Айви была уже беременна. О ее беременности знали только те, кто бывал на Стражевом Камне, самые близкие. Девочка родилась в срок, здоровенькая, красивенькая, на тебя похожая. Ее назвали Анечкой в честь жены Акима Петровича. Про то, что она родилась, никто из чужих не знал. Мы решили, что так для Айви и девочки будет безопаснее, что Злотников не должен знать про вашего ребенка.
– Я не Злотников, я родной отец!
– Погоди! – Август взмахнул рукой. – Сначала выслушай, а потом суди. Когда Злотников со своей бандой напали на остров, Анечка там тоже была, Айви с ней никогда не расставалась. А когда мы с Дуней приплыли, не было ни Айви, ни Анечки. Дуня не знала, я ведь к этому гаду ходил в тот же день, когда она слегла. Он ничего не стал от меня скрывать. – Август подобрал один из смятых набросков, бережно разгладил его ладонями. – Знаешь, что он мне рассказал? Он настолько ничтожным меня считал, настолько бесхребетным, что не побоялся сознаться в детоубийстве. Да, Игнат, он мне так и сказал, в глаза мне смотрел, улыбался и рассказывал, как на глазах у Айви швырнул беспомощного младенца в озеро, а ее держал, чтобы она дочку свою спасти не могла, чтобы видела, как ее ребенок тонет.
Стало плохо, стены закружились, Августа вдруг стало много, и все Августы говорили-говорили. А воздуха не хватало, Игнат задыхался. Словно тонул…
– Твоя девочка жива, Игнат. – Не плечи успокаивающе легли ладони Виктора. – Она не утонула.
Отпустило. Все Августы собрались в одного – равнодушно-задумчивого, ничего вокруг себя не замечающего, с головой ушедшего в воспоминания.
– А потом он ее отпустил, сказал – вот теперь живи. Только она жить не захотела, прыгнула в озеро вслед за своим ребенком. Вот такая, оказывается, у материнской любви великая сила… – Он помолчал, продолжая разглаживать набросок, а потом продолжил: – Дуня моя, как очнулась, сразу стала на озеро рваться, сказала, Айви ей привиделась, велела на остров плыть. А я что угодно был готов сделать, лишь бы она не металась, хоть немного успокоилась. Анечку мы нашли сразу, как только сошли на остров. Она лежала на берегу – голодная, замерзшая, но живая. Представляешь, Игнат, живая! И медальон на ней, тот, что ты Айви подарил. Дуня моя чуть с ума не сошла от счастья, ребенка в шаль завернула, домой отвезла, молоком напоила и ни разу не спросила, отчего же такое чудо приключилось.
– Отчего? – вместо мертвой Евдокии спросил Игнат.
– Оттого, что за спасение своего ребенка Айви заплатила страшную цену, – заговорил молчавший до этого Кайсы. – Аждарха услышал материнские мольбы, вернул девочку, но сама Айви превратилась в албасты. Знаешь, что это для нее значило?
– Она пришла к нам сразу после похорон Акима Петровича, – не дал ему договорить Август. – Стала у колыбели… Дуня проснулась, закричала, потому что видно было, что вернулась она со дна озера уже не человеком. Но человеческое в ней еще сильно было. "Увезите ее отсюда, – сказала, – спасите". И исчезла, никогда больше не появлялась.
– Ты думаешь, главное проклятие моей дочки в том, что она стала нечистью? – спросил Кайсы сипло и снова достал нож. – Знаешь, что албасты делают с маленькими детьми? Они их убивают, душат прямо в колыбели. Это жажда, справиться с которой очень тяжело, почти невозможно. И собственный ребенок, плоть от плоти, самая главная мишень. А девочка моя еще не растеряла человеческое, и все это в ней борется каждое мгновение.
– У Дуни был адрес твоих родителей, – сказал Август. – Аким Петрович дал незадолго до смерти, велел написать им, если что-то случится и Анечке понадобится защита семьи. Дуня написала, рассказала все как есть, и про тебя, и про Айви, и про вашу девочку, попросила помощи. Мы ждали письма, а приехала сама графиня Шумилина, твоя бабушка. Удивительная женщина, великой силы. Объяснений слушать не стала, сразу подошла к колыбели, посмотрела на Анечку, на руки взяла, сказала: "Наша кровь, шумилинская". Про то, что шумилинская кровь в малышке с серебряной смешана, мы с Дуней ей целый вечер растолковывали. И про то, что увозить далеко ее никак нельзя. Думали, не поверит, назовет сумасшедшими. Может быть, она бы нам и не поверила, если бы не письмо, которое оставил Аким Петрович. Что там между ними в молодости происходило, я не знаю, но знакомы они были. Про это мне Дуня на ухо шепнула. Бабушка твоя письмо читала-перечитывала, а потом ушла. А через неделю вернулась, сказала, что купила дом в Перми, что Анечка с ней там первое время поживет, а дальше будет видно. Адрес она оставила, по которому мы могли бы ее найти, пыталась нам денег дать, но поняла, что это лишнее, что для нас Анечка тоже родная, попросила отвести ее на могилу Акима Петровича, а потом забрала девочку, поблагодарила, попрощалась и уехала. Мы их с Дуней в Перми навещали так часто, как только получалось, чтобы не вызвать подозрений. Первое время все хорошо было, а потом Анечка начала болеть. Сначала не сильно, обычным детскими болезнями, но с каждым разом становилось все хуже. А этой зимой стало совсем плохо. Так плохо, что Анечка едва до весны дотянула. По бездорожью, в метель везти ее в Чернокаменск было опасно. Все это понимали. Когда волки ушли, Кайсы постоянно в Пермь мотался, отвозил какие-то снадобья.
– Мало помогали мои снадобья. – Отец Айви поморщился. – Вот озерная вода помогала, да только много ли привезешь той воды? Когда моей внучке стало совсем плохо, мы с твоей бабушкой решили, что тянуть дальше нельзя, надо перевезти Анечку хотя бы в Чернокаменск, поближе к озеру.
– А я? – Он не понимал, никак не мог взять в толк главное. – Почему я ничего не знал? Чем я провинился перед вами, что вы не рассказали мне про дочь?
– Прости, Игнат. – Август смотрел в пустоту перед собой, словно видел что-то невидимое остальным. – Евдокия так решила.
– Почему?! – Не могла тетушка причинить ему боль. Она же его любила, по-настоящему любила.
– Ты другим вернулся. Не чужим, но другим, поломанным. Вспомни, каким ты был, о чем мечтал. А она малышка еще совсем. Изменилось бы что-то, если бы ты узнал о ее существовании? Передумал бы? Отказался от мести? Только не лги, Игнат. Самого себя не обманешь. Теперь и я это знаю. – Август перевел на него тяжелый, недобрый взгляд. – И тебя я теперь понимаю как никто другой. Только вот мне терять больше нечего, никого у меня не осталось, а у тебя – дочка, бабушка и сестра. Семья у тебя. Но даже не в этом дело, узнай ты про Анечку, сдержался бы ты? Не пришел бы на нее посмотреть?
Игнат знал ответ. Не сдержался бы. Никто и ничто его бы не остановило. И сейчас не остановит.
– Вот видишь. – Август покачал головой. – Ты и сам все понимаешь. Ты только одного не понимаешь, что она по твоему следу пойдет…
– Айви?..