Отцу Логгину и не понятно было, как мог он еще недавно очароваться такой бестолковой женой!
– Поняла, отче, – проникновенно ответила Феодосия. – Мне еще никто никогда так ясно все не разъяснял!
Отец Логгин смягчился.
– Добро… Всегда вопрошай отца своего духовного, если в чем сомневаешься. Гм…
"Глаголет священник, перечисляя грехи по единому, вопрошает тихим гласом", – напомнил себе отец Логгин и вновь принялся исповедовать рабу Божью Феодосию.
– Ходила ли ты к волхвам, чародеям, кудесникам, баальникам, зелейникам либо знахарям?
– Грешна, отче, ходила единожды. Но не по своей воле, а просьбою золовки. Брала у зелейницы травяное снадобье, дабы лечить золовке телесный недуг.
– Се грех! Недуги, духовные либо телесные, врачевати обязано словом Божьим либо мирро святым.
– А разве, отче, не грех мирро к аке… афе… к оходу прикладывать? У золовки чирей в оходе леший надавал!
– Опять ты леших языческих поминаешь! Наказывает, суть недуги насылает, Бог!
– А я так думаю, что если чирей на носу или в подпупии выскочит, то – Божье наказание, а если в задней дыре – дьявола козни.
– Казус сей не прост, – сокрушенно вздохнул отец Логгин. – Думаю, то Бог чирей наслал в афедрон в назидание золовке, дабы продемонстрировать силу свою даже и во владениях дьявола. Мирро, пожалуй, в сем месте будет неуместно. Впрочем, с сиим надо свериться у Иоанна Постника.
– Отец Нифонт говорил, что на все вопросы есть ответ в святом писании. Может, и насчет чирья там прописано?
– Насчет чирьев сей час не припомню, – отцу Логгину не хотелось признаваться Феодосье, что книга книг упустила такой животрепещущий вопрос… – Как бы то ни было, за зельем ходить – грех великий.
– А что же делать? Золовку аж грызло!
– Молиться!
– А царский лекарь царя нашего батюшку Алексея Михайловича чем врачует? – встрепенулась вдруг Феодосия, и глаза ее заблестели любопытством. – Али не травами?
Отец Логгин закашлялся.
– Гм… Хм… Государь наш светозарный Алексей Михайлович – Бога посланец на земле, следовательно, его лечение – суть Божьими руками. Вестимо, не все травы – зелия кудесные.
Эта мысль приободрила отче.
– Лавр, виноград – суть древа едемские, божественные. А за поход к травнице налагаю тебе епитимью в сорок земных поклонов на три седьмицы. Гм… Упивалася ли без памяти?
– Нет, отче мой господин.
– Или на восток мочилась?
– Нет.
– Или на восток изпражнялась?
– Что, отче?
– Калилась на восток, суть смердила?
– Ой, нет, батюшка.
– На ногу кому вступала с похотью?
– С похотью – нет, – заверила Феодосья, – а вот…
– Ладно-ладно, без похоти вступить – то не грех, – замахал рукой отец Логгин, опасаясь новой дискуссии.
– Нечистая в церковь ходила?
– Ни единожды.
– В нечистотах кровяных с мужем грех творила?
– Нет, отче.
– Добро… Всякий, кто с женой во время месячных луновений будет и зачнет ребенка, то да будет прокажен и родители да имут епитимью до три лета.
– А прокажен который будет? – с волнением уточнила Феодосия.
– Чадо.
– А чадце чем виновато? Этого я не понимаю.
– Чадо за грех родителей перед Богом отвечает, али ты того не знаешь?
– Но чадо же не знало, что его в грехе зачинают? Он бы, может, и нарождаться не стал, кабы ведал?
– Ересь! Чушь собачья! Прости мя Господи… Или с мужем была в пятницу, в субботу или в воскресенье?
– Не была.
Отец Логгин на время задумался. Надо бы предупредить рабу Божью Феодосию, чем чревато соитие в эти дни недели. Но Отец Логгин опасался нового словесного казуса. Наконец долг наставления взял верх.
