– Я, Джордж, редко поступаю так, как от меня ожидают.
– Если бы моя любовница оставила меня ради другого мужчины, я бы вряд ли относился к нему как к другу.
– Я вообще никак к нему не отношусь, – заметил Дав. – Я всего-навсего использовал вечер с толком.
– С толком? – переспросила она. – Каким еще толком?
– А ты сам не догадался?
– Ах да, – вспомнила она. – Ведь предполагается, что я должен делать наблюдения для вас, не так ли?
– А ты делал?
– Лорд Хартшем, будучи в глазах света признанным спутником леди Грэнхем, считается и хозяином праздника. Однако жаровни, скрытые внутри статуй, ледяной дворец, безумная гонка на санях – мне кажется, на подобное у его светлости не хватило бы ни воображения, ни способностей. Ведь все перечисленные идеи принадлежат не Хартшему, верно?
– Трезвое замечание, Джордж. Что еще?
– Вы задумали этот праздник, и вы без лишнего шума проследили за тем, чтобы все прошло хорошо, однако не требуете признания своих заслуг. Почему?
– Чтобы доставить удовольствие Мег.
– Однако вы подвергли жизнь ее нового любовника огромной опасности, устроив санную гонку.
– Не более чем свою собственную или твою. Кстати сказать, Хартшем принял участие с большой охотой. Вообще-то он чертовски хорошо правит упряжкой. Он смог бы, как ты весьма проницательно заметил ранее, спастись самостоятельно.
– Так что вы подразумевали, говоря "с толком"?
– Я преподал ему небольшой урок.
– Урок?
– Я предоставил ему возможность чуть подняться над собой.
– Почему?
– Потому что Мег – мой друг.
– Она заслуживает лучшего.
– Разумеется. Но я не могу ей дать ничего другого. Что еще ты заметил?
Чувствуя теплую спину гнедого, она провела рукой по его черной гриве, набрала в грудь побольше воздуха и отважилась приступить к более рискованной теме.
– Я видел, как вы вошли в лабиринт вслед за какой-то женщиной. Судя по виду, вы тогда выглядели сильно пьяным.
Лошадь, шедшая в поводу, вдруг вскинула задом. На мгновение возникла сумятица, в результате которой все три лошади толкались и крутились.
– Удобная маскировка, Джордж. Дамы любят, когда мужчина чуть пьян. Даме легче простить мужчине всякие поползновения, когда он не властен над собой, а потому легче простить и себе самой небольшую нескромность.
Небольшую нескромность! Сердце у нее забилось сильно-сильно, так что, казалось, его удары разносятся в тишине как набат.
– И что ж ваша дама?
– Не имею представления. Было темно. Я бы даже не смог узнать ее снова. Просто какая-то женщина, которую поцеловал на маскараде, и все.
– Итак, вы поцеловали ее. Вам понравилось?
Он пустил свою лошадь рысцой, бросив через плечо:
– Да я уж и не помню.
– Вы не помните?
– Полагаю, Джордж, тебе самому приходилось целовать женщин и потом забывать об этом.
Она натянула поводья. Дав, продолжавший ехать рысью вперед, скоро скрылся в черной ночи. Он просто притворился пьяным, чтобы обманом выманить поцелуй у незнакомки. Шутки ради. Только шутка обернулась против него.
– Мне случалось целоваться достаточно на моем веку, сэр, – продолжала она в темноту. – И в прошлом поцелуи всегда значили для меня столько же, сколько, как я ясно вижу, этот поцелуй значит для вас.
Она пустила лошадь в легкий галоп и скоро нагнала его. В молчании они доехали до самых террас. Шум продолжающегося празднества достиг наконец их ушей.
Лорда Боуна подняли на плечи и вносили по ступеням под гром аплодисментов. Усталые гнедые гремели копытами по ступеням позади него. Тройку выпрягли из саней, и теперь трое возбужденных молодых людей вели лошадей за их новым хозяином.
Между тем небольшая толпа собралась возле саней, в которых так недавно ехал Дав, возле серых, которые стояли смирно и дышали ровно под присмотром единственного конюха. Хартшем вылез из саней и начал объяснять что-то. Мег протянула ему руки и увела. Несколько лакеев подняли камердинера. Тот явно уже пришел в себя, так как даже попытался сесть на импровизированные носилки. Верную тройку Дава увели обратно в конюшню.
Они остановили гнедых в конце нижней террасы. Дав передал лошадей на попечение конюха, после чего его тут же поглотила восхищенная толпа. Очевидно, Хартшем рассказал всем о происшествии у моста. Историю передавали из уст в уста, украшая подробностями.
Сильвия соскользнула на землю и наблюдала, поглаживая рукой теплую шею своей лошади. Дав – всеобщий баловень, любимец. Какую бы басню ни предложили публике, все равно все знали, что это он затеял сегодняшний праздничный вечер.
Невольное восхищение охватило ее, когда она оценила весь масштаб его замысла.
Какой-то конюх взял у нее лошадь. Толпа последовала за Давом вверх по ступеням террасы.
– Сильвия!
Она резко обернулась и вгляделась в полумрак. В элегантном парике и парчовом камзоле герцог Ившир манил ее рукой.
– Ваша милость? – отозвалась она тихонько, оглядываясь кругом. – Разумно ли ваше поведение?
Лицо его слабо виднелось в полумраке, бледное и напряженное.
– Разумно? Какой бес вселился в вас, что вы решились рискнуть своей шеей в гонке?
– У меня не осталось возможности отказаться.
– Боже мой, мадам! Он же был пьян вдребезги. Вы могли бы выдумать хоть тысячу предлогов.
– Довольно и одного, но никакому особенному риску я не подвергалась.
– Да он же едва держался на ногах!
– Вы так думаете? – Ее душил смех. – Мистер РобертСинклер Давенби всех нас оставил в дураках. Разве вы еще не поняли? Я создала ситуацию, при которой он неминуемо упал бы в глазах общества, после того как леди Грэнхем прилюдно жгла его одежду. А он только что провел блестящую кампанию, восстановив таким образом свое реноме, и лондонский свет снова принял его с распростертыми объятиями. И свою кампанию он провел жестко и умело. Она увенчалась самым что ни на есть омерзительным успехом. Он теперь герой! И не менее дюжины дам в ближайшем будущем предложат ему свою постель...
– Сильвия! – Герцог схватил ее за локоть. Шепот его прерывался, свидетельствуя о неподдельности тревоги. – Он развращеннейший человек – все остальное лишь внешний лоск. Я тебя предупреждал!
– Предупреждали, ваша милость, – подтвердила она. – Но он не был пьян. Ей-богу! Ну то есть ни в одном глазу!
Глава 6
Дав позволил толпе вознести себя вверх по ступеням. Вечер вступал в свою последнюю стадию. Танцы прекратились. Парочки бродили повсюду, взявшись под руку. Скрипки рыдали и манили. С помощью Таннера Бринка Дав нанял цыганский оркестр, сплошь состоявший из братьев и кузенов, вне всякого сомнения, для исполнения печальных любовных напевов.
Чужеземные музыканты стали его последним триумфом: поэтичные, ни на что не похожие мелодии с непривычной силой трогали пресыщенные сердца. Пудреные головки опускались на парчовые плечи камзолов. Парочки неспешно входили в ледовый дворец или исчезали в теплых глубинах Грэнхем-Холла.
Отшучиваясь и подмигивая, Дав сбежал от пленившей его восхищенной толпы, и почитатели его вернулись к своим бокалам и дамам. Завтра высший свет с радостью предоставит ему кредит и вновь ласково примет в самом избранном кругу Лондона, кругу могучих и влиятельных. Полный успех!
Он пошел прочь от темных террас, прямо к "саду-плетенке" Мег. Гроздья сосулек на солнечных часах давно лишили их возможности показывать какое-либо время.
Здесь он разгадал тайну Мег, здесь впервые ласкал ее, когда жужжащие пчелы лениво летали меж душистых трав. Она не ждала от него верности, хотя с самого начала знала, какую цену ему придется заплатить, если он предаст ее. Однако он никогда не испытывал особого желания изменять ей, а потом обстоятельства связали их сильнее, чем любовь. Под конец их отношения стали скорее дружескими, чем страстными, но общая тайна продолжала крепко держать их.
Обходительная, умная Мег! Желание его вновь оказаться в ее постели по-прежнему оставалось сильным. И как получилось, что все чувства, помимо дружбы, вдруг окончательно и бесповоротно ушли в прошлое?
– Неужели вы в одиночестве? – раздался женский голос. Дав повернулся. Фигура Мег слабо белела на самом краю сада: Снежная королева в широких юбках, вся в бриллиантах и кружевах, смотрела на него. Он отвесил поклон.
– Как видите, мадам.
– Так же как и я, – заметила она.
– Но как же лорд Хартшем?
– Я отослала его домой.
– После всех усилий, которые я приложил ради него? Почему? А он очень многообещающий молодой человек.
Ее улыбка стала шире, осветив лицо.
– О, я тоже так полагаю. Но тем не менее я отослала его домой. Он так вымок.
– Вы могли бы отогреть его и высушить.
– Могла бы, Дав. Но я предпочла бы отогреть тебя. Я совершила ошибку и хочу ее исправить, – сказала Мег. – Прошу тебя остаться со мной на ночь.
Его руки безвольно висели вдоль тела. Он понятия не имел, что следует сказать.
– Мег...
Она сделала шаг вперед, грациозная, прелестная.
– С моей стороны нечестно обращаться к тебе с такими просьбами. Как ты можешь отказаться? Ведь ты только что убедительно продемонстрировал высшему свету, что продолжаешь представлять собой силу, с которой следует считаться, даже и лишившись моей благосклонности. Однако именно я позволила тебе использовать свой дом в качестве канвы для создания твоего триумфа. Ты не можешь мне отказать.
– Да, я у тебя в долгу, – согласился Дав.
– Я тоже у тебя в долгу, но хочу, чтобы ты остался, Дав, если только сам этого хочешь.
– Итак, ты предлагаешь мне то, чего желает моя душа, – заверил он. – И ты знаешь, что я должен отказаться.
Она пошла по узенькой, занесенной снегом дорожке, оставляя на снегу маленькие изящные отпечатки подошв своих туфелек, похожие на следы лани.
– Отказаться? Почему, Дав?
Он подождал, пока она, следуя извивам дорожки, повернула и снова оказалась лицом к нему.
– Потому что нельзя вернуться назад.
– Ты прав, конечно.
– Я прав. Хотя ты так прекрасна, что у меня захватывает дух. Хотя я так желаю тебя, что не в силах сойти с места. Хотя я никогда тебя не забуду.
– Мне достаточно и одного знания того, что ты желаешь меня.
– У меня нет никого, Мег, – вздохнул он.
– Конечно, нет. Но будет.
Он чувствовал горечь оттого, что совершенно сбит с толку.
– После тебя?
Отчего бы и вправду не начать все сначала с Мег? Она безмерно пленительна. Они бы отправились в спальню и провели безумную ночь. И она снова проснулась бы, теплая и удовлетворенная, в его объятиях. Однако такая мысль вызвала лишь тревогу.
– Чушь и чепуха! – В складке ее губ таилось сожаление, однако и веселость не оставила ее. – Сознаешь ли ты сам, что уже желаешь своего таинственного нового секретаря? Иначе почему ты вынудил ее принять участие в безумной гонке на санях?
– Потому что я недооценил ее, само собой!
– А! Так ты полагал, что сможешь преподать ей урок? Только не пытайся уверить меня, что рассчитывал на ее вскрикивания и падения в обмороки от страха!
– Что бы я там ни думал, страх она преодолела, а к скорости отнеслась с презрением. Боже! Да девчонка способна отнестись с презрением и к самой луне в небесах! На кой черт мне такие качества в любовнице?
– Когда вспыхивает пожар, – мягко подсказала Мег, – то свечки, хоть и теплой, более недостаточно. Не говори больше ничего, Дав. Просто поцелуй меня, и покончим с этим.
Она сделала шаг вперед. Знакомые губы открылись навстречу ему. Ее поцелуй, сладостный и терпкий, манил его. Пахнущее медом и воспоминаниями теплое тело прижалось к нему. Если он не уведет ее сейчас в спальню, то ночь ему придется провести одному. С прозорливостью всех проклятых он понимал, что обречен – впервые с тех пор, как стал взрослым, – провести еще много ночей в одиночестве.
Мег права: "Сознаешь ли ты, что уже желаешь своего таинственного нового секретаря?"
Каменная Афродита – свидетельница того, как завертелся колесом его мир и ускользнул из-под его контроля, и, надо думать, богиня ликовала, видя, что его душу высосала через рот женщина, которую он не понимал и которой не доверял, но она влекла его к себе так, как мотылька влечет огонь. Для него такое влечение стало новым и отнюдь не желанным ощущением.
Он оторвался от губ Мег, поцеловал еще раз ее пальцы и, отвешивая поклон, сделал шаг назад.
– Я слишком привязан к тебе, Мег. Полагаю, наша судьба – оставаться друзьями?
Она засмеялась.
– Да! Будь ты проклят! – сказала она прерывающимся от волнения голосом и пошла к своему дому.
Но все проклятия, все богохульства, известные ему, все грубости, которые он беззвучно шептал себе под нос, не могли уже вернуть уходящую ночь обратно.
Звон разбившихся сосулек отвлек его. Дав резко повернулся. Проказливая ирония ворвалась в оледенелый сад. Его "секретарь" стояла с совершенно белым лицом возле солнечных часов.
– Я проявил наблюдательность в неподходящий момент? – заговорила "Джордж". – Я всего лишь...
– ...желал лицезреть образчик галантного поведения, дабы поучиться искусству ухаживания за дамами?
– У эксперта, – она насмешливо. – Вероятно, леди Грэнхем предпочла бы несколько менее благородное самоотречение.
– Допустим, что сейчас я ощущаю себя столь же благородным, что и ничтожнейший из подлецов. То, что ты стал свидетелем происшедшего, как-то спланировано?
– Я-то полагал, что планированием на празднике занимались исключительно вы, мистер Давенби. Особенно планированием столь волнующей сцены с вашей любовницей.
– Как много ты услышал?
– Ничего. Как образцовые любовники вы переговаривались только шепотом. Но желания очевидны, и вы пускали слюни, глядя на нее, как сущий сатир. Какого черта вы не отправились с ней в спальню?
Если бы она на самом деле была мужчиной, он бы ударил ее. Он заговорил голосом, который обжигал не хуже хлыста:
– Вы, мистер Уайт, с чрезвычайной ловкостью умеете попадать впросак. Вы мой секретарь, а не мой друг. И находитесь не в том положении, чтобы позволять себе высказывать свои незрелые мнения...
– Ваш тон, сэр, определенно мог бы оскорбить и деревяшку. Но мне казалось, что никогда не следует отказывать даме, готовой гостеприимно предоставить свою теплую постель. – Она с вызовом вздернула подбородок, хотя в глазах ее блестели слезы, а лицо заливала слабая краска, подобно облачку, набегающему на луну. – Вы же сказали, что желаете, чтобы я проявлял наблюдательность.
Он подошел к ней так близко, что она невольно отступила на шаг и едва не повалилась, наступив на скрытую под снегом клумбу.
– Ты не имеешь ни малейшего представления о том, чему только что оказался свидетелем, и, кроме того, не лезь не в свое дело. Ты забываешь: хотя мне и довелось сегодня целоваться с женщинами в лабиринтах, но домой я возвращаюсь один и один должен лечь в свою кошмарно целомудренную постель...
– Так же как и я.
– Тогда будь любезен, попридержи язык, пока мы туда возвращаемся.
Новая порция сосулек свалилась с циферблата солнечных часов.
– Приношу свои извинения, сэр, если я заговорил некстати. Должно быть, ваша цыганская музыка повлияла на мою способность верно оценивать ситуацию.
– В самом деле? А я-то думал, что тебя расстроили санные гонки.
– Нет. – дрожь пробежала по ее позвоночнику. – Гонки прошли довольно забавно.
– Забавно! По-твоему, забавно?
– Ну да, – сердито пнула она ногой снег. – А вы бы как назвали?
Он рассмеялся, и гнев его исчез.
– Я бы назвал их дьявольски глупой затеей, – ответил он.
Она сумела заставить себя ни разу не оглянуться назад, когда уходила от него. Она шла мимо похожих на привидения статуй, проходила под арками тисовой живой изгороди. Зимний пейзаж расплывался в ее глазах из-за подступающих слез.
Сильвия остановилась возле края верхней террасы, сейчас почти совершенно пустой, так как все парочки разошлись по более укромным уголкам. Несколько мужчин, оставшихся без пары, утешались выпивкой. Небрежно развалясь, они сидели на скамейках или же возле теплых жаровен. Не следует ли и ей присоединиться к ним и утопить свои печали? В сухом испанском вине?
Она только что наблюдала нежность, от которой сердце ее рвалось пополам. Что же он за мужчина, если проявляет такую нежность к женщине, которую, по его собственным словам, любил, и в то же время отказывает ей?
Она знала, что такое животное влечение, снисходительно-покровительственное отношение, слабость, мольбы, злоба. Она знала, что такое сила, пылкость. Но ни один мужчина никогда не проявлял к ней нежности.
Ившир обходился с ней мягко, по-доброму, но никогда до того безумного поцелуя Дава в лабиринте она не думала, что страсть, сила желания и нежная, почти болезненная чувственность способны сплавиться в единую восхитительную смесь...
– Песню, сэр? – ласково прозвучал свистящий шепот. – Желаете куплетик? Или узнать свою судьбу?
Цыган улыбался ей, прижимая скрипку подбородком. Прежде чем она успела ответить, он провел смычком по струнам и извлек из инструмента тихий и скорбный аккорд. Она узнала его. Она встретила цыгана возле конюшни Дава и хорошо запомнила его кротовый картуз.
– Не надо музыки, – остановила она его. – У меня неподходящее настроение как для еды, так и для любви.
– Тогда посеребрите-ка мне ладонь, и я расскажу вам вашу судьбу, сэр. – Коричневое лицо раскололось в улыбке. – Чего изволите узнать? Ваше будущее? Погадать молодому господину на богатство? Или на настоящую любовь? Предсказать смертный час? Рождение первенца? Или рассказать вам ваше подлинное прошлое? Кровь застыла в ее жилах.
– Мое прошлое? Что ты мелешь?
Цыган сыграл несколько тактов какой-то мелодии, ловко прижимая струны мозолистыми пальцами.
– Прошлое ли, будущее ли, молодой господин. Мне все равно. Я знаю истину что так, что эдак.
Она наклонилась и сорвала с туфли пряжку, пытаясь скрыть охватившую ее панику от карих проницательных глаз.
– Вот, – произнесла она. – Мое будущее. Прошлое мне известно.
Пряжка исчезла в кармане цыгана. Он пристроил свою скрипку на каменную скамью и взял ее правую руку. Коричневый длинный палец заскользил по линиям ее ладони.
– Я вижу долгую жизнь. Я вижу богатство. Я вижу маленькие печали и большие радости. Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но обретенную снова...
Она засмеялась.
– Все, что цыгане говорят каждому. А что моя ладонь говорит тебе о моих нуждах?
Проницательные глаза так и пригвоздили ее к месту.
– Я вижу утрату серых лошадей. Я вижу другую лошадь в вашем будущем. |
– Отлично, – кивнула Сильвия. – Надеюсь, другая лошадь появится скоро.
– Так скоро, как пожелаете, – ответил цыган. – Мои братья и я, мы торгуем лошадьми.
Она вырвала у него свою руку.
– Что ж, полагаю, такая низкопробная судьба – все, что можно предсказать за пряжку от туфли со стразами. Я не могу себе позволить купить лошадь, сэр, так же как и настоящее предсказание судьбы. Вы понапрасну теряете со мной время.
Он многозначительно коснулся пальцем своего носа и подмигнул.