– Так мне следовало кинуться на защиту ни в чем не повинного торговца яблоками и моей собственной мужской чести? – спросил Дав, протискиваясь мимо выставленных на продажу засаленных сюртуков.
– Необязательно, но не уверяйте меня, что такая мысль не мелькнула у вас в голове!
Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся.
– Передо мной стоял выбор: или, промолчав, позволить придурковатым юнцам спокойно пройти, или возмутиться их недостойным поведением и потребовать от них извинений, хотя никакого особенного урона они нам не нанесли, разве что достоинство унизили. Подобное вмешательство непременно привело бы к драке.
Сильвия пролезла мимо множества рубашек, висевших на длинной вешалке.
– Если бы дело дошло до кулачного боя, то, уверяю вас, я бы прекрасно проявила себя, держась в стороне и швыряя издалека различные предметы.
– Дрожу при одной такой мысли.
– Однако искушение-то было?
– Искушение – одно, а действие – совсем другое. Она не выдержала и засмеялась.
– Итак, осторожность оказалась главной составляющей доблести на сей раз? Но ей-богу, не могу вас за это винить. Если бы действительно дошло до драки, то видок бы у вас был похуже, чем у тех раздавленных печеных яблок. Вступая в одиночку в бой с дюжиной противников, невозможно рассчитывать на победу.
– Напротив, если б я решил драться, я наверняка бы победил.
– При таком количестве противников? – Она улыбнулась с самым невинным видом. – Я так настойчиво расспрашиваю, потому что хочу постичь тайны мужского образа мыслей. Ваши притязания на подобную удаль смахивают на браваду.
– Мои притязания просто соответствуют благоприятной для меня истине.
– Так что, если на нас нападут всерьез, мне не придется ни вертеться подобно дервишу, ни выворачивать булыжники из мостовой? Какая жалость, ведь кидаться-то вы меня уже научили.
Он остановился и посмотрел на нее.
– Кидайся чем тебе угодно, но не жди от меня, что я пойду на обострение какого-либо конфликта, тем более конфликта с безмозглыми мальчишками. Я вооружен и владею искусством самообороны. А подмастерья – нет. В случае необходимости я, как ни неприятно, не колеблясь воспользовался бы и оружием, и умением, но при таком численном преимуществе противника, да еще в условиях уличной драки, без человеческих жертв бы не обошлось, хотя и не с нашей стороны.
– Итак, я вынуждена искать защиты у вашей крепкой руки и острой шпаги, – подвела она итог. – Значит, перед лицом физического насилия и кулачного боя можно только радоваться, что сэр Ланселот мчится тебе на помощь, если, конечно, у тебя нет своего клинка. Может, вы и этому меня научите, а?
Он повернулся и пошел вперед. Зимний день клонился к вечеру, и сумерки опускались на затянутую туманной дымкой улицу, как чернила, расплывающиеся в воде. Фонарщик уже шел по улице чуть впереди них и зажигал фонари.
– Нет, – отказался он.
– Но почему? Дамы учатся и фехтовать, и стрелять из пистолета. И я бы смогла сама защитить себя в случае чего.
Дав остановился. Он дотронулся до ее шеи, чуть ниже уха. Возбуждение побежало по ее крови.
– Существуют вполне реальные различия между полами, и это – одно из них, Сильвия. Игра, в которую ты играешь, очень забавна, но всего лишь игра. Единственное, чему я не стану и не смогу научить тебя, – сражаться по-мужски. Учиться убивать тебе ни к чему.
– Ладно, – согласилась она..– Если дело таки дойдет до сражения, то я с большим удовольствием предоставлю вам совершать убийства и наносить увечья.
Дав улыбнулся.
– Никаких увечий. Если возникнет такая необходимость, обещаю, что все твои враги будут сложены к твоим ногам.
Он, разумеется, шутил. Однако она совершенно уверена, что, если бы ему вздумалось вступить в бой с лондонской швалью, он сражался бы, невзирая на любой численный перевес и смеясь в лицо опасности. И выиграл бы бой, действуя блистательно, жестоко, эффективно.
"Искусство, – говорил он. – Искусство самообороны".
Смертоносные мужские искусства! Женщины притворяются, что испытывают отвращение к ним и не желают ничего о них знать. Однако все женщины глубоко в своем сердце хранят, как драгоценное сокровище, тайное знание: "Этот мужчина будет защищать меня, даже если придется убить другого человека. Никогда ничего страшного не случится со мной, пока он рядом. И навыки убийцы на самом деле искусство, прекрасное и внушающее благоговение, так же как его ум и его тело прекрасны и внушают благоговение – и потому очень, очень сильно отличаются от моих".
– В то время как мы с вами выйдем из сражения без единой царапины, – проговорила она. – Что ж, по крайней мере рассыпанные яблоки теперь в желудках детей, которым вряд ли часто удается лакомиться сладким.
– И подмастерьям тоже.
– А почему они не работают? – спросила она. – Ведь сегодня не выходной.
– У них есть только три выходных в году: Рождество, Пасха и Троицын день. Ну они и устраивают себе отдых самостоятельно, такой кратковременный побег от тяжкого труда и колотушек. Когда их ловят, как поймают и этих, им закатывают хорошую порку, прежде чем снова поставить за работу. Но любой мальчишка согласится перетерпеть порку за печеное яблоко и возможность ненадолго ощутить вкус свободы.
Сильвия оглянулась, пораженная такой осведомленностью.
– Что ж, значит, все закончится к всеобщему удовлетворению – исключая торговца яблоками, разумеется, которому пришлось пожертвовать на благотворительность больше, чем он, вероятно, мог себе позволить.
– Ничего, не разорится, – ответил Дав, – большую часть яблок он все равно украл и без труда украдет еще. Может, войдем?
Ручей на мостовой кружил в своих водах мусор и ледяное крошево. Шум водяного колеса то усиливался, то стихал. Они стояли возле низенькой двери. Дав открыл дверь, нырнул под низкую притолоку и исчез внутри. Сильвия шагнула внутрь вслед за ним и сразу же остановилась, моргая и пытаясь приспособиться к новому освещению, равно как и к беспорядочному шуму, оглушившему ее.
– Мистер Давенби пришел! – кто-то, перекрывая шум. – Берегись, ребята!
В помещении буквально все было завалено бумагой. Бумага грудами лежала на полках, на прилавках, висела на веревках, протянутых под потолком вдоль всего помещения, как ряд носовых платков, вывешенных на просушку. Бумага, переплетенная и непереплетенная, – занимала пыльные полки, ящики и свертки, она же устилала пол, как грязный снег.
А по бумаге – вдоль, поперек и повсюду кругом – типографская краска выстраивала фаланги слов.
Гам, царивший здесь, стоял ужасный, но веселый. Рабочие смеялись, болтали, спорили. Пропитанные краской валики тяжело шлепали. Металл звякал под ловкими пальцами, отыскивавшими нужную литеру в ящике, в то время как обладатели пальцев, бранясь и бормоча себе под нос, боролись с непроизносимыми буквами, которые потом выстраивались в слова и появлялись на бумаге. Несмотря на встретивший их вопль, никто, похоже, не обращал на них особого внимания.
– Добро пожаловать на еще одно из моих предприятий, – пригласил жестом Дав.
– Книгопечатня? – изумилась она. – Вы заправляете книгопечатней?
– Я делаю что могу для развития цивилизации. Сильвия привалилась к гигантской груде бумаги и захохотала.
– Так вот какое ваше ужасно безнравственное предприятие?
– О, оно очень даже безнравственное, – отозвался он. – Ты еще не видела, что именно мы печатаем.
Пожилой человек вышел из задней комнаты и поспешил к ним. Лицо его, обрамленное остатками рыжих волос, так и сияло.
– Мистер Фенимор, – заговорил Дав, – позвольте представить вам мистера Джорджа Уайта, моего нового секретаря. Необходимо ознакомить мистера Уайта со всем, что мы производим здесь. Мы уединимся в вашей конторе. Принесите нам образцы, пожалуйста.
– Всего?
Дав подмигнул ему, расстегивая застежку своего плаща, затем взял плащ у Сильвии и отдал оба мистеру Фенимору. Сильвия взяла уже отпечатанный лист из пачки.
– Но здесь самая настоящая проповедь добродетели! Дав вырвал лист из ее руки.
– К стыду моему, должен признаться, что, помимо куда менее благотворных произведений, мы печатаем просветительные брошюры. Например, призывы пользоваться мылом или советы кормить младенцев почаще, чем раз в день.
– Но неужели ничего серьезного? – поддразнила она его, рассматривая лист. – Никаких проповедей о добродетелях и моральности непрактического характера?
– А, так ты полагаешь, что нам следовало бы обратиться к менее осязаемым добродетелям, чем мыло и молоко для младенцев?
– А почему бы и нет? – пожала она плечами. – Стихи из Библии например? Отчего не взяться за толкование наиправеднейшего пути к небесному блаженству?
– Да зачем же мне, черт возьми, проповедовать – черни ли, знати ли – о праведности?
– Совершенно ясно, что незачем. – Она взяла книжку, обложку которой украшала гравюра, сделанная с большим художественным вкусом и изображавшая повешение. – Что, знать читает такое?
– Грошовые романы ужасов – наш хлеб насущный, и чем сенсационнее роман, тем лучше. А читают их все, от короля до последнего скотника грамотного, конечно, скотника. Соседняя стопа состоит большей частью из афишек, по-моему, объявляющих о боксерском поединке, – новый повод для подмастерьев побезобразничать на улицах.
– Они прогуляют работу ради того, чтобы полюбоваться на боксерский матч? – спросила она.
– Они прогуливают по всякому поводу. Причиной сегодняшних бесчинств оказалась медвежья травля с участием довольно-таки беззубого медведя и пары дворняжек.
– Так что еще вы печатаете?
– Пойдем покажу.
Сильвия последовала за ним. В тихой комнатке какие-то мужчины сидели рядами на высоких скамейках и обрабатывали инструментами листы меди.
– Гравюры делают здесь, – сообщил Дав.
Он показал ей несколько пластин и оригинальные рисунки, и они пошли дальше. Ни один из граверов не поднялся со своего места, хотя они и приветствовали Дава.
– Они калеки? – спросила она негромко.
– Старые солдаты, – ответил Дав. – Один возчик, один каменщик и один пьяница, заснувший как-то прямо на улице зимней порой. У каждого из них недостает конечности. Но у них остались человеческое достоинство и незаурядное дарование. Они никогда не прогуливают работу. Питер ни разу не прикоснулся к спиртному с тех пор.
Они поднялись по лестнице.
Человек с нездоровым цветом лица поднял голову и хитро подмигнул Даву, который направился прямо к нему. В его глазах читалась тайная насмешка. Сидя за письменным столом в своем отдельном уголке, человек что-то тщательно копировал. Дав перекинулся с ним несколькими словами.
– Кто он? – спросила Сильвия, когда они вошли в следующую комнату, чистенькую мастерскую, в которой подмастерья из Сент-Джонса применяли йа практике художественные навыки, приобретенные в приюте.
– Том Хенли? Бывший жулик, раньше подделывал документы, пока закон не начал слишком уж жарко дышать ему в затылок. Чрезвычайно умелые руки и просто фантастически точный глаз на почерки.
– Он подделывал документы?
– Не волнуйся, его искусство больше не используется в преступных целях. Приличное жалованье и страх виселицы – неплохое лекарство.
– Вы серьезно? Он может подделать что угодно? – Словно крылья появились у нее за спиной, а в душе возникли восторг и радость, подняв настоящий водоворот мыслей.
– Что угодно. Один раз я застал его за копированием моей подписи. И неплохо он ее скопировал, надо признать.
Сердце ее вылетело куда-то, как выпущенная из клетки птица.
– Вашу подпись? Он может подделать ваш почерк?
– Ну разумеется! Любой документ, подделанный Томом Хенли, может обмануть кого угодно – даже меня!
Подделка! Такое очевидное решение. Кто-то, возможно, именно он, Том Хенли, мог подделать документы, которые она видела в кабинете Ившира!
– Неужели вы не боитесь, что он воспользуется своим искусством для того, чтобы обмануть вас?
– Тогда его жизнь на улице гроша ломаного стоить не будет.
– Но вор всегда остается вором. Как вы можете ему доверять?
Дав ухмыльнулся.
– Я достаточно плачу ему.
Подделка! У нее едва голова не закружилась. Так, значит, кто-то другой, а вовсе не Дав погубил брата герцога. Кто-то, кто не побрезговал нанять Тома Хенли или другого негодяя вроде него написать хозяйским почерком документы. "Один раз я застал его за копированием моей подписи". Такой простой ответ – и конец ее огорчениям.
Дав повел ее дальше, через целый ряд мастерских, потом они спустились по ступенькам в маленькую уютную контору, где весело потрескивал камин. Он закрыл дверь. Их плащи висели на крючках за дверью. Шум печатни здесь ощущался всего лишь как негромкий гул и ворвался снова, только когда несколько минут спустя явился мистер Фенимор с целой охапкой книг и бумаг. Весь свой груз он лавиной обрушил на письменный стол.
– Благодарю вас, сэр, – кивнул ему Дав. – Можете идти.
Сильвия уселась и положила ноги на край каминной решетки, чтобы просушить у огня свои мокрые туфли и заляпанные грязью чулки. Дав вложил ей в руки небольшую стопку брошюрок. Сильвия листала их, но думала о своем открытии. Подделка!
Завтра она сможет рассказать все Ивширу и покончить со своей миссией: "Присмотритесь как следует к этому человеку, Тому Хенли, ваша милость. Он бесчестный человек и подделывает документы. У него есть и доступ, и возможности". И тогда необязательно будет и рассказывать Даву о том, что послужило истинной причиной ее вторжения в его жизнь.
– Повести, баллады и вообще всякие выдуманные истории мы печатаем в огромных количествах, – говорил между тем Дав. – Лучшее, что я могу сделать для лондонской бедноты, – дать им неплохой повод выучиться грамоте.
Сильвия подняла книжечку и показала ему обложку, на которой красовалась довольно нелепая гравюра, изображавшая человека, который всаживал другому нож под ребра.
– Вот это питает души? Он взял книжку из ее рук.
– И очень даже, – ответил он. – Большинство людей, проживающих в нашей великой столице, постоянно сталкиваются с риском, опасностью и жестокостью. В реальном мире царит хаос. В таких книгах убийцу всегда ловят и вешают, а бедной вдове и ее детям приходит на помощь добрый незнакомец, оказывающийся при ближайшим рассмотрении другом детства вдовы и вступающий с ней в законный брак ближе к концу повести. Стабильность и справедливость вновь водворяются во вселенной. Рассказ подтверждает правильность нравственных устоев и не дает умереть надежде.
– Я должным образом пристыжена, – сказала она. – Никогда больше не буду смотреть свысока на такие романы.
– Зловещие истории об убийствах пользуются самой большой популярностью, но не слишком отстают от них и миленькие истории в стихах про повес и дам.
– Любовные истории?
Глаза его горели веселым огнем.
– Ну разумеется. Один из немногих по-настоящему полноценных литературных жанров.
Она засмеялась.
– Честное слово, мне даже показалось, что вы не шутите. Дав поднял брови.
– Ей-богу, я говорю совершенно серьезно. Я предлагаю людям развлечение, которое есть то же искусство.
– Люди проживут и без искусства.
– Вот тут ты ошибаешься. Только искусство и делает нас людьми. Без него мы немногим лучше животных.
Он положил на стол сочинение об ужасном убийстве и бросил ей другую брошюрку. На обложке женщина с распущенными волосами, рассыпавшимися по ее белому воротнику, заламывала руки у окна, а мужчина в широкополой шляпе с франтовским пером мчался на своем коне прочь, во тьму.
– Кавалер и дочь пуританина? – спросила она. – Немыслимое сочетание!
– И история, подтверждающая ценность идеалов любви, верности, жертвенности и бескорыстия.
– "Бедная девица, покинута, страдает и пыл милого друга разделить мечтает..." – прочитала она, раскрыв книжку, и усмехнулась. – до чего отвратительные стихи!
Дав засмеялся.
– Зато общий смысл настолько жизненно важен, что читатель все равно оказывается очарован...
– Кавалер возвращается к ней в конце, надо думать? Хорошо история заканчивается?
– А, так тебе интересно узнать, что дальше случится, несмотря на чудовищность поэзии?
Она швырнула в него книжкой.
– Ну конечно!
Он поймал книжечку налету и бросил веселого кавалера обратно на стол.
– Так как я не читал, не имею ни малейшего понятия. Но рассказ наверняка подтверждает истину, что любовь всегда торжествует над страданием, иначе бы читатели не стали ее покупать.
Уголек упал на каминную решетку. Взметнулся сноп искр, похожий на фейерверк на фоне черной от сажи задней стенки камина, и унесся в трубу. Эхом взмыла в ее сердце радость.
– Если бы все происходило так просто в реальной жизни.
– А все и так просто, – ответил Дав. – Что может быть проще любви.
Сильвия наклонилась вперед. Пар поднимался от ее запачканных грязью чулок. Он ни в чем не виноват. А вот она виновата. Она собиралась предать его.
– Тут мы расходимся во мнениях, – она. – Я не могу представить себе ничего сложнее любви.
Дав прошел в другой конец небольшой комнаты, оставив ее сидеть одну у камина. Он стоял и, кажется, рассматривал какие-то гравюры на стене.
– Боже мой, мадам. Практически все в мире сложнее любви, – возразил он. – Особенно в отношении нелепых попыток поддерживать платоническую дружбу с дамой, облаченной в панталоны.
– Ну почему? – отозвалась она. – Ну почему мужчина не может дружить с женщиной, так же как он дружит с другими мужчинами?
Он повернулся к ней и сложил руки на груди.
– Часть ответа на ваш вопрос здесь, на столе. Идите же посмотрите, если у вас хватит смелости.
Сильвия взяла еще одну брошюрку и сразу же выронила. Горячая кровь прилила к ее лицу, щеки ее запылали, румянец залил и шею.
– Право, сэр! – Сердце ее колотилось, а веселое настроение разливалось по всему телу. – Я даже не знаю, что и сказать!
– А! – улыбнулся он. – Так мужество все-таки изменило вам? Я-то думал, вы из другого теста сделаны.
Она состроила гримасу, затем подняла с пола брошюрку.
– Если вы станете смеяться, я никогда в жизни вам не прощу, – заявила она.
– И ты еще пыталась убеждать меня, что вела прежде не совершенно невинный образ жизни?
Она закусила губу и покачала головой.
– Невинность не имеет тут никакого значения.
– Но ты все еще боишься взглянуть?
– Я не боюсь, просто немного ошарашена.
На лице его появилось выражение нескрываемого веселья.
– Я же говорил тебе: то, чем я занимаюсь, очень безнравственно. Ну теперь ты сама знаешь.
Сильвия решительно повернулась к нему спиной и открыла брошюрку.
– Полагаю, что ключ ко всему – просто то, что мужчина есть мужчина, – подытожила она. – Но как вы могли сотворить такое?