– А если зачнется ребенок, то будет он либо разбойник, либо вор, либо блудник, – быстро произнес отче, рассчитывая избежать заминки.
Но Феодосия не смогла оставить без размышления такую информацию.
– А бийца в какой день зачинается?
– Драчун? Сие в независимости от того, – витиевато ответствовал отец Логгин.
– А почему если в пятницу – то разбойник? Почему не бунтовщик? Видать, чтоб Боженьке не путаться…
– Осквернялась ли в святой пост? – рекши отец Логгин, сделав вид, что не расслышал версии Феодосии.
– Нет.
– Смеялась ли до слез?
– Грешна, батюшка… Повитуха Матрена в грех ввела. Про Африкию рассказывала. Как можно было не смеяться, когда Матрена такие глумы сказывала! Не поверишь, отче, в Африкии живут черные люди…
– Ладно-ладно, после…
– Нет, ты, отче, послушай… И все у них черное: и тело, и срам. И молоко у жен из персей черное доится.
– Черное млеко? Слыхивал про чудеса, но про такие?.. – поразился отец Логгин и живо спросил: – Ну-ну?
– А если перси черные, то какому же молоку быть? Не белому же?
– Сие логично… – склонил голову отец Логгин.
– Из черного всегда черное выходит. А в носу красно, так и кровь из носопырки алая идет. Зотейка наш уж такой беленький весь, а жопка бурая, так и калышки бурые. А се… Матрена рекши, у африкийских черных жен и чада черные нарождаются. И еще сказывала Матрена, что люди в Африкии ходят все голые! Вот как есть нагие, в нос только перо всунуто! Представь, батюшка, идет по городу воевода нагой? В носу у воеводы перо петушиное… Али мытарь за посошной податью приходит – сам голый, и срам так же! Ох, и смеялись мы! Аж до слез… Или звонарь африкийский на колокольню лезет, а на ем одни валенки, и муде черные?.. Ой, не могу!
Поглядев издалека на звонаря Тихона, отец Логгин тоже мелко затряс головой от смеха. Отче был еще зело молод и временами забывал о том, что, как особа духовная, должен хранить серьезный вид.
Феодосья вновь рассыпала круглыми тихими смешинками.
– Как, отче, было не смеяться над такими побасенками?
– Сие не побасенки, – сделав строгое лицо и осенившись крестом, пришел к выводу отец Логгин. – Черные те люди и чад черных рождают в наказание от Бога. За то, что нехристи языческие оне. Только язычники чертовы могут нагие на колокольню залезать!!
Феодосья истово перекрестилась.
– Дьявольская земля та – Африкия, – пламенно произнес отец Логгин. – Ишь, удумали, с нагим мехирем – в святые стены.
– Распоясанные, отче! – подлила масла в огонь Феодосья.
– Но ты не смеяться должна была, а воздать молитву за спасение африкийских душ. Сегодня же вечером помолись за них. И я помолюсь. А за глумы и смех до слез налагаю тебе сухояста три дня.
– Истинно, отче мой господин, – смиренно сказала Феодосия. – Но в святом писании сказано, что уныние – грех. Значит, веселиться Бог нам завещал? А какое же веселье без смеха?
– Не то веселье, когда напьешься пьяной и будешь плясать под гусли с коленцами, да над глумами скоморохов смеяться, а то веселье – когда с радостью на душе окинешь ты веселым взором все добрые дела, что сотворила за день.
– Пьяной быть грех, – согласилась Феодосия. – Елда пьяная и та не стоит, набок валится. Но зачем тогда Господь наш Христос воду в вино превратил, а не в квас? Может, он хотел накудесить ее в кисель либо в сбитень, а дьявол под руку толкнул, и вышло вино хмельное?
– Господь наш Христос не кудесит, – рассердился отец Логгин. – Это тебе не повитуха Матрена. Спаситель чудеса свершает во спасение.
На этом отец Логгин примолк, поскольку решительно не знал доводов решения Христа превратить воду в вино, а не в квас. Он троекратно лихорадочно произнес: "Господи, помоги!" – и в ту же секунду пришла помощь.
– Спаситель превратил воду в вино, чтоб было чем причащать паству после исповедания! – радостно воскликнул он. – Не квасом же причащать? Не сбитень же кровь господня?!
– А-а! – сказала Феодосия. – Се истинно! Сколько же много истин мне сегодня открылось от тебя, отче мой господин.
Сия благолепная фраза усыпила бдительность отца Логгина, и он благодушно посоветовал Феодосии спросить, чего еще разуму ея непонятно?
– Что вино – кровь Господня, это мне ясно. Но что хлебцы – тело Его? Тут такие у меня сомнения… Ладно, коли перст Господен мне в просвире попадется, али ланиты, али пуп. Ну а если срам Господен? Срам в уста брать разве не грех?
Отец Логгин выпучил глаза.
– Срам Господен?!
– Есть же у Него уды межножные? Он ведь человеком рожден от обычной матери? А у человека всегда жила подпупная есть, – затараторила Феодосия. – Но коли рожден по образу Божьему, то и у Боженьки жила становая есть? Али нет? Вот ведь загвоздка для меня… Ежели нет у Господа срама, то как он до двенадцати лет, пока с матерью жил, мочу сцал? Али была елда у отрока, а у мужа отпала вместе с муде? Где тогда мощи его срамные хранятся? Вот бы приложиться! Али с собой на небеса унес? А ежели я на причастие срам Господен вкушу, будет ли в том грех? Или у Господа уды безгреховные?..
Последние словеса очень выручили несчастного отца Логгина, который в ужасе подбирал нужные аргументы.
– Тело Господа суть бестелесное, – строго произнес отец Логгин. – И срам его бестелесный. И семя его беспорочное. И кушать его не есть скверно. Просвира – сиречь только образ тела. Гм… Аллегория!..
– А почему же, когда только мыслишь в уме уды мужские, то уже грешишь? Ведь елда в голове не настоящая, а только образ?
– Тьфу! Прости мя, Господи! Потому что с мыслей грех начинается. Сперва замыслил украсть чужое, а потом и украл. Если бы не замыслил, разве бы украл?
– Верно, – приложила палец к нижней губе Феодосия. – Человек любое дело сперва замысливает. А если…
– Помолчи, дочь моя. Ибо исповедание еще длится.
Феодосия примолкла.
– Или содомский блуд творила?
– Нет-нет.
– Или укорила попа или чернеца смехом?
– Нет.
– Или попа бранила? Или выгнала нищего из дома своего?
– А если из дома на двор выгнала, то – грех? Зело вшив калика перехожий был. Скнипы так и ползали в голове. Скаредьем воняло.
– А со двора не выгнала?
– Нет, он под навесом с холопом спал, хлеба ему вынесли.
– Тогда грех невелик.
– А с другой стороны, – задумалась Феодосия, – это ведь Господь наш в образе нищем мог по земле идти?
– Истинно! – согласился отец Логгин. – Чтоб нас проверить: достает ли любви к ближнему?
– Тогда грех был калику перехожего во двор гнать?
– Тогда – грех.
– Ой, вспомнила. Тот нищий потом на торжище кошелек украл и деньги пропил. Ему пуп вырвали да на древо повесили. Значит, не Господь то был. Он бы красть не стал. Выходит, не согрешила аз?
– Ну, выходит, что не согрешила, – несколько притомившись, согласился отец Логгин.
– Слава Богу!
– Или в церковь из-за блуда или пития не пошла?
– Нет.
– Или ударила кого по лицу?
– Нет-нет…
– Или била сироту без вины? Или пихнула человека в кал? Или изгваздала в кал чужое платье из зависти или для посмешища? Или в пост пировала с пляскою и гуслями? Или срамила попадью? Или опоздала на церковную службу из-за лени или сна ради? Или говорила хульные слова? Или в рост деньги давала? Или гнев держала на кого?
– Грешна, отче, держала гнев.
– Ну, сколь долго держала гнев, столько и поста.
– Час, значит, поститься?
Отец Логгин обдул испарину со лба.
– Час, – наконец порешил он. – На кого гнев-то держала? Впрочем, не говори… Бог и так видел.
– Неужели, отче, Господь и за кошками следит?
– За всякой тварью… Или зажгла ты дом либо гумно? Или душу погубила?
– Юда сын Ларионов внове рекши: "Ах, сгубила ты, Феодосия, мою душу!"
– Это не в счет. Это раб Божий Юда изрекши аллегорически.
– Вроде как лжу?
– Для лепоты словесов.
– А-а!
– Или блудила с Юдой?
– Нет-нет!
– Или с рабом либо с холопом была в соитии?
– Ни Боже мой! А жалко мне иной раз рабов. Разве Акулька виновата, что муж ея, Филька, Акулю вместе с чадцами и избой за деньги батюшке моему продал? Деньги все пропил в корчме за седьмицу либо за две!
– Так уж Богом заведено, что одни в услужении других. Разве мы сами не рабы вечные царя нашего Алексея Михайловича? Холопы мы государя нашего светозарного и тому с ликованием радуемся. А государь Алексей Михайлович тоже раб – раб Господа нашего. И смиренно рабство сие принимает.
– А может, в каких землях нет холопов? – спросила Феодосия.
– Сие невозможно. Кто тогда рабскую работу будет выполнять? А ежели кому зело тяжкий холопский труд и выпал, так то испытание от Бога. Бог тяжелее всех испытывает то чадо, которое больше всего любит и которому хочет добра. Акулину Господь возлюбил и наслал ей испытание, говоря тем самым, что мужа, данного Богом, она должна поддерживать во всех его лишениях. Бьет Акульку муж?
– Бьет, – вздохнула Феодосия.
– А ты ей скажи, мол, ударит муж по одной щеке – подставь другую. Потому и дана жена мужу, а не наоборот. Против мужа только тогда жена может роптать, когда искушает на блудный грех в пост либо блудит не в естество. А се… Или забрала у кого что? Или клялась криво? Или украденное не возвратила? Или в церкви смеялась?
– Грешна, отче. Только что с тобой, господин мой отче, смеялась над Африкией.
– Гм… Хм… Каюсь, Господи! Или оклеветала кого? Или в церкви не достояла до конца службу? Или в сон веровала? Или истолковала его?
– Аз, отче, сон не толковала, ей-Богу! И не веровала в него. Да только он все равно сбылся!..
– Поста тебе – день. Или плюнула на лицо кому или в рот?
– Грешна, отче. Зотейка изгваздался сажей, так плюнула ему на ланиты и оттерла.
– Сие не грех. Сие без злого умысла.
– И то ладно.
– Или, объевшись или опившись, блевала?
– Нет.
– Творила игры нечистые?
– Грешна, отче. В святки однажды с подружкой нагая на снег выбегала – гадала на жениха.
– А за такие игры будет тебе женихом черт! Вскочит в твое естество женское, станут потом черти его оттуда кочергой доставать! Восемь дней тебе за это есть капусту с водой.
– Да, отче.
– Или ходила в мужском портище?
– Грешна: сапоги брата напялила – до матери в амбар добежать.
– Сие невелик грех. Или, сблудивши, забыла умыться? Или давала зелья мужу для присушки? Или смывала молоко с персей медом и давала мужу?
– Ни единожды.
– Отца и матерь била или лаяла? Испортила ниву чью или скотину? Или напилась без памяти и блуд кто творил с тобой? Или взирала на кого с похотью? Вкладывала ли язык свой мужу в уста, по-другому говоря, целовалась ли с похотью?
– Нет.
– За груди ласкать давала ли?
– Нет-нет.
– Взирала ли на святые иконы с помыслами нечистыми?
– Никогда!
– Грешила ли частым обмыванием банным?
– