Сулейман взял из чаши огромное красное яблоко и протянул его Хюррем. Когда девушка потянулась было за яблоком, падишах убрал ее руку и поднес плод к алым полным губам Хюррем. Когда яблоко коснулось ее губ, Хюррем охватила сладкая дрожь. Тело ее пылало. Она смущенно откусила маленький кусочек. Их глаза встретились. Они долго смотрели друг на друга. Сулейман, глядя на эти прекрасные глаза, пытался про себя сложить слова в рифму и составить стихотворный бейт. А Хюррем искала в глазах человека, которому предстояло стать ее первым мужчиной, свет любви. И в самом деле, когда же все произойдет? Кто сделает первый шаг? Может быть, падишах ждет, что она? Может быть, таков обычай? Екатерина об этом ничего не говорила. Вовсе не трудно быть недавно знакомыми, но вот неопытность в любовных делах очень мешала. Хюррем не любила это ощущение беспомощности, а неопытность не оставляла ей выхода.
Она сделала еще глоток вина. На этот раз довольно большой. А за ним, не отрывая взгляда от глаз Сулеймана, еще глоток…
– Постой, постой. Не надо так торопиться.
– Почему? Разве господин не хочет видеть меня опьяненной?
Падишах расхохотался.
– Нет, не хочет. Потому что он хочет услышать тот прекрасный голос, которому завидуют все соловьи мира.
– Но мне не на чем играть, – улыбнулась Хюррем.
Сулейман встал, ненадолго исчез за перламутровой ширмой и через несколько мгновений вернулся с маленьким сазом.
Хюррем обрадовалась, как ребенок, совсем забыв о том, что находится перед падишахом.
– Я очень рад, что тебе понравилось. Теперь это твое.
Хюррем осторожно взяла саз, который протягивал ей падишах, словно боясь сломать его тонкий гриф, и тихонько сказала: "Благодарю вас, повелитель".
– Ну теперь Хюррем есть на чем играть, так что мы ждем песню.
Она была так благодарна за подарок, что хотела поклониться ему в ноги, но Сулейман удержал ее и прижал хрупкое тело девушки к своей груди.
– Как ты думаешь, Хюррем Ханым, почему ты нам понравилась? Только тем, что ты веселая? Только своей красотой?
Девушка, не ответив, лишь сильнее прижалась к Сулейману и положила голову ему на грудь, а молодой падишах наслаждался ароматом ее волос.
– Есть еще одна такая же важная причина, из-за которой ты нам понравилась. У тебя гордый и непокорный нрав, ты всегда высоко держишь голову.
– С того дня, как я здесь, я давно забыла, что такое высоко держать голову. Когда мы встретились в первый раз, я видела только ваши туфли, а не ваше лицо, из-за того что стояла в поклоне, – прошептала Хюррем.
– Ты, как далекие неприступные вершины заснеженных гор. Ведь неприступные вершины никогда не склоняют голов, – тихо сказал он, взял девушку указательным пальцем за подбородок, поднял ее голову и посмотрел ей в глаза: – Ну что, Хюррем Ханым, сыграй и спой мне, пусть весь дворец тебя слушает.
– Какую мой повелитель хотел бы песню?
– Ну… пусть будет какая-нибудь про любовь.
Голос Хюррем полился по дворцу. Все раскрыли окна, приоткрыли двери, чтобы слышать ее. Наглухо закрыты были окна у одной лишь Гюльбахар. Будь в ее силах, черкешенка возвела бы высокие стены, лишь бы никогда не слышать этого голоса и не видеть ту, кому он принадлежал. Этот голос обжигал ее. Она пыталась заткнуть уши руками, но ничего не помогало. Голос проклятой московитки, которая украла ее мужчину, отца ее сына, не замолкал ни на мгновение.
Хюррем пела очень долго, Сулейман слушал ее очень внимательно, изредка глотая вино. Через некоторое время он встал, погасил светильники во всей комнате. Сейчас комнату освещало только пламя островерхого камина, от которого вместе с треском дров разносился вокруг приятный аромат.
Он медленно подошел к Хюррем, нежно взял из ее рук саз, отложил в сторону и притянул девушку к себе.
– Благодарю тебя, моя красавица… Я знаю, что заставил тебя вспомнить прошлое и страдать, но, когда ты поешь, я обретаю покой.
Он не дал ей ничего сказать. Взял девушку на руки… у обоих участилось дыхание. Губы их встретились. Долгие жаркие поцелуи заставляли обоих задыхаться. А потом снова и снова… Когда волна страсти захватила их, падишах, заключив свою наложницу в объятия, увлек ее на постель. "О мой господин! О мой господин!" – лепетала девушка, пока он покрывал ее губы поцелуями.
XXVI
Хюррем порхала, как на крыльях. Ей казалось, что перед ней раскрылась какая-то дверь и она вошла в новый сияющий мир.
Ее тело все еще пылало от страсти при воспоминаниях о его ласках и поцелуях. "Пресвятая Дева Мария! – думала она. – Прости мне мой грех. Сулейман не верит в Иисуса Христа, но я сознаюсь в своем грехе. Я всего-навсего простая девушка, но в его руках я познала, что такое наслаждение. В его руках я таю, как воск, и горю, как свеча".
Когда губы Сулеймана целовали ее шею, Хюррем казалось, что кожу ее обжигает огнем. Колючая борода и усы падишаха кололи ей лицо. Его дыхание пылало жарче огня. Иногда он нежно прикусывал мочки ее ушей. Внезапно она вспомнила советы Екатерины: "Не сдерживайся, говори все, что хочется. Говори, стони, бормочи, умоляй, но не вздумай молчать. Мужчины любят женщин, которые днем молчат, а ночью говорят". Но Хюррем, даже если бы и захотела, не смогла бы молчать. Вначале она бормотала: "О наш повелитель, о наш повелитель!" Но ее женская интуиция говорила ей, что удовольствие, которое она получала от животной страсти, наружу должно вырываться только в самой изящной форме. Из губ ее полились легкие стоны. Хюррем отдалась потоку собственных чувств. Она тоже стала отвечать на поцелуи и объятия Сулеймана. На ее губах от легких его укусов появились капельки крови. Это распалило ее еще больше. Тело ее натянулось, словно лук. Она крепко обняла его. Он начал целовать ей грудь, и тут она не выдержала. Теперь она, не останавливаясь, стонала: "О мой господин, господин, господин…" Водоворот наслаждения захватил ее.
В тот момент Хюррем решила обо всем забыть. Теперь будь что будет. Теперь не было больше ни султана, ни его наложницы. Были мужчина Сулейман и Хюррем – женщина. Только и всего. И между ними происходило все, что должно происходить между мужчиной и женщиной. В постели не было места ни правилам, ни обычаям. Теперь нужно было следовать не им, а внутреннему голосу. Теперь нужно было идти только за своей страстью, куда бы она ни привела. В тот миг она отбросила все запреты…
Внезапно буря стихла. Оба лежали рядом, глубоко и медленно дыша. Сулейман поднялся и глотнул вина. Дал выпить глоток Хюррем.
"Так вот что такое страсть", – думала Хюррем. Ей казалось, что она совершила прогулку по звездам. Вот что такое страсть. До сих пор она не знала, что ее тело способно на такой ураган чувств. Каждой клеточкой его она по капле впитывала наслаждение, охватившее все ее существо, все ее сознание. Она нашла своими губами губы Сулеймана…
Что происходило потом, она не помнила. Всю ночь Хюррем была в объятиях Сулеймана. Нет, нет, не в объятиях, а на облаках. Среди звезд. Она не помнила, сколько раз за ночь поднималась буря удовольствий. Она и не считала. Когда светало, они все еще любили друг друга. Молодой мужчина все никак не мог насытиться этим юным жарким телом, и Хюррем сводила его с ума своей смелостью и страстью, скрывавшимися за ее неопытностью.
С последней волной любви падишах устало рухнул рядом с ней. Хюррем тоже была без сил. Они были так утомлены, что она с трудом натянула на их влажные от страсти тела шелковую простыню. Прежде чем провалиться в сон, она потрогала себя. Кровь. Маленькая деревенская девочка, появившаяся на свет Александрой-Анастасией Лисовской, стала женщиной по имени Хюррем, и женщиной стала в объятиях султана Сулеймана.
Наконец Хюррем позволила себе дать волю своим чувствам. Гладя по волосам мужчину, спавшего рядом с ней лицом вниз, она беззвучно плакала, не зная почему. Может быть, от радости или, может быть, от страха. Единственное, что она точно знала, – теперь она женщина падишаха. А если ее судьба будет такой же, как судьба Екатерины? Если Сулейман после страстного свидания позабудет о ней и оставит стареть в гареме?
– Нет, я не позволю этому произойти, – пробормотала Хюррем. – Я не позволю ему забыть меня.
Хюррем пребывала между сном и явью. Султан Сулейман тоже временами проваливался в сон, а временами пробуждался и счастливо улыбался, замечая, что пальцы Хюррем гладят его по волосам. Молодой падишах не помнил, чтобы кто-то из наложниц прежде дарил ему такое удовольствие. Хотя у девушки все было в первый раз, ее смелость поразила Сулеймана. Как она так могла? Она показывала все, что чувствовала, говорила все, что хочет. Ее голос, ее шепот, ее стоны, ее крики свели его с ума.
Сулейман внезапно заметил, что он постоянно сравнивает Хюррем с Гюльбахар. Его напугало это незнакомое чувство. Он еще ни разу ни одну наложницу не сравнивал с матерью своего сына. Что же сейчас такое происходило? Еще одна деталь изумляла султана Сулеймана. Прежде он всегда испытывал чувство вины за то, что провел ночь с другой женщиной, а не с матерью своего сына. Но сейчас он никакой вины не испытывал. Это было странно.
"Ну-ка вставай, вставай немедленно! Вставай и отправляйся к себе с Сюмбюлем-агой". Хюррем, открыв глаза, увидела перед собой Дайе Хатун. Сулеймана не было. Служанки уже убирали комнату.
Дайе Хатун потянула атласное одеяло, в это время Хюррем торопливо пыталась отыскать свою сорочку. Ей стало стыдно. Ей не хотелось, чтобы женщина видела ее обнаженной. Между тем волнение ее было напрасным. Одна из служанок подала ей сорочку, прежде чем одеяло открыло ее наготу.
Хюррем умирала от голода. Она взяла из чаши яблоко и подошла к островерхому камину, а в это время Дайе Хатун продолжала давать указания служанкам: "Быстрее, поднимайте одеяло! Снимайте простынь и заверните ее в красную ткань, отправьте Валиде Султан, чтобы она поняла, что это от Хюррем Кадын".
Женщина многозначительно рассматривала Хюррем. Сказанное ею означало следующее: я видела простыню, девушка оказалась чистой, девушка из Московии стала женщиной в покоях повелителя. "А ты, моя дорогая, поторапливайся, – сказала она Хюррем. – Сегодня у тебя много дел. Сначала ты пойдешь в хамам. А потом тебя переселят".
Внимательно наблюдая за тем, как кладут в сверток окровавленную простыню, Дайе Хатун пробормотала: "А, хочу тебе сказать, девушка, но только ты от меня ничего не слышала. По милости нашего повелителя тебе теперь будут платить жалованье".
– Жалованье?
– Да, таков обычай.
– Падишах платит жалованье каждой девушке, которая побывала у него в покоях? – спросила Хюррем.
Краска бросилась в лицо пожилой женщине. "О Аллах всемогущий! – прорычала она. – Ты, Хюррем Кадын, только из-за своего невежества можешь задавать такие неприличные вопросы. Наш падишах проявляет свою милость к тому, к кому захочет". На лице ее появилось насмешливое выражение: "Хочешь, я тебе еще что-то скажу? Если даже повелитель решит проявить милость к каждой, кто побывала в этой комнате, казна все равно останется наполнена до краев".
Дайе Хатун закашлялась со смехом, но Хюррем не понравились ее слова. Значит, через эту постель прошло много женщин, а она всего лишь одна из них. Стиснув зубы, она пробормотала: "Но я буду последней!"
– Что, кадын, ты сказала? Я не расслышала.
Хюррем уже направилась к двери.
Сюмбюль-ага ждал ее. Лицо его расплылось в улыбке. Его помощник Джафер скромно стоял рядом.
"Твои вещи уже перенесли, – сказал Сюмбюль. А потом многозначительно добавил: – Посмотрим, понравятся ли тебе твои новые покои. В одном конце коридора будешь жить ты, а в другом конце – покои Гюльбахар Хатун".
Хюррем все очень понравилось. Ее новые покои представляли собой четыре соединенных комнаты, одна из которых была больше остальных. Одно из окон в эркере выходило в розовый сад, а второе смотрело на море. На острове виднелась белая башенка, похожая на невесту в фате. На пороге Хюррем встретили Мерзука и Сетарет-калфа со слезами радости на глазах. Перед дверью стояли еще две девушки. Одна была чернокожей, вторая белой. Чернокожую звали Камер, белую Эмине. А еще был Джафер. Мальчишку теперь отдали в распоряжение Хюррем Ханым. Его белоснежные, как жемчуг, зубы ярко сверкали на черном, как смоль, лице.
Мытье в бане прошло весело. Этот обычай называли "мытье невесты". Так почему-то называли обряд мытья наложницы, после того как она проводит ночь в покоях повелителя. Обычно в этот день утром в бане мылась Гюльбахар Хасеки, но в то утро Хасеки Султан в баню не пожаловала. Гюльбахар сидела у себя в покоях и думала о том, что если пойдет в баню, то тем самым покажет, что одобряет появление соперницы. Она никогда бы не согласилась на такое даже под угрозой смерти. У нее не было сил слушать смех этой русской неверной.
Хюррем порхала от счастья. Она была очень рада, что Хасеки не появилась. Ей вовсе не хотелось видеть высокомерные взгляды этой женщины после такой сказочной ночи. То, что Гюльбахар не пришла, было хорошим знаком. Значит, та ее ревновала. Ясно было, что теперь она считает Хюррем своей соперницей. "Самое странное, – думала Хюррем, – что я после вчерашней ночи ее не считаю своей соперницей".
В дверях хамама маленькую семью Хюррем, состоявшую теперь из Мерзуки, Сетарет-калфы, Камер и Эмине, встретил Джафер. Сетарет-калфа вновь помчалась сообщить гарему новости. Голос ее звенел эхом в куполе бани.
Голова Хюррем кружилась. Она старалась собрать все свои силы, чтобы томление прошедшей ночи не помешало ей отдаться новому урагану страсти. И в то же время молила Деву Марию, чтобы Божия Матерь защитила ее от ревнивых взглядов и мыслей других обитательниц гарема. В бане Хюррем видела Екатерину, та смотрела на нее, но в глазах ее уже не было прежнего тепла – в них были лишь зависть и злость. Увидев ее глаза, Хюррем растерялась. Она помахала было рукой, но та даже не ответила. Екатерина сама провела ночь с падишахом, но была позабыта, а сейчас ей оставалось лишь ждать того дня, когда ее выдадут замуж за какого-нибудь противного богатого старика и отошлют из дворца. Кто знал, вдруг Хюррем ожидало то же самое? Но падишах даровал ей собственные покои, да и к тому же прямо под носом у Гюльбахар Хасеки. "Значит, эта деревенщина, научившись у меня некоторым вещам, так запросто смогла покорить самого султана Сулеймана? – думала Екатерина. – Видимо, смогла, это очевидно".
Очевидное стало явным, когда Сюмбюль-ага официально объявил: "Сегодня вечером наш повелитель ждет Хюррем Ханым!" Хюррем нарядилась, как царица. На ней были одежды красного цвета. Девушка напоминала цветущий сад. Ее волосы были заплетены и собраны с двух сторон. Весь день она кусала и без того искусанные прошлой ночью губы, чтобы сделать их ярко-красными.
Сулейман предпочел встретить ее за роскошно накрытым столом. Переступив порог и войдя в покои, она собралась поклониться, но в последний момент передумала. Ей вспомнились слова падишаха: "У тебя гордый и непокорный нрав, ты всегда высоко держишь голову. Ты, как далекие неприступные вершины заснеженных гор. Ведь неприступные вершины никогда не склоняют голову".
Хюррем именно так и поступила: увидев султана, не поклонилась ему.
Султан, встав, встретил Хюррем и взял ее за руку. Они страстно обнялись, словно бы знали друг друга тысячу лет и еще тысячу лет были в разлуке. Хюррем покорно позволила падишаху себя увлечь. Их губы встретились, и она сказала только: "О мой султан!" После долго длившегося, пока у них не кончилось дыхание, поцелуя Сулейман сказал: "Если мы с тобой продолжим, то, думаю, сегодня вечером останемся голодными".
– Мне достаточно любви моего господина.
– А что, Хюррем не знает, как меня зовут?
Хюррем внимательно посмотрела в глаза падишаха: "Знаю".
– Здесь нет ни падишаха, ни господина. Есть только ты и я. Есть только мы вдвоем. Тебя зовут Хюррем, а меня?
– Солеман.
– Что ты сказала? Что? Повтори.
– Солеман.
Хюррем знала, что наложницам нельзя произносить имя падишаха. Смутившись, она смотрела перед собой, а в это время падишах, хохоча, передразнивал ее: "Солеман, Солеман".
– Вчера ночью я слышал что-то подобное, но я был в таком состоянии, что решил, что мне послышалось, – за словами падишаха последовал новый приступ смеха.
– Но я же не смеюсь над тем, как вы говорите, – внезапно обиделась Хюррем. – А вы ведь делаете много ошибок.
– В самом деле? У меня много ошибок?
Хюррем надула губки: "Да, много".
– Например?
– Например, вы говорите: "Я любить ты".
– Да, я так говорю. И где здесь ошибка?
– Надо говорить не "я любить ты", а "я люблю тебя".
Падишах на мгновение нахмурился, но Хюррем постаралась тут же перевести все в шутку: "Султан Солеман моя господин", – прощебетала она. Лицо повелителя вновь засветилось весельем.
– Сулейман любить Хюррем.
Губы их вновь встретились.
Той ночью допоздна из покоев падишаха доносился веселый смех. Сулейман пил вино из рук Хюррем, которая пробовала самые редкие яства из рук султана, и хохотала, глотая родосское вино.
Хафза Султан уже две ночи подряд отправляла к покоям повелителя служанок, с тем, чтобы они узнали, как идут дела, и служанки докладывали Валиде Султан, что падишах впервые веселится после смерти шехзаде Махмуда. Пожилая женщина была очень рада. Наконец свершилось. Этого нового счастья она давно желала и искала для своего сына. Новое счастье всегда добавляет человеку жизненных сил, и уж особенно оно нужно повелителю мира, который командует большой армией.
Прошло немного времени, и песни Хюррем полились по коридорам и переходам гарема. На этот раз все слышали, как падишах неуверенно пытается ей подпевать. Постепенно погасли все лампы, были унесены все фонари, разошлись все слуги. Тишина дошла и до покоев повелителя великих Османов. Внутри был слышен лишь шепот влюбленных.
– Я Сулеймана люблю.
– Моя Хюррем заставляет Сулеймана взлетать до небес.
– Сулейман мой, только мой. Верно?
Счастливый и веселый падишах кивнул, словно бы говоря: "Верно".
И той ночью, и следующей Хюррем отдыхала после любви в объятиях султана. Всякий раз, просыпаясь, она проверяла: "Рядом ли Сулейман? Да, рядом! Он мой, только мой".
Но на пятую ночь она поняла, что это не так.
На пятую ночь султан Сулейман ее не позвал. На шестую тоже. И на седьмую… Хюррем рыдала у себя в покоях, думая, что все кончено: "Он забыл меня, как Екатерину".
От любви у нее так закружилась голова, что Хюррем даже не заметила – в коридорах гарема происходит какая-то суматоха.
Султан Сулейман постоянно собирался в Диване с главным визирем Пири-пашой и другими визирями. А большую часть времени он проводил со своим закадычным другом со времен Манисы, главным сокольничим Ибрагимом, в разговорах над картами. Ибрагим занимал в государстве второе место после султана Сулеймана. Он был настолько влиятелен и силен, что на заседаниях Дивана и в прочее время всегда находился рядом с султаном к ярости визирей, ожидавших назначения на очередную важную должность в очереди, а также прочих сплетников, которые говорили: "Хвала Аллаху, стали мы свидетелями, как Османская империя управляется двумя султанами".