Она стала настоящей рабыней в османском дворце, куда приехала с такими грандиозными мечтами. Ее побили, раздели, унизили, оскорбили, как настоящую рабыню, из тех, что продают на рынке. А что еще можно сделать с рабыней? Достаточной ли платой за все унижения были нарядные одежды и туфли, которые их заставили надеть, когда они вышли из бани? "Мне ничего этого не нужно", – думала Александра. Сейчас она мечтала о грубых постолах, которые самолично шил для нее Тачам Нойон.
"Так все это не может продолжаться", – всхлипывала она. И решила: на следующий день она непременно пойдет к султану Сулейману и обо всем ему расскажет. "Я приехала сюда не для того, чтобы со мной обращались, как с пленницей. Если ты Сулейман, то я – Александра. Я дочь матери первой жены твоего отца. Разве прилично со мной так обходиться?"
Во сне ей снилось, что над ней кружит огромный черный орел.
XIII
Александра не смогла увидеть султана Сулеймана ни на следующий день, ни во все последующие.
Она не видела также и Хафзу Султан, мать падишаха, о которой много слышала, и Гюльбахар Махидевран Хасеки, которая ловко завладела сердцем султана. Но хотя она из-за этого и грустила, жизнь ее понеслась стремительно, как ураган.
Во-первых, сцена в бане повторялась каждое утро. Наложницы раздевались перед чернолицыми женщинами и мылись, и если какая-то наложница пыталась пожаловаться на грубое обращение калфы, то все заканчивалось для нее только очередным ударом палки Сюмбюля-аги.
После бани наступал черед занятий.
Их учили, как стоять, как сидеть, как разговаривать, как принимать пищу – в общем, как делать все, вплоть до походки, в присутствии падишаха. Больше всего усилий Александра прилагала к занятиям по языку. Ведь она собиралась однажды оказаться перед Сулейманом. Все, что она собиралась ему сказать, она должна была ему сказать на его родном языке.
Единственное, что делало дни в гареме непохожими один на другой, – постоянные ссоры девушек, которые соперничали друг с другом.
По правде говоря, с того самого дня, когда Александра появилась в гареме, ссоры и стычки стали происходить чаще, ибо именно она становилась виновницей большей части ссор. Она никому не подчинялась, никого не слушала и пользовалась любой возможностью, чтобы с кем-нибудь поругаться. Забыв о предостережении, полученном от Сюмбюля-аги в первый вечер, она противоречила всем и каждому. Теперь каждый день она добавляла в сердцах несколько новых турецких слов. Например, ругаясь с очередной наложницей, могла выкрикнуть выученное слово "уродка". Она научилась говорить черным гаремным ведьмам, которые пытались ее урезонить: "Чтоб вы руки переломали!"
На шум поспевал Сюмбюль-ага. Александре приходилось молча терпеть удары палкой, на которые Сюмбюль-ага не скупился.
Настоящий судный день наступил, когда одна из девушек попыталась порыться в ее сумке с приданым. Вырвать волосы несчастной из рук Александры не смогли даже пять черных служанок. В тот день Александра познакомилась с фалакой. Хотя из ее глаз лились слезы каждый раз, когда палка била ее по голым ступням, из уст не раздалось ни крика, ни стона и ни единой мольбы о прощении. Она лишь вцепилась в свою сумку.
После того случая Александра три дня не могла ходить. Ей было больно даже ползать. Мерзука плакала, смазывая ей ступни мазью.
Александра очень быстро учила турецкий язык, и больше всех этому изумлялся Сюмбюль-ага. Девушка давно обошла в знаниях всех новеньких, которые поступили в гарем за много месяцев до нее. Если бы он доложил Валиде Султан: "Московитская девушка давно уже подготовлена", то краснеть бы ему не пришлось. Но всякий раз он говорил себе: "Подожди немного, пусть еще раз утрут ей нос". Пусть она хорошенько поймет, кто такой Сюмбюль. Пусть зарубит себе на носу, что ее жизнь и ее будущее зависят от пары его слов. Поэтому в тот день, когда Валиде Султан спросила: "Помню, что из дворца первой жены моего покойного супруга, да будет земля ему пухом, приехала девушка. Ее ведь послала ко мне невестка ее матери. Где она, как у нее дела?" Сюмбюль-ага, ответил:
– Она еще не готова, госпожа. Для покоев повелителя.
Он хорошо знал, что пожилая женщина внимательно посмотрит ему в глаза, и поэтому добавил: "Как бы вам сказать, с ней очень трудно. У нее длинный язык. И вздорный характер. Она постоянно ссорит девушек. Очень непослушная. Но не беспокойтесь. Ваш покорный раб Сюмбюль еще и не таких упрямых уговаривал. И с ней мы справимся".
Хафза Султан была довольна слышать это: "Молодец, Сюмбюль, но поторопись. Я хочу увидеть девушку. Ай Бала Ханым написала мне: "Матушка моя поручила мне ее, а я поручаю ее тебе". Так что не будем оставлять порученное нам без догляда, это грех".
Склоняясь перед Валиде Султан в поклоне, главный евнух подумал, что надо бы наказывать московитку поменьше. К тому же девушка была очень способной. Она будто бы во дворце родилась и выросла. У нее была такая стать, что всякий, кто видел ее, был очарован. У нее были такая гордость и чувство собственного достоинства, что унизить ее было невозможно. Глаза ее сияли каким-то особенным светом, и когда он соединялся с ее горделивым видом, то выглядела она настоящей красавицей. В музыке подобных ей не было. Взяв саз, девушка трогала его струны, и мелодия, и голос ее достигали всех комнат. Даже самые спесивые красавицы в гареме затихали, слушая, как она поет.
В гарем было дозволено входить всего двум или трем мужчинам. Одним из этих мужчин был преподаватель музыки Кемали Эфенди. Он восхищался Александрой. Гаремные девушки шептались, что в этом восхищении отчасти виноваты сине-зеленые глаза Александры, хотя ни одна из них не могла похвастаться, что играет лучше нее. Ни у одной из них не было таких ловких и быстрых пальцев, чтобы так перебирать струны. Казалось, она уже много лет играет на сазе. Никто не мог с таким чувством, как она, извлечь мелодию из инструмента.
Но еще прекраснее был ее голос. Сюмбюль-ага не соврал бы, если бы сказал, что никогда в жизни не слышал такого красивого женского голоса. Когда наступал вечер и гарем погружался в тишину, девушек, каждая из которых была прекрасна, как месяц, прибывших в гарем со всех четырех сторон света, охватывала тоска. Когда каждая из них после вечернего азана отправлялась в свой собственный мир, в гареме, где великие мечты и страсти шли рука об руку с великими разочарованиями, сильный, чистый голос Александры возносился ввысь из покоев для новеньких. Даже черствое сердце Сюмбюля было тронуто песнями Александры. Эти песни заставляли вспомнить его о давно былом, грудь его сжимала тоска. Заметив, что на глаза навернулись слезы, он немедленно встряхивался и ворчал: "Безумная московитка". И поэтому, даже когда он заметил, что помощник, мальчишка-абиссинец Джафер, который уже три года находился при нем, по ночам тайком слушает, очарованный, песни Александры, он ничего не сказал. И когда заметил, как парень шепчется о чем-то с девушкой, – тоже. В какой-то момент ему показалось, что парень плачет. Ну и пусть. Если Сюмбюль-аге не дано оплакивать свою участь евнуха, так пусть хотя бы Джафер поплачет. Плач умывает душу. А у Сюмбюля душа не умывалась уже давно. Он сейчас не мог даже вспомнить, когда плакал в последний раз. "А ведь и правда, когда же я плакал? – думал он. – Неужели той страшной ночью, когда попался работорговцам? Или же тогда, когда тот страшный нож навсегда изменил мою жизнь?" Теперь Сюмбюль не мог вспомнить.
XIV
Александра потеряла счет дням. Сколько уже прошло времени с тех пор, как она попала в гарем? Месяц, два, три?
Однажды она вышла в сад вместе с Мерзукой и Сетарет-калфой. Свежий холодный воздух бодрил ее. За деревьями, листья с которых давно опали, виднелось море. Было немного пасмурно, и поэтому море тоже выглядело сероватым. По морю проплывали корабли с красными, синими и зелеными флагами. Огромные парусники напоминали толстяков с раздувшимися животами. А напротив сада, на одном из холмов, красовалась круглая башня с остроконечной крышей.
Александра не обращала внимания на холод. Она даже радовалась ему, потому что он напоминал ей о родине. Она зашагала между розовых кустов, с тоской ожидавших весну. "Интересно, какого цвета будут розы – белого или красного?" – она шла и размышляла о том, сколько цветков принесет каждый куст.
"Интересно, есть ли в саду мой любимый багряник? Если нет, то нужно обязательно об этом сказать", – думала Александра.
Кому?
И в самом деле, кому? Сюмбюлю-аге с его длинной палкой?
"Сюмбюль-ага, послушай, Сюмбюль-ага. Я очень люблю багряник. Где мои красные цветы? Скажи султану Сулейману, пусть посадит несколько деревьев!"
Интересно, сколько палок бы она получила за такую просьбу?
– Эй, девушка!
Голос говорит по-русски. Она тут же повернулась на голос.
Беловолосая девушка сидела на тюфяке в большом садовом кресле.
Она была красивой. Очень красивой. Ее волосы были такими белоснежными, что снег мог бы им только позавидовать. Она заплела их в длинные косы, как делали у Александры на родине, и сложила на голове так, что они напоминали венец. На голове у нее был обитый мехом капюшон. Ярко-синие, как весеннее небо, глаза. Гладкие ровные щеки алели от мороза.
– Разве ты не та самая новая русская девушка, о которой все говорят?
– Да, это я. Говорят, наверное, обо мне.
Александра понимала, что от радости говорит глупости.
– Я совершенно не ожидала, что тут будет еще кто-то из моих краев, и разволновалась. Как тебя зовут?
– Александра… Александра-Анастасия Лисовская.
– Ты русинка?
– Да, наши края называются Рутенией.
– А меня зовут Екатерина Иванова. Мои родные края еще дальше. Мое село неподалеку от Москвы.
Сердце Александры готово было выпрыгнуть из груди. Больше она здесь не одинока. В гареме жила ее соотечественница.
Совершенно не задумываясь о последствиях, Александра уселась рядом с Екатериной. Поодаль Мерзука пыталась жестами о чем-то договориться с Сетарет-калфой. Но усилия верной татарки были напрасны. Одна не уступала другой, явно тема спора была важной.
Александре хотелось мгновенно рассказать обо всем, что с ней произошло. Хотелось до изнеможения говорить на родном языке. Хотелось обнять эту девушку, одной с ней крови, положить ей голову на грудь и выплакаться. Хотелось расцеловать ее. Впервые за долгие годы она повстречала землячку. Новеньким в гареме было запрещено подниматься на этаж наложниц, а наложницам – запрещено спускаться к новеньким, может быть, им и говорить-то не позволялось, но Александре было все равно. Она была согласна получить от Сюмбюля-аги десять, двадцать, сто, пусть даже тысячу палок.
– Сколько ты здесь? – спросила Екатерина.
– Не знаю. Думаю, два месяца. А ты?
– Три года.
– Как? Господи, целых три года! Целых три зимы и целых три лета!
– Сколько тебе лет, Александра?
– Это моя пятнадцатая зима.
Екатерина улыбнулась: "Когда меня сюда привезли, я была на год моложе тебя".
Значит, ей было семнадцать лет. Она была старше ее всего на два года, но показалась Александре гораздо взрослее. Александра радостно посмотрела в голубые глаза девушки: "Как ты сюда попала?"
– Очень просто. Мой батюшка – купец. Он возил товар из Москвы в Киев. В тот раз я поехала с ним. На нас напали татары…
Продолжение было понятно. Татары продали Екатерину какому-то генуэзскому капитану неподалеку от крепости Азак, а у него девушку выкупил торговец невольницами. Сначала ее преподнесли в качестве подарка в особняк одного бея, а оттуда тоже в качестве подарка переправили во дворец османского султана. "А ты как сюда попала?" – спросила Екатерина, прекрасно зная, что услышит похожую историю.
– Меня султану отправил крымский хан.
– Значит, ты собираешься увидеть султана? – улыбнулась Екатерина.
– Да. Но до сих пор еще не представилось удобного случая.
– А ты знаешь, как его увидеть?
Александра отрицательно покачала головой. Екатерина засмеялась: "Послушай, дорогая моя… в гареме существует такое правило. Не ты султана увидишь, а повелитель тебя увидит. Разве можно запросто подойти к великому султану и сказать: "Я пришла к тебе"?"
Взгляд Александры затуманился.
– Но что сделать, чтобы повелитель заметил меня?
– Договорись с Сюмбюль-агой. Здесь есть два пути хорошо устроиться. Или деньги заплатишь, или…
Беловолосая наложница замолчала. Александра заволновалась:
– Или что?
– Как-нибудь его ублажишь.
– А Мерзука сказала, что их нельзя больше считать мужчинами…
– Нельзя, но развлекаться некоторые из них любят. Они еще говорят, что потрогать красоту угодно Аллаху.
Екатерина огляделась по сторонам, не подслушивает ли кто их разговор, а затем еле слышно добавила: "Большинство девушек в гареме достаются евнухам. Но не думай, что все служанки безгрешны. Многие черные калфы очень любят молоденьких девочек".
У Александры внутри все оборвалось от этих слов. Она бы никогда не пошла на такое. Но денег у нее не было. Как ей поступить? Неужели ей никогда не увидеть султана Сулеймана? Неужели так ничем и закончится путь к счастью, о котором мечтала для нее мать крымского хана? Екатерина словно прочитала все, о чем думала девушка.
– Хочешь спросить, как я удостоилась милости попасть в объятия падишаха?
Кровь ударила Александре в лицо.
– Ты что… – запинаясь, пробормотала она. – Ты хочешь сказать, что была с повелителем?
– Да, – прошептала та, склонив голову. – Всего только один раз. Вот и все.
А что еще могла сделать простая наложница? Разделить ложе с султаном, склонить голову перед его волей и делать все, что он повелит.
– Больше он меня не позвал.
Голос Екатерины был едва слышен.
Александра не знала, что и ответить. Ей стало не по себе, но в то же время странная радость охватила ее. Раз эта девушка повелителю пришлась не по нраву, Александра все еще могла попытать счастья. Тут ей стало стыдно оттого, что у нее такие мысли. Она взяла в свои ладони маленькие холодные руки девушки, желая ее утешить. И продолжала слушать землячку.
После ночи с повелителем Екатерину немедленно повысили. На следующий день ее забрали из покоев для новеньких. Теперь в гареме у нее появилась пусть маленькая, но своя комната. Ей принесли разные платья – одно красивее другого. Даже назначили небольшое содержание. Она не могла даже носу высунуть из гарема – ну что ж, ей можно было посылать служанок за покупками, чтобы они приносили все, что ей только захочется. И сейчас, когда нужно было, она могла сунуть в руку тому или иному аге монетку. Второго приглашения она ждала много недель. Ясно было, что повелитель давно о ней забыл. Она даже дала взятку Сюмбюлю-аге, чтобы он напомнил о ней падишаху. Но все было напрасно. Ага потчевал Екатерину обещаниями. Результата не последовало, и в конце концов платить деньги девушка перестала.
– Он больше не пожелал видеть меня, – вздохнула Екатерина, закончив свою историю.
Они помолчали какое-то время.
– Что ты собираешься делать? – спросила наконец Александра.
Девушка горько усмехнулась:
– Не осталось надежды, что повелитель обо мне вспомнит. Я этого не жду. Думаю, меня выдадут за какого-нибудь агу, бея или девширме, который только-только закончил Эндерун, и наконец уеду из гарема.
Ту ночь Александра провела без сна, не сомкнув от волнения глаз. Она во что бы то ни стало должна хотя бы раз увидеть Сулеймана, показать себя ему. Ей казалось, что судьбу нужно немного подтолкнуть. Она вспоминала наставления матери хана: "Крепко держи то, что взяла. Бери то, на что положила глаз. А то, что схватишь, не отпускай".
Александра собиралась поступить именно так. Она готова была на многое, чтобы заставить судьбу улыбнуться. Она готова была ублажать всех евнухов гарема и даже, если понадобится, саму Гюльбеяз.
XV
Александра встречалась с Екатериной еще несколько раз.
Однажды белокурая наложница сказала:
– Ты знаешь, тебе надо сменить имя.
– Зачем?
– Александра-Анастасия Лисовская… Это слишком сложно. Даже имя Александра туркам будет трудно выговорить.
Александра растерялась.
– Нужно какое-нибудь простое, легко произносимое имя, – настаивала Екатерина.
– Какое, например?
– Дай подумать… Ну вот, например, Руслана. Да, пусть тебя теперь зовут Руслана. Это имя тебе идет, и произносить его легко.
Александра задумчиво пробормотала: "Руслана… Руслана… Ты считаешь, что мне обязательно менять имя?"
– По-моему, да, моя дорогая. Повелителю должно быть удобно произносить его. Оно должно запоминаться. А выговорить "Александра" – у него язык сломается. Что, тебе не нравится Руслана? Разве ты не русская?
На самом деле имя Александре понравилось. Звучало оно красиво.
– А как я могу поменять имя?
– Просто скажешь Сюмбюлю.
– Я думаю, после такого мне только больше от него влетит.
– Он настоящий дьявол, – согласилась Екатерина. – Тебе придется с ним договориться, моя дорогая. От его воли зависит – или открыть тебе дорогу к падишаху, или выкинуть тебя из дворца.
Александра решила стать Русланой. Она набралась храбрости и подошла к Сюмбюлю-аге:
– Я хочу поменять имя. Я теперь не Александра, а Руслана.
– Кто ты? Ну-ка повтори.
Совершенно было непонятно, о чем он думает. Но палку в правой руке он сжал крепче. Значит, палка вот-вот должна подняться. Девушка настойчиво повторила: "Рус-ла-на".
Казалось, Сюмбюль-ага улыбается. "Хорошо, – сказал он, – а то, когда я колочу тебя, мне трудно произносить "Александра".
Затем развернулся и ушел.
Она сообщила о новом имени Мерзуке: "Теперь ты будешь называть меня не Александрой, а Русланой".
Их разговор слышали и другие.
– Меня зовут Руслана. Александры больше нет. Только Руслана. Все поняли?
Сетарет и Гюль растерялись. Когда Сетарет, широко раскрыв свой черный рот, выговорила имя Руслана, все вокруг захохотали.
Замена имени прошла на редкость удачно.
Целые ночи напролет, лежа под натянутым на голову одеялом в покоях для новеньких, девушка твердила: "Я Руслана, Руслана". Что-то в ней изменилось.
Она думала о том, что жизнь Александры началась в прикарпатской деревне и спустя пятнадцать зим закончилась здесь, в Стамбуле, во дворце султана Сулеймана. Вместе с прежним именем забывалась и прошлая жизнь. Руслана заставляла себя забывать свою деревню, свой дом, свои воспоминания, голос матери, звук колокола маленькой церкви – все, что связывало ее с прошлым. Темные минуты прошлого, горькие воспоминания, слезы должны были исчезнуть вместе с именем Александра.
Теперь ее большие планы и великие цели были связаны с Русланой.