На третий день гнев Русланы уже не знал границ. Каждой ночью она пела песни и заставляла Сулеймана слушать свой голос, надеясь, что под утро он позовет ее, но никто не приходил. Может быть, она не понравилась падишаху? Может быть, он уже упрекает Хафзу Султан: "Как ты себе представляешь, матушка, неужели я пущу к себе эту деревенскую девчонку?" Хорошо, пусть я ему не понравилась, тогда почему же он меня хвалил? Руслана глубоко страдала. "Может быть, он меня просто жалел?" – этот вопрос не давал ей покоя. С этим она смириться не могла. "Найдите мне Сюмбюль-агу!" – кричала она на Сетарет-калфу и Мерзуку. Татарка попыталась было ее успокоить, но получила совершенно неожиданный ответ:
– Держи свой ум при себе. Не забывай, что ты здесь благодаря мне, и делай то, что я тебе говорю. Немедленно найди мне Сюмбюля и приведи. Немедленно!
Эти слова Русланы ранили Мерзуку в самое сердце. Но виду она не подала, лишь тихонько заплакала. Чтобы не показывать слезы, она повернулась к подруге спиной и отправилась на поиски Сюмбюля-аги.
Обычно главный евнух, если какая-то из наложниц скандалила и требовала его к себе, не забывал прихватить палку, но пережитое с московиткой приключение под лестницей, в совокупности с вниманием, оказываемым ей Валиде Султан и самим повелителем, связывали его по рукам и ногам. Когда он вошел к ней, обстановка была мрачной. Руслана стояла посреди комнаты вне себя от гнева: "Что происходит, Сюмбюль-ага?"
Он давно понял, зачем она звала его, но предпочел сделать вид, что ничего не понимает:
– Что значит – что происходит?
– Кто-то пытается перейти мне дорогу!
– Какую дорогу?
– Я не могу встретиться ни с матушкой Хафзой, ни с моим повелителем!
– Твои встречи с ними зависят от их желаний.
– Вот я об этом и говорю. Кто-то пытается испортить наши отношения.
Сюмбюль понял, что девушка подозревает, что подобное мог сделать он сам.
– Ты считаешь, что я сплетничаю о тебе?
– А кто еще, кроме тебя, может это сделать? – от ярости голос Русланы звенел.
– Я таких вещей не делаю.
– Да ладно! Откуда мне знать!
– Ты знаешь, что я не смогу этого сделать.
Руслана посмотрела ему в глаза. Сюмбюль-ага боялся даже вспоминать о приключении под лестницей.
В полумраке комнаты наложница приблизилась к главному евнуху: "Ты же знаешь, что я тоже собираюсь молчать. Наше общее будущее зависит от того, будут ли наши рты на замке".
– Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Голос Сюмбюля-аги неожиданно прозвучал очень тихо, хотя девушка стояла так близко, что могла его коснуться. Весь многолетний опыт евнуха подсказывал ему, что в гареме ничего невозможно скрыть. Все на виду, каждый все слышит.
– То, что ты должен сделать. Устрой так, чтобы повелитель позвал меня.
Евнух беспомощно пролепетал: "Но как же я могу это устроить? Как же евнух из гарема скажет самому великому падишаху, что ему нужно делать?"
Девушка подступила еще ближе. Сюмбюль прижался спиной к стене, теперь Руслана стояла вплотную к нему, и, чувствуя ее дыхание, он понимал, что вырваться невозможно.
Руслана пристально смотрела в глаза, белки которых казались невероятно белыми в темноте: "Ты знаешь, как все устроить, и знаешь прекрасно!" Внезапно она повернулась к Сюмбюлю спиной, каблуком ударила его по ноге и закричала: "Немедленно!"
От боли у Сюмбюля из глаз хлынули слезы. Чтобы сдержать крик, он закрыл своими огромными руками рот.
Руслана же вылетела в общий зал, опьяненная сознанием того, что сумела отомстить за свои побои. "Как же я хорошо сделала, – пробормотала она. – Даже не помню, сколько ночей я строила планы, воображая, как отомщу ему за все, и вот наконец-то этот миг наступил. Такой огромный, он страдает сейчас от боли". Евнух и в самом деле хромал, лицо его морщилось. Проходя мимо Русланы, он прошипел: "Дрожи, московитка. Если он не пустит тебя в свои покои, то я выпью твою кровь".
Руслана сознавала, что стоит на краю пропасти. Малейшая проявленная слабость могла бы погубить ее. Ничто не дрогнуло в ее лице. Напротив, она улыбнулась: "Но если пустит…" И не договорив, с вызовом посмотрела в глаза черному евнуху. В этом взгляде читались боль и гнев. "Но если пустит, – подумала она, – тогда Сюмбюль-ага заплатит мне сполна".
XXIII
Сюмбюль смазал мазью и перевязал ногу, которую поранила каблуком девушка. Всю ночь он провел в размышлениях, как ему избавиться от Русланы. Сейчас любая попытка сделать это могла быть очень опасной. В гареме еще не улеглись сплетни о внезапном исчезновении гречанки Деспины. Второй такой случай вызовет подозрения. Кроме того, если бы что-то случилось с девушкой, которая находится под покровительством повелителя и Валиде Султан, то скандал был бы неминуем. Лучше всего сделать то, что она требует, но как? Он был не в состоянии пойти к Хафзе Султан и сказать: "Скажи своему сыну, пусть, наконец, пригласит ее к себе". Не мог он и побежать к падишаху и, поцеловав ему руку и подол, попросить его пригласить, наконец, девушку. Что она воображает о себе, эта русская?
Сюмбюль принял решение только под утро. Он придумал план, который помог бы ему и напомнить повелителю о существовании девушки, и отомстить за пораненную ногу. Собственная жизнь была дорога Сюмбюлю, за долгие годы он давно привык к любому подхалимству, любым низостям, лишь бы спасти себя. Он давно потерял счет всем, кто сложил из-за него голову. Деспина досталась рыбам, но Руслана явно не вынесла из этого никакого урока. Внимание падишаха и Валиде Султан ослепило ее, она совсем забылась. Теперь ее нельзя было заставить замолчать палкой, запереть в комнате, оставить голодной. Исчезновение ее из гарема навлекло бы опасность на самого Сюмбюля. Если она внезапно умрет, то заподозрят отравление и будут искать яд. "Забери ее шайтан", – бормотал он, пока веки его под утро наливались свинцом. А может быть, дело разрешит обычный шнурок? Тоже нет. Если бы не дурацкий случай под лестницей! Можно подумать, это помогло ему стать мужчиной! Если бы не минутная прихоть, то сейчас он бы с легкостью лишил головы московитку, но сделанного уже не воротишь. Сейчас оставалось только упрочить ее положение в качестве фаворитки падишаха, а еще сделать так, чтобы она осознала: его гибель – это ее гибель.
Едва проснувшись, Сюмбюль-ага направился прямиком к покоям Валиде Хафза Султан.
Хафза Султан удивилась, увидев хромавшего евнуха.
– Что с тобой, Сюмбюль?
– Просто поранил ногу, госпожа.
– Как это – поранил ногу?
– Случайно, моя госпожа. Не обращайте на это внимание.
– Говори, Сюмбюль. Что случилось? Признавайся.
– М-м-м… госпожа… Руслана… наша девушка…
Женщина забеспокоилась. Когда прозвучало имя Русланы, голос ее стал строже.
– Что случилось с Русланой? С ней что-то произошло?
– Упаси Аллах, госпожа. Сюмбюлю не сносить головы, если с девушкой, которая угодна и моей Валиде, и моему повелителю, что-то стрясется. Девушка здорова и благополучна.
– Тогда что произошло?
– В последние дни… как бы это сказать…
Любопытство пожилой женщины достигло крайности.
– Что в последние дни? Говори же наконец!
Сюмбюль-ага выдохнул:
– Она очень нервничает, моя госпожа.
– Как это – нервничает?
– Как вам сказать… нервничает, и все… чуть что, сразу взрывается. А ярость ее острая, словно меч, как видите.
Сюмбюль пристально смотрел на госпожу, пытаясь увидеть хоть капельку гнева в ее глазах. Но гнева не заметил. "Аллах свидетель, – продолжал он, не отрывая глаз от ее лица, – стоит ей рассердиться, как милая сладкоголосая девушка исчезает, а вместо нее появляется сумасшедшая дикарка… Я хочу сказать, моя госпожа, что она совершенно не сдерживается".
И тут он наконец увидел блеск в глазах Валиде Султан. Старая ведьма именно этого и хотела услышать!
Действительно, в тот момент Хафза Султан подумала, что именно поэтому хочет видеть рядом с Сулейманом Руслану вместо Гюльбахар. Гюльбахар была слишком благовоспитанной, слишком мягкой. Она была очень покорной, но в Руслане Хафза Султан сразу заметила несгибаемый характер. Девушка была прекрасной, словно роза, но острой и твердой, словно меч. Она умела сопротивляться, она крепко держала то, за что бралась. Она не стала бы скрывать страсти, бушевавшие в ней. Она была настоящей женщиной. Она была красивой, но, кажется, умела дополнять свою красоту умом. "Моему сыну нужна именно такая женщина, – подумала Хафза, – чтобы держала его крепко, чтобы ее воля была ему поддержкой. Пусть разделит с Сулейманом его одиночество. Пусть наполнит свежим воздухом весь его мир, пусть принесет весну в его сердце".
– А скажи-ка, Сюмбюль, гнев Русланы как-то связан с тобой?
– Да, она ни с того ни с сего взорвалась… кричала на меня. И ударила каблуком мне по ноге.
– Почему она злилась? Ты знаешь причину?
– Пытался ее узнать. Я видел, что наша девушка печальна и чем-то расстроена…
– Расстроена? И давно ли она расстроена?
– Когда наша госпожа милостиво приняла ее, она летала от счастья. Ее улыбка распускалась, как цветы… но…
– Но что? Говори, Сюмбюль!
– Но после того, как она встретилась с нашим повелителем, она внезапно переменилась. Замолчала, стала задумчивой. Даже служанка ее сказала, что она перестала есть и пить.
Сюмбюль-ага так внимательно подбирал слова, такой смысл вкладывал в них, что любой человек сразу понял бы: девушка влюбилась в падишаха. Хафза Султан именно так и подумала. Так, значит, все может сложиться не по обычаю, а по велению сердец. Девушка влюбилась в ее сына, это ясно. Уже несколько дней она скучает по нему. Ее гнев и непослушание были связаны именно с этим. Именно поэтому она поранила ногу Сюмбюлю. Неужели девушка сумеет растопить лед в сердце падишаха? "Я хорошо знаю своего сына, – думала Валиде Султан, – достаточно будет одной искры. Лишь бы только нашлась та, кто высечет эту искру".
– Ну-ка, Сюмбюль-ага, позови девушку. Хочу сама понять, что это ее так рассердило, – сказала она.
Главный евнух пытался было отговорить мать султана, убеждал, что все это неважно, просил не гневаться, но все было тщетно, и ему пришлось, позабыв о хромоте, побежать за Русланой. Все получилось. Нахалку отругают, но и еще одна встреча, как она хотела, с Хафзой Султан получится.
Войдя в покои Хафзы Султан, Руслана низко поклонилась.
Пожилая женщина в очередной раз залюбовалась ее статью и красотой. Но сейчас необходимо было проявить строгость.
– Ты в последние дни слишком часто сердишься. Разве ты не знаешь, что нам не по нраву, чтобы кто-то шумел в доме нашего повелителя?
Руслана не ответила. Продолжая упрямо молчать, она, без всякого приказа, подняла голову и нежно, с улыбкой, посмотрела на женщину. Хафза Султан продолжала: "К тому же ты поранила ногу Сюмбюлю-аге, который много лет верно нам служит. Как не стыдно?"
И вновь вопрос Валиде Султан остался без ответа. Теперь женщина была совершенно уверена: эти глаза очаруют Сулеймана. Невозможно остаться равнодушным к ним.
– Почему ты так рассердилась? Тебя кто-то обидел? Ты что-то плохое услышала?
Руслана молча кивнула.
Хафза Султан пыталась выглядеть строгой, но ей не хотелось перестараться и обидеть девушку: "Говори же, Руслана, что с тобой происходит". В голосе ее зазвучала нежность.
Руслана, не отводя глаз, пробормотала лишь одно: "Мне нечего сказать, госпожа".
– Знай, что твой поступок меня очень удивил. Я расстроена. Сюмбюль – опора нашего гарема. Мы ожидаем, что девушки будут проявлять к нему уважение и покорность.
Девушка, глубоко вздохнув, кивнула совершенно соглашаясь с тем, что говорила ей Валиде.
– Я расстроена, матушка, – тихо проговорила она.
Хафза Султан улыбнулась и спросила, сменив строгий тон:
– Ты расстроена?
– Да, я расстроена, и мне грустно.
– Ты скучаешь по своей родине, по своей семье?
Тонкая ткань соскользнула с волос Русланы на плечи. Волосы девушки свободно разлетелись. "Моя семья теперь вы, – сказала она и впервые отвела глаза от Хафзы Султан. – Моя родина и мой дом здесь…"
XXIV
Прошло еще два очень долгих дня с тех пор, как Руслана поговорила с Хафзой Султан. Повелителя по-прежнему не было видно, но Руслана на этот раз была полна надежд. Когда она выходила от Валиде Султан, та сказала ей: "Требуются любовь и терпение, девушка. Женщине всегда остается терпеть", – и эти слова уже два дня не выходили у Русланы из головы. А что могла еще сказать мать великого падишаха? Не могла же она пообещать, что заставит сына встретиться с ней!
Когда в гареме все забегали и раздались крики "Повелитель идет! Повелитель идет!", Руслана была у себя в комнате. "О господи", – только и успела пробормотать она. Шурша своей юбкой из тафты, она выскочила в общий зал и там чуть было не столкнулась с падишахом. Она мгновенно склонилась в поклоне. Сулейман, заметив ее, тут же остановился.
– Мы вас не побеспокоили? – осведомился он.
– Счастье наше только в том, чтобы видеть нашего повелителя, – не поднимая глаз, отвечала Руслана.
Она так торопливо выскочила из комнаты, что не успела заколоть волосы. Сулейман на этот раз залюбовался завитками ее рыжих с золотистым отливом волос. Они струились по ее плечам до пояса, словно красно-золотистые лучи заходящего солнца.
– Повелитель должен видеть глаза человека, с которым он говорит. Особенно если они такие красивые. Разве не так? – произнес султан.
Ее будто огнем обожгло.
– Повелитель изволит проявлять к нам благосклонность, – Руслана улыбнулась своей прекрасной светлой улыбкой.
Султан Сулейман внезапно сказал:
– Ты знаешь, а мы придумали тебе имя.
– Мой повелитель думал обо мне?
– Да. И мы придумали имя, которое будет очень подходить солнцу твоих волос. Когда ты улыбаешься, ты похожа на солнце. И мы решили: пусть у нашего солнца будет такое имя, которое его достойно.
– Покорной рабыне подойдет все, что посчитает подходящим падишах.
– Теперь ты больше не Александра и не Руслана. Пусть твое имя теперь будет Хюррем.
– Хюррем, повелитель?
– Да, Хюррем.
Султан Сулейман вытащил из-за пояса пурпурный платок и торопливо положил его на плечо девушке. Нареченная новым именем чуть было не закричала от счастья.
Падишах быстро взглянул на нее горящими глазами, тут же повернулся и быстро зашагал прочь. А Хюррем с колотившимся сердцем осталась стоять под полными зависти взглядами.
Она твердила: "Хюррем, Хюррем… Пусть твое имя теперь будет Хюррем". "Господи, какая же я глупая, – подумала она. – Я даже не догадалась спросить падишаха, что означает "Хюррем"".
Сетарет-калфа очень радовалась. Ее госпожа теперь становилась фавориткой повелителя. Рот служанки не закрывался. "Будь счастлива, красавица моя, – всплескивала она руками. – Наш господин дал тебе платок".
Руслана была просто пьяна от внимания, оказанного ей султаном, но в то же время растеряна оттого, что повелитель почти убежал, как только положил ей на плечо платок. Она сделала вид, что не понимает причину радости Сетарет, лишь бы еще раз услышать из уст служанки то, что и так уже произошло.
– Калфа, чему ты радуешься?
Сетарет перебила девушку, выхватив у нее платок из рук: "Клянусь Аллахом, ты ему нравишься. К тому же очень нравишься. Ты ему так нравишься, что вечером наш господин зовет тебя к себе".
– Что?
– Этой ночью он ждет тебя. Таков обычай. Падишах отправляет платок той, которую он хочет видеть у себя. А тебе повелитель платок принес сам.
– Ты уверена, калфа?
Сетарет хитро смотрела на нее своими черными глазами.
– Давай, давай, – хихикнула она. – Не делай вид, что ничего не понимаешь, красавица. Платок у тебя. Сегодня ночью ты удостоишься свидания с падишахом.
Размахивая платком, Сетарет выбежала в общий зал, гудевший от сплетен наложниц и служанок: "Слушайте и не говорите, что не слышали! Смотрите и не говорите, что не видели! Если хотите, лопайтесь от зависти. Наш повелитель дал свой платок моей госпоже! Наш повелитель сам придумал ей новое имя! Знайте об этом! Теперь ее зовут не Руслана, а Хюррем! И не вздумайте строить козни! Русланы больше нет, теперь есть Хюррем! Слава Хюррем!"
Сетарет бегала с платком по залу, и голос ее разносился эхом по всему гарему:
– Сегодня ночью у Хюррем Ханым будет свидание с падишахом!
Новость мгновенно достигла ушей Гюльбахар. Гневу ее не было предела. Черкесская красавица, взрощенная на грозных ветрах Кавказских гор, метала молнии. Служанки от страха разбежались. Некоторым все же требовалось находиться у Хасеки, и им досталось сполна. В ярости ринулась Гюльбахар в покои Хафзы Султан, но там ее ждал ответ, что Валиде Султан неважно себя чувствует и никого не принимает.
– Немедленно сообщите, что пришла мать ее внука, возлюбленная ее сына! – кричала она на слуг, но ответ оставался неизменным. Слуги твердили одно: "Ждем вас завтра". Проклиная все на свете, Гюльбахар несолоно хлебавши вернулась к себе в покои. Она знала, что завтра будет поздно.
Хасеки велела немедленно позвать шейх-уль-ислама. Али Джемали-ходжа ответил ей сухо:
– Наш повелитель полностью волен выбирать, к кому проявлять благосклонность и внимание в своем гареме. Рабам падишаха не позволяется это даже обсуждать. Со времен нашего великого предка Османа-бея, сына Эртогрула-гази, делают именно так. Это полностью соответствует шариату.
Он помолчал, продолжая смотреть в пылавшие яростью глаза женщины, и прошептал:
– Если произойдет нечто противоречащее воле повелителя, госпожа, то, не приведи Аллах, положение уважаемой Хасеки в гареме окажется под угрозой, и никто не посмотрит на то, что она мать шехзаде Мустафы Хана.
Гюльбахар было нечего сказать. Шейх-уль-ислам прямо напомнил ей о ее положении. Конечно, она подарила султану Сулейману прекрасного, как лев, сына и благодаря этому стала второй женщиной в гареме после Хафзы Султан, но только и всего. У нее не было права требовать, чтобы в жизни падишаха не было других женщин. Султан не совершал с ней никаха. Силу здесь имел обычай: так было, и так должно продолжаться. Она просто фаворитка, а теперь повелителю понравилась новая. Все снова повторится, когда новая фаворитка подарит падишаху сына.
"Не теряй голову", – сказала Гюльбахар себе. Может быть, она напрасно переживает. Может быть, падишах позовет к себе русскую рабыню, насладится, а затем забудет ее. Точно будет именно так! Не может Сулейману понравиться никто, пока у него есть его Гюльбахар.