Я отчетливо вижу эту плохо освещенную комнату; испуганные лица, на которые пламя свечей бросало причудливые тени, свист и щелканье моего хлыста; мой собственный голос, изрыгающий проклятия и презрительные эпитеты; вопли Роденара; умоляющие или протестующие возгласы то тут, то там, а самые смелые даже пытались пристыдить меня. Вскоре они уже все стали кричать "Позор!", и я наконец остановился и выпрямился с вызовом. Я не привык к критике, и их осуждающие возгласы разозлили меня.
- Кто тут сомневается в моих правах? - надменно спросил я, и они все замолкли. - Если среди вас найдется хоть один смельчак, который сможет подойти ко мне, он получит мой ответ. - Когда никто из них не ответил, я рассмеялся, выразив тем самым свое презрение.
- Монсеньер! - жалобно скулил Роденар у моих ног уже слабеющим голосом.
Вместо ответа я еще раз ударил его и бросил истрепавшийся хлыст конюху, у которого я его занял.
- Теперь достаточно, Роденар, - сказал я, коснувшись его ногой. - Если ты дорожишь своей несчастной жизнью, постарайся больше никогда не попадаться мне на глаза!
- Только не это, монсеньер! - застонал этот несчастный. - О, нет, только не это! Вы уже наказали меня, вы отхлестали меня так, что я не могу подняться, теперь простите меня, монсеньер, простите меня!
- Я уже простил тебя, но я не желаю больше тебя видеть, иначе я могу забыть о том, что простил тебя. Кто-нибудь, уберите его отсюда, - приказал я моим людям, и двое из них с молчаливой покорностью быстро вынесли этого стонущего, всхлипывающего старика из комнаты.
- Хозяин, - приказал я, - приготовьте мне комнату. Вы двое, помогите мне.
Затем я распорядился насчет своего багажа. Часть его мои лакеи принесли в комнату, которую хозяин немедленно приготовил для меня. В этой комнате я сидел, охваченный невыносимой тоской и отчаянием. Ярость моя прошла, я мог бы подумать о несчастном Ганимеде и его состоянии, но голова моя была занята лишь моими собственными делами.
Сначала я подумал отправиться в Лаведан, но сейчас же отказался от этой идеи. Что мне теперь это даст? Поверит ли мне Роксалана? Скорее всего, она подумает, что я решил с выгодой использовать эту ситуацию и что обстоятельства вынуждают меня сказать правду об этой истории, которую я не имею права отрицать. Нет, больше ничего нельзя сделать. В прошлом у меня было много amours, однако, если бы я потерпел неудачу хотя бы в одном из них, я бы не почувствовал ни сожаления, ни горя. Но вот настал мой Dies irae. По иронии судьбы, именно моя первая настоящая любовь должна была кончиться провалом.
Наконец я лег в постель, но мне долго не удавалось заснуть. Всю ночь я оплакивал свою погибшую любовь, точно мать, потерявшая своего младенца.
На следующий день я решил уехать из Тулузы - покинуть эту провинцию, которая принесла мне столько горя, - и отправиться в Божанси, где и провести свою старость в уединении, ненавидя всех людей. С меня хватит дворцов; с меня хватит любви и женщин; похоже, что и сама жизнь мне уже надоела. Она щедро осыпала меня подарками, о которых я не просил. Она заваливала меня подношениями, которые были не в моем вкусе и вызывали у меня тошноту. А теперь, когда здесь, в этом заброшенном уголке Франции, я встретил единственный предмет своих желаний, она быстро отняла его у меня, посеяв тем самым досаду и тоску в моем изнеженном сердце.
В этот день я встретился с Кастельру, но ни слова не сказал ему о своей печали. Он принес известия о Шательро. Граф лежал в тяжелом состоянии в гостинице "Рояль", и его нельзя было трогать. Врач опасался за его жизнь.
- Он просит вас прийти, - сказал Кастельру.
Но я и не думал этого делать. Хотя он причинил мне много зла, хотя я глубоко презирал его, его нынешнее состояние может вызвать у меня жалость к нему, а я не собирался растрачивать на такого человека, как Шательро, - пусть даже он находился на смертном одре - чувство, которое сейчас было крайне необходимо мне самому.
- Я не пойду, - подумав, сказал я. - Скажите ему, что я прощаю его, если ему нужно мое прощение; скажите ему, что я не питаю ненависти к нему, и пусть он составит завещание, дабы избавить меня от хлопот после его смерти.
Я сказал это, потому что не собирался в случае, если он умрет без завещания, разыскивать его наследников и объявлять им, что мои бывшие имения в Пикардии теперь принадлежат им.
Кастельру еще раз попробовал уговорить меня навестить графа, но я был тверд в своем решении.
- Я уезжаю из Тулузы сегодня, - сообщил я.
- Куда вы направляетесь?
- К черту или в Божанси - я еще точно не знаю, но это не имеет значения.
Он удивленно посмотрел на меня, но, будучи человеком воспитанным, не задавал никаких вопросов о том, что считал сугубо личным.
- А как же король? - наконец спросил он.
- Его величество уже освободил меня от моих обязанностей при нем.
Однако я не уехал в этот день. Я дотянул до захода солнца и, увидев, что уже слишком поздно, решил отложить свой отъезд на следующий день. Не знаю, почему я так оттягивал его. Возможно, это было результатом инертности, которая охватила меня, возможно, меня удержал перст судьбы. Как бы там ни было, но тот факт, что я остался в гостинице "дель'Эпе" еще на одну ночь, оказался одной из тех случайностей, которые, пусть незаметно и без видимой логики, приводят к невероятным событиям. Если бы я уехал в тот день в Божанси, вы, вероятно, никогда бы больше не услышали обо мне - по крайней мере, от меня самого, - потому что вряд ли стоило бы труда описывать то, что я вам уже рассказал, без того, что случилось потом.
Утром я отправился в путь, но, поскольку мы выехали поздно, мы успели добраться только до Гренада, и мне пришлось провести еще одну ночь в таверне де ла Курон. И благодаря тому, что я всего на один день отложил свой отъезд, я успел вовремя получить сообщение.
День был в полном разгаре. Наши лошади были оседланы, некоторые из моих людей уже сидели верхом - я не собирался отпускать их, пока мы не доберемся до Божанси, - и две мои кареты уже были готовы к отъезду. Не так просто отказаться от своих привычек даже тогда, когда Нужда поднимает свой голос.
Я как раз рассчитывался с хозяином, когда в коридоре вдруг послышались шаги, звяканье шпаги и раздался возбужденный голос - голос Кастельру:
- Барделис! Господин де Барделис!
- Что привело вас сюда? - приветствовал я его, когда он вошел в комнату.
- Так вы едете в Божанси? - резко спросил он.
- Да, а что? - ответил я, не понимая его возбуждения.
- Значит, вы не видели Сент-Эсташа и его людей?
- Нет.
- Странно, они должны были здесь проехать несколько часов назад. - Затем, бросив свою шляпу на стол, он заговорил с неожиданным пылом. - Если вас хоть как-то интересует семья Лаведана, вы немедленно вернетесь в Тулузу.
Упоминания о Лаведане было достаточно, чтобы мое сердце бешено заколотилось. Однако за прошедшие два дня я научился смирению, а вместе с этим приходит умение сдерживать свои чувства. Я медленно повернулся и внимательно посмотрел на маленького капитана. Его черные глаза сверкали, усы топорщились от возбуждения. Он явно принес важные новости. Я повернулся к хозяину.
- Оставьте нас, - коротко сказал я и, когда он ушел, как можно спокойнее спросил: - Что с семьей Лаведана, Кастельру?
- Сегодня в шесть утра шевалье де Сент-Эсташ выехал из Тулузы и направился в Лаведан.
Я быстро догадался, зачем он туда поехал.
- Он выдал виконта? - наполовину вопросительно, наполовину утвердительно сказал я. Кастельру кивнул.
- Он получил у Хранителя Печати ордер на его арест и отправился за ним. Есть опасность, что через несколько дней от Лаведана останется только имя. Этот Сент-Эсташ ведет оживленную торговлю и уже отхватил солидный куш. Но если сложить все вместе, это окажется мизером по сравнению с тем, что он получит в этой экспедиции. Если вы не вмешаетесь, Барделис, виконт де Лаведан погибнет, а его семья останется без крова.
- Я вмешаюсь, - вскричал я. - Клянусь честью! А Сент-Эсташ может считать, что родился под счастливой звездой, если ему удастся избежать эшафота. Он не подозревает, что ему придется иметь дело со мной. Кастельру, я немедленно отправляюсь в Лаведан.
Я уже направился к двери, когда гасконец окликнул меня.
- А что это даст? - спросил он. - Не лучше ли будет сначала вернуться в Тулузу и заручиться поддержкой короля?
В его словах был здравый смысл. Но моя кровь кипела, и мне было не до здравого смысла.
- Вернуться в Тулузу? - грозно повторил я. - Напрасная трата времени, капитан. Нет, я поеду прямо в Лаведан. Мне не нужна никакая поддержка. Я слишком хорошо знаю дела этого шевалье, и одного моего появления будет достаточно, чтобы остановить его. Он самый низкий предатель во всей Франции, но в данный момент слава Богу, что он оказался таким подлецом. Жиль! - крикнул я, широко распахнув дверь. - Жиль!
- Монсеньер, - ответил он, торопясь на мой зов.
- Задержи кареты и оседлай мою лошадь, - приказал я. - И скажи своим ребятам, чтобы немедленно седлали лошадей и ждали меня во дворе. Мы едем не в Божанси, Жиль. Мы едем на север - в Лаведан.
Глава XVIII. СЕНТ-ЭСТАШ УПОРСТВУЕТ
Когда я первый раз приехал в Лаведан, я не воспользовался - или, скорее, судьба помешала мне воспользоваться - советом Шательро прибыть туда со всеми атрибутами власти - слугами, лакеями, экипажами - со всем этим великолепием, которое вся Франция связывает с моим именем, и ослепить этим блеском даму, которую я намеревался завоевать. Как вы, вероятно, помните, я, как вор, прокрался в замок ночью. Раненный, грязный, я представлял собой жалкое зрелище и вызывал скорее сочувствие, нежели восхищение.
Но во второй раз все было по-другому. Во всем своем блеске, благодаря которому я и заслужил прозвище "Великолепный", я въехал во двор Лаведана в сопровождении двадцати всадников, одетых в роскошную красно-золотую ливрею Сент-Пола, на груди их камзолов был вышит герб Барделиса - три лилии на лазурном поле. Они были вооружены шпагами и мушкетонами и напоминали скорее королевский эскорт, нежели группу обыкновенных слуг.
Мы приехали как раз вовремя. Я сомневаюсь, что мы смогли бы остановить Сент-Эсташа, если бы приехали раньше. Но для того, чтобы произвести эффект - coup de theatre, - мы не могли подобрать более подходящего момента.
Во дворе у ступеней замка стояла карета: по лестнице спускался виконт в сопровождении виконтессы - как обычно, мрачной и злобной - и своей дочери, которая шла с побелевшим лицом и плотно сжатыми губами. Между этими двумя женщинами - женой и дочерью, так непохожими друг на друга, - твердой походкой шел Лаведан, благородный, с румянцем на лице и с видом величественного безразличия к своей судьбе.
Он шел к карете, которая должна была отвезти его в тюрьму, так, будто он направлялся на королевский прием.
Вокруг кареты столпились люди Сент-Эсташа - деревенские парни в солдатской форме, - небрежно одетые, в поношенных доспехах и стальных шлемах, большинство из которых были покрыты ржавчиной. У дверцы кареты стояла долговязая и тощая фигура самого шевалье, одетого с обычной тщательностью, надушенного, с немыслимыми кудряшками и бантиками. Он бросал сердитые взгляды, зловеще улыбался и таким образом пытался придать своему безвольному мальчишескому лицу воинственный, суровый вид.
Все, находившиеся во дворе, застыли в нерешительности, когда мои люди с Жилем во главе с грохотом проскакали по подъемному мосту и по двое въехали во двор через старую арку. Все взгляды были устремлены на них. И Жиль, который знал, зачем мы сюда приехали, и который был самым сообразительным из моих слуг, моментально оценил ситуацию. Зная, что я хотел разыграть эффектный спектакль, он шепотом отдал приказание. У ворот двойки разделились, один поехал налево, другой - направо, и распределились по двору в форме полумесяца. Затем они остановились, и люди шевалье оказались в этом полукруге, лицом к лицу с моими слугами.
Появление двоек усилило любопытство - а может быть, и тревогу - Сент-Эсташа и его людей. Им не терпелось скорее узнать, кто же это приехал с таким королевским великолепием. В этот момент в воротах появился я и рысью въехал на середину двора. Я натянул поводья и снял шляпу, приветствуя их. Все они стояли, разинув рты и вытаращив глаза. Пусть это было театральное представление, парад, достойный лишь военного полигона, но тем не менее мое появление было великолепным и впечатляющим. Судя по их разинутым ртам, оно не прошло незамеченным. Солдаты с тревогой смотрели на шевалье; шевалье с тревогой смотрел на солдат; мадемуазель, страшно бледная, опустила глаза и еще сильнее сжала свои губы; виконтесса вскрикнула от изумления; один Лаведан, который был слишком горд, чтобы выражать удивление, приветствовал меня сдержанным поклоном.
За ними, на ступеньках лестницы, я заметил группу слуг. Впереди стоял старый Анатоль и явно недоумевал, тот ли это Лесперон, который совсем недавно был здесь, такой несчастный и потрепанный, так как не только мои лакеи прибыли во всем своем блеске, но и я тоже принарядился. Без всяких бантиков и щегольского платья, я тем не менее был одет с таким великолепием, какого, готов поклясться, ни один из присутствующих не видел за всю свою жизнь в серых стенах этого старого замка.
Когда я остановился, Жиль соскочил с лошади, подбежал ко мне и придержал мои стремена, пробормотав при этом "Монсеньор", что вызвало новое изумление у наших зрителей.
Я медленно подошел к Сент-Эсташу и снисходительно обратился к нему - так я мог бы обратиться к конюху, поскольку, если вы хотите поразить и подавить человека такого типа, лучшего оружия, чем высокомерие, не найти.
- Какая неожиданная встреча, Сент-Эсташ, - я презрительно улыбнулся. - Мы живем в удивительном мире, в мире странных встреч и расставаний, в мире невероятных превращений. Когда мы с вами виделись здесь в последний раз, мы оба были гостями господина виконта, а теперь, похоже, вы здесь по делу, исполняете обязанности… судебного пристава.
- Сударь! - Он покраснел, в его голосе слышалась обида.
Я смотрел ему прямо в глаза, холодно и равнодушно, как будто ждал, что он может еще что-то добавить. Он не выдержал моего взгляда и опустил глаза, душа его упала в пятки. Он знал меня и знал, что меня нужно бояться. Одно мое слово королю может отправить его на плаху. Именно на это я и рассчитывал. Затем, не поднимая глаз, он спросил:
- Ваше дело касается меня, господин де Барделис? - Когда он произнес мое имя, все, кто стоял на лестнице, пришли в волнение. Виконт вздрогнул и хмуро посмотрел на меня, а виконтесса разглядывала меня с новым интересом. Наконец-то она увидела живьем человека, который десять лет назад прославился своей интригой с герцогиней Бургундской, завершившейся скандалом, о котором она без устали рассказывала. Подумать только, она сидела с ним за одним столом и даже не подозревала об этом! Я не сомневаюсь, что именно об этом она думала в тот момент. Судя по выражению ее лица, она была так возбуждена от того, что лицезрела самого Барделиса Великолепного, что забыла даже о положении своего мужа и неминуемой конфискации Лаведана.
- Мое дело касается вас, шевалье, - сказал я. - Оно связано с вашей миссией здесь.
Его челюсть отпала.
- Вы хотите?..
- …чтобы вы забрали отсюда своих людей и немедленно покинули Лаведан, отказавшись от выполнения вашего задания.
Он посмотрел на меня с беспомощной яростью.
- Вам известно о существовании ордера на арест, господин Барделис. Следовательно, вы должны понимать, что только королевский мандат может освободить меня от обязанности доставить господина де Лаведана к Хранителю Печати.
- Моим единственным мандатом, - я был несколько озадачен, но не оставлял надежды, - является мое слово. Вы скажете Хранителю Печати, что сделали это по распоряжению маркиза де Барделиса, а я обещаю вам, что его величество поддержит мои действия.
Я сказал слишком много и скоро понял это.
- Его величество поддержит это, сударь? - сказал он с вопросом в голосе и покачал головой. - Я не пойду на этот риск. Мой приказ возлагает на меня определенные обязательства, которые я должен выполнить незамедлительно. Вы должны понимать справедливость этого.
Он был сама покорность, сама смиренность, но голос его был твердым, почти жестким. У меня оставалась последняя карта, козырная карта, которую я намеревался пустить в игру.
- Не соблаговолите ли вы отойти со мной в сторону, шевалье? - я скорее приказал, чем попросил.
- К вашим услугам, сударь, - сказал он, и мы отошли туда, где нас никто не мог услышать.
- А теперь, Сент-Эсташ, мы можем поговорить, - я резко переменил тон с холодного высокомерия на холодную угрозу. - Я поражен, что вы так смело продолжаете заниматься этим грязным делом после того, как два дня назад в Тулузе вы узнали, кто я.
Он сжал кулаки, его безвольное лицо потемнело.
- Попрошу вас выбирать выражения, сударь, - сказал он хриплым голосом.
Я смерил его изумленным взглядом.
- Я думаю, вы помните, в чем заключалась ваша служба, когда мы с вами встретились. Ну, стойте спокойно, Сент-Эсташ. Я не дерусь с судебными исполнителями, а если вы доставите мне хоть малейшее беспокойство, мои люди рядом. - И я показал пальцем через плечо. - А теперь к делу. Я не собираюсь беседовать с вами целый день. Как я уже сказал, меня поражает ваша смелость. Особенно я удивлен тем, что вы сообщили сведения против господина де Лаведана и приехали сюда, чтобы арестовать его, зная, вы не можете не знать, что виконт представляет для меня некоторый интерес.
- Я слышал об этом интересе, сударь, - он так ухмыльнулся, что я чуть не ударил его.
- Этим поступком, - продолжал я, не обращая внимания на его замечание, - вы искушаете судьбу. Похоже, вы собираетесь бросить мне вызов.
У него затряслись губы, и он боялся посмотреть мне в глаза.
- Нет, что вы, сударь… - пролепетал он, но я оборвал его.
- Я думаю, вы не полный дурак и должны понимать, что, если я расскажу королю все, что я о вас знаю, вы лишитесь того богатства, которое добыли нечестным путем, и вас казнят как двойного предателя - предателя своих друзей-мятежников.
- Но вы ведь не сделаете этого, сударь? - вскричал он. - Это недостойно вас.
Я рассмеялся ему в лицо.
- Боже правый! Вы избрали для себя такое занятие и еще надеетесь, что с вами будут поступать благородно? Я сделаю это, клянусь честью, господин де Сент-Эсташ, вы сами вынуждаете меня!
Он покраснел. Вероятно, я выбрал не самый лучший способ действия. Мне нужно было ограничиться тем, что я вызвал страх в его душе; только так я мог добиться своей цели; я не смог сдержаться и наговорил ему много обидных слов, чем вызвал его сопротивление, и теперь он во что бы то ни стало хотел помешать мне.