– Боже мой, мадам! Если вы и в самом деле так думаете, то не выживете в большом свете и секунды. Хороший поклон внушает уважение всем присутствующим. От такого поклона дамы падают в обморок, а мужчины приходят в ярость.
Она вздернула подбородок и присела на край стола. "Я не могу позволить себе принимать его слова близко к сердцу. Его одобрение не должно иметь для меня никакого значения!" Однако для нее оно очень даже имело значение.
– Так покажите мне.
Гибкой кошачьей походкой он пошел прямо на нее. В руке его вдруг оказалась табакерка. Он приостановился и изящно взял понюшку. И сразу свет свечей вдруг померк, и в комнате как будто повеяло холодом. Его карие глаза сузились.
– Добрый вечер, сэр, – приветствовал он. – Ужасная погода сегодня!
Табакерка исчезла словно по волшебству. Он начал гнуться от бедер, выставив одну ногу вперед, и отвесил поклон. Какой-то смертоносной силой веяло от его жеста, так что невольно закрадывалась мысль, а не окажется ли в его руке кинжал, нацеленный в ее сердце, когда он выпрямится. Сердце ее так и забилось. "Дамы падают в обморок!" – вспомнилось ей.
– Здорово! – воскликнула она. – Как, черт возьми, это у вас получается?
Пламя свечей снова потеплело, и свет их стал, как прежде, дружелюбным и невинным. Он подмигнул.
– Я думал о тех детях. Теперь твоя очередь.
– Я рассчитывала, что мне преподадут урок, как следует ставить руки и ноги, а не как мгновенно превращаться в Ричарда Третьего.
– Руки и ноги ты ставишь и так премило, но ты все еще думаешь как женщина, которая полагает, что поклон – просто жест вроде реверанса.
– Реверанс никогда не бывает "просто жестом"!
– Ну так, значит, ты уже понимаешь. Вообрази себе мужчин, которые зачали виденных тобой брошенных детей, а потом бросили и их, и их матерей. Вообрази все, что только может тебя огорчить...
– Так соль тут в воображении?
– Смесь нахальства и презрения, вот что требуется. Сердце ее сильно билось в груди.
– Так вы всегда чувствуете презрение к другим мужчинам?
– Вовсе нет, просто когда двое мужчин встречаются, если они, конечно, не добрые друзья, то никогда не преминут оскалить друг на друга зубы, точь-в-точь как собаки, которые всегда выжидают, которая из них первой подожмет хвост и убежит. В наш просвещенный век клыки скрываются за внешним лоском, за кружевами и изяществом, но в душе мы все по-прежнему дворняги.
Она внимательно всмотрелась в силуэт его длиннополого камзола и узкую талию. В белоснежность манжет и галстука. Несмотря на то что взъерошенные черные волосы не покрывал парик, он весь представал как сама элегантность, порочная и культурная, сама ошеломительная мужская привлекательность во плоти. И все же он уничтожил родного брата Ившира, организовал убийство невинного человека. Она должна помнить главное.
– Я знаю только, как мужчины ведут себя с женщинами, – уведомила она.
Он улыбнулся с самым беспечным видом. Лицо его светилось, и взгляд, сверкавший иронией, умом, жаждой жизни, пронзил ее в самое сердце, как булавка пронзает пойманную бабочку.
– Вероятно – в мужском ли, в женском ли обличье, – ты явно питаешь сильное презрение к моему полу.
– Вы думаете, что я не люблю мужчин?
– Полагаю, не слишком. Но твоя проблема меня не касается. Я предпочитаю женщин.
Она наклонилась, чтобы поворошить угли.
– Может, вы и предпочитаете женщин, но уважаете ли вы их?
– Гораздо больше, чем ты уважаешь мужчин. Поклонитесь мне так, как если бы замышляли уничтожить меня.
Кочерга звякнула в ее руке. Сильвия едва ее не выронила. Она круто повернулась, впилась взглядом в лицо Дава и отвесила ему поклон.
– Осторожно. Не переходи границы. Если переборщить, то подобный шаг только сделает тебя уязвимей для мужчины с большим самообладанием.
– Однако будь довольно жесткой.. Иначе вся собачья стая соберется и прикончит тебя, так? – Сильвия проглотила досаду и поклонилась снова. – Именно так вы производите должное впечатление на своих врагов?
– Неосознанно. – Он ухмыльнулся. – Я так давно произвожу должное впечатление на своих врагов, что оно стало моей второй натурой.
– Вы ненавидите своего родного отца за то, что он бросил вас?
Ее колкость не достигла цели. Пальцы его так же легко продолжали касаться поверхности стола, рука не сжалась в кулак. Не изменилось и приятное беспечное выражение лица.
– Мать бросила меня. Родной отец скорее всего не подозревал о моем существовании. Держи спину прямо и попробуй вместо презрения показать пренебрежение.
Она насмешливо скривилась.
– Пренебрежение? Так от него падают дамы в обморок?
– Нет, пренебрежение – то, что приводит мужчин в убийственную ярость. Дам падать в обмороки заставляет желание.
Она замерла в полупоклоне.
– Как, черт возьми, можно одновременно испытывать пренебрежение и желание?
– Я не знаю. Я надеялся, что ты мне объяснишь, потому что этим-то ты как раз и владеешь в совершенстве. Понимание того, какие непостоянные существа мужчины, слишком вошло в твою плоть и кровь.
Краска бросилась ей в лицо, ее душили ненависть, сознание своей уязвимости. Впиваясь взглядом в его глаза, она сделала шаг назад и, очень прямо держа спину, склонилась от бедра.
– Ни разу в жизни меня не оставляли мужчины, если не считать того, что мой муж ловко использовал собственную смерть для того чтобы, бросить меня в прежалком положении. С тех пор бросала только я. И намереваюсь поступать так же в дальнейшем.
– Идеально, – похвалил он. – Ты научилась кланяться. Еще раз.
Она поклонилась снова.
– Великолепно! Я потрясен.
Она покосилась на огонь, как если бы в пламени увидела нечто такое, что объяснило бы, отчего ее кровь побежала вдруг быстрее и горячее.
– Вам захотелось поразить меня в самое сердце после моего поклона?
– Да. Со всей возможной несдержанностью. – Голос его звучал весело. – Что, разумеется, и есть тот самый результат, к которому стремится всякий мужчина, когда кланяется даме, вызывающей его восхищение, хотя многое зависит от того, как быстро он хочет уложить даму в постель.
– А, – она взглянула она на него из-под ресниц. – Тогда покажите мне, как следует кланяться даме, чтобы показать ей, что чем скорее, тем лучше.
– Такая игра может оказаться слишком опасной, мадам. Она засмеялась.
– Я не боюсь опасностей. А вы?
– И я не боюсь. Но чтобы не попасть в очень неловкое положение, я должен предоставить вас вашим собственным возможностям.
– Вот как? – Сильвия схватила с каминной полки фарфоровую фигурку. – Я также недавно научилась бросать предметы как мужчина – не забыли?
И раскрашенная пастушка с большой силой и скоростью полетела прямо в окно.
Дав перемахнул через угол стола. Изящным точным движением поймал фигурку и поставил на стол.
– Что ж, – улыбнулся он. – Твое поведение только доказывает мою правоту. Ты думала только о том, во что целишься, и забыла про свое тело. Все остальное не имеет значения, ну разве что практика.
– Итак, во всем, что делает мужчина – стреляет ли он, едет ли верхом, или фехтует, или соблазняет даму, – умение его целиком и полностью зависит от того, что у него в мыслях? – Она опустилась в кресло возле камина на безопасном от него расстоянии. – Я запомню.
– А во всем, что делает женщина, ее умение зависит от того, что у нее на сердце?
– Я бы на вашем месте не слишком полагалась на подобный афоризм, – ответила она.
– Многое зависит, – он поднял на нее взгляд и улыбнулся, – от женщины.
Ах, ну что за мужчина! Как ни старалась она поддерживать в себе враждебное к нему отношение, он всякий разделал подкоп под ее укрепления, заставляя ее смеяться. Никогда в жизни она не чувствовала себя так весело ни с одним мужчиной – качество, едва ли не столь же опасное для нее, как и его физическая привлекательность.
Сильвия забросила ноги на край каминной решетки, откинулась в кресле, как мальчишка, и заложила руки за голову. Шпилька уколола ей ладонь. Она вытащила шпильки. Бледно-золотые кольца посыпались ей на шею и щеки. Расправив и пригладив пальцами пряди волос, она помассировала кожу головы.
– Итак, не существует на свете умения, которое нельзя довести до совершенства, овладевая скорее силами своего духа, чем тела? – спросила она. – Даже такие умения, для которых первичными являются руки, рот и тело, – как плотская любовь, например?
Он замер и только потом снова посмотрел ей в глаза. Он улыбался.
– Вот теперь ты сражаешься нечестно. Пожалуйста, не надо. После того как ты сама же настояла, чтобы мы возились исключительно с неблагородными металлами, показывать мне запретный философский камень.
– Вы боитесь ответить на мой вопрос?
– Любовь – это умение сердца.
– Ах вы, лжец! – Она засмеялась. – И когда это ваше сердце принимало в этом участие?
Он ухмыльнулся ей в ответ.
– Какая жалость, что из-за тебя нам придется подождать, прежде чем убедиться, насколько далеко могут зайти Психея и Купидон после своего примирения! Без сомнения, в нем будут участвовать сердца.
– Я запомню, – она с шутовской серьезностью. – Спасибо за урок, хотя вы и ошибаетесь. Чему еще вы хотели бы научить меня?
Дав взял фарфоровую пастушку и поставил обратно на каминную полку. Повернулся и посмотрел на нее.
– Теперь моя очередь узнать кое-что от тебя.
Она надменно подняла брови, хотя сердце ее так и забилось.
– Вы полагаете, что я способна сообщить вам нечто ценное об искусстве быть мужчиной?
– Вовсе нет. Хотя ты только что поклонилась мне со свирепостью, которая легко нашла путь к твоему сердцу! Прежде чем продолжить процесс обольщения, мне хотелось бы точно знать, действительно ли ты намереваешься предать меня или нет.
Дыхание у нее перехватило, горячая кровь бросилась в лицо.
– Предать вас? Как? И кому?
– Именно об этом я и спрашиваю. Может, прикажем принести нам шоколаду и обсудим проблему, сидя у камина, как два цивилизованных молодых человека? – И он позвонил в колокольчик. – Умоляю вас, мадам, наденьте снова ваш парик, – добавил он, – пока не явился лакей.
Она торопливо свернула и заколола волосы, и Дав сам надел парик ей на голову. Пальцы его легко задели ее виски, нежно тронули затылок, усиливая шок, вызванный его внезапным обвинением.
Явился лакей. Дав попросил его принести горячий шоколад. Сильвия между тем собралась с мыслями.
– Как же я могу предать вас? – спросила она, едва слуга вышел из комнаты. – Вы полагаете, что если мы станем любовниками, то я буду изменять вам с другими мужчинами?
Он сел и откинулся в кресле, не сводя с нее глаз.
– Возможно. Я не знаю. Что гораздо важнее – я никогда еще не спал с врагом.
– Я-то – враг? Как я могу повредить вам? Вы полностью контролируете все, что касается наших отношений.
– Тогда вот для тебя шанс уравнять чаши весов. Я поступаю в твое распоряжение. У меня есть один вопрос к тебе, а потом я отвечу на любой – в разумных пределах, конечно, – твой вопрос.
– Любой? – Сердце у нее билось слишком уж быстро. "Несмотря на то что он говорит, он доверяет мне, иначе никогда бы не затеял такого разговора в открытую". Она попыталась успокоить сердцебиение. – Вы предположили, что я могу оказаться вашим врагом, так зачем же вы станете отвечать мне правдиво?
Открылась дверь, и вошел лакей с серебряным подносом. Горячий горький шоколад с сахаром, разлитый в две чашки. Аромат от него шел божественный. Лакей поклонился и вышел.
– Давай все же начнем с моего вопроса, – настоял он. – А потом уж поговорим о твоем.
Она попробовала шоколад, стараясь скрыть состояние нервного напряжения.
– Что вы хотели бы узнать?
– Когда ты отправилась к леди Шарлотте за своим выигрышем, я проследил за тобой.
– Я знаю. И нисколько не обижаюсь. Наверное, обнаружив меня в своей спальне, вы решили, что я замышляю какую-то низость. С вашей стороны вполне разумно проявить некоторую подозрительность.
Он помешал свой шоколад длинной серебряной ложечкой.
– Но ты тайком выбралась из дома номер восемнадцать, а потом проскользнула обратно, как воровка. Я видел, как ты залезала в дом через окно. Очень изобретательно. Куда ты ходила?
Сердце ее ухнуло вниз, как коршун, ринувшийся на добычу. Пряча лицо, она вновь отпила шоколад, облизнула губы и только тогда ответила:
– Я выходила по нужде.
– Не слишком ли продолжительное отсутствие для обычного удовлетворения естественной надобности? – заметил он.
Если Дав проследил за ней до самого дворца Ившира, то сразу поймет, что она лжет, и тогда все пропало. Она постаралась дышать глубже.
– Ну, когда с естественными надобностями было покончено, я пошла пройтись, чтобы немного подумать. Я совершенно не представляла, чем буду зарабатывать на жизнь в Лондоне, вообще не представляла, как буду жить. Если уж говорить начистоту, я была в отчаянии.
Если говорить начистоту. Ну, по крайней мере насчет отчаяния она говорила правду.
– Почему я должен поверить тебе? – спросил он. – Ты можешь хоть что-нибудь из сказанного доказать?
Она наклонилась поставить чашку, чтобы он не увидел выражения ее лица. Жизненно важно заставить его поверить в ее обман. Чашка неуклюже звякнула. Сильвию неимоверно трясло от страха.
– Ну разумеется, нет. Я обычно не беру с собой в сортир компаньонов. Неужели вы не понимаете? Мне необходимо было пройтись, наедине со своими мыслями я сошла бы с ума. – Она подняла голову, чувствуя, что самообладание вернулось к ней, и посмотрела ему прямо в глаза. – В любом случае, ну куда я могла пойти? Я же не знаю никого в Лондоне.
– Ну хорошо, – заметил он мягко, – я поверю тебе.
В его голосе звучала такая доброта, что она едва не потеряла голову. После того как задание будет выполнено, она никогда больше не возьмется за подобную работу! Выполняя разнообразные миссии для Ившира, она узнала, как коварны большинство мужчин. Однако никогда прежде ей не приходилось сталкиваться с таким вот мягким, сочувственным отношением.
– Я виновна только в одном, – продолжала она. – Я устроила так, что леди Грэнхем обнаружила меня в вашей спальне. Я думала, что она отвлечет ваше внимание в случае, если вы вернетесь раньше времени, и я сумею улизнуть с вашим галстуком. Мне, право, очень жаль, что все так вышло. Я рассчитала неверно, мне и в голову не приходило, что она привяжет меня к вашей кровати.
Признание довольно рискованное, но оно давало возможность усыпить его дальнейшие подозрения. Он поднес ложечку к губам, отпил каплю.
– Да, мне все известно. Я видел твою записку. Теперь, когда мое любопытство удовлетворено, твоя очередь спрашивать.
– Так вы на самом деле вовсе не считаете меня врагом?
– Нет. И я знаю, что тебе очень любопытно узнать обо мне. Она собралась с мыслями.
– Любопытно? Ну разумеется. Любопытство – мой главный порок. И в один прекрасный день оно меня погубит, как кошку.
Дав засмеялся.
– Да я уж заметил. – Он бросил взгляд на часы, стоявшие на каминной полке. – Но нам пора идти.
– Идти? Куда?
– Мой дорогой Джордж, теперь, когда ты научился кланяться, как подобает джентльмену, пришло время нам решиться выйти на прекрасные улицы дьявольского города.
– Постойте! – воскликнула она. – что же мой вопрос? Он остановился в дверях и ухмыльнулся.
– В чем дело, мадам? Неужели ваш вопрос настолько личного характера, что вы не можете задать его на улице?
На улице множество мужчин толкались, болтали и угощали друг друга остротами. Сильвия и Дав быстро шагали мимо беспорядочного нагромождения домов и лавок. Лондонцы текли мимо них потоком. Дав шагал рядом с таким видом, будто так и надо, будто она просто другой мужчина, не пытаясь оградить ее ни от карет, кативших по мостовой, ни от толп пешеходов. Вообще-то довольно приятно вот так шагать, размахивая руками, расталкивая локтями толпу, как все остальные.
– Куда мы идем? – спросила она.
– К реке.
– К Темзе?
– Здесь только одна река: неутомимое сердце и бездонная душа порочного города, одновременно и кровеносная система, и сточная канава нашей прекрасной столицы. – Толпа начала редеть. Сильно запахло рыбой и гниющими водорослями. – Радуйся, что сейчас зима. Темза не слишком-то приятная речка летом. Она так воняет!
– Да уж не больше, чем улицы, надо думать. Он засмеялся.
– Сказать по правде, летом что угодно кажется лучше улиц.
– Ты никогда прежде не гуляла по городу ночью пешком? – спросил Дав, когда они поднялись на мост и остановились, чтобы обозреть окрестности.
Стало уже совершенно темно. Товарные склады высились на южном берегу, похожие на огромные кубики. Дальше вниз по реке стоял целый лес мачт, опутанный паутиной такелажа.
– Нет. Никогда. Большую часть жизни я провела внутри помещений или по крайней мере внутри садовых оград.
– Я так и думал, пора тебе познакомиться и с жизнью городских улиц.
– Мы пришли полюбоваться на Темзу?
– Я подумал, что тебе также захочется взглянуть и на наш новый Вестминстерский мост. Ему чуть больше десяти лет. Он гордость и радость нового Лондона короля Георга, стоивший неисчислимое количество золота и довольно скромного числа человеческих жизней.
Свет одного из фонарей моста падал на его шляпу, так что четкий его профиль оставался в глубокой тени. Где-то глубоко, за ребрами, сильно и глухо билось в ней тревожное чувство. Его голос звучал так ласково и спокойно. "Я поверю тебе".
– Город, который постоянно строится и перестраивается, – промолвила она. – И все ради того, чтобы мужчины могли разнообразнее в нем резвиться.
– И женщины – особенно те, у кого особое призвание. Не вздумай отправиться гулять ночью по Лондону одна, в мужском ли платье, в женском ли. – Взгляд его не отрывался от дальнего горизонта. – Город, который ты видишь, – опасный город.
Сердце ее забилось еще быстрее. Вспомнились слова Ившира, сказанные ей как раз в ту ночь, когда она встретилась с ним, потихоньку вылезши из окна номера восемнадцать: "Он посещает районы Лондона, в которые ни один нормальный джентльмен не осмелится сунуть носа".
– Полагаю, вы хорошо знакомы с городом из-за вашего приюта в Сент-Джонсе. Верно, вы знаете не только заведения высокого класса, но и те, что посещают торговцы, ремесленники, подмастерья?
Если он и поколебался, то не более мгновения:
– Да, большинство таких заведений мне известны. В Лондоне не много, которые внушали бы мне страх.
Фонари нескольких лодчонок тут и сям светлячками качались на поверхности воды. Сильвия знала город искусственный, замкнутый внутри стен, а город улиц она не знала. Разумеется, она уже успела походить по Лондону одна, хотя по совершенно безлюдным местам и в более новых, фешенебельных районах.
– Я хочу увидеть все, – высказала она свое пожелание. – Я хочу увидеть весь порочный город.
– Я собирался показать тебе клубы и кофейни, – ответил он.
– Но все остальное – всю кишащую жизнь? Вы могли бы повести меня в такие места, какие мне никогда не довелось бы увидеть при других обстоятельствах? Никогда в жизни. Вы можете показать мне их, ничем особенно не рискуя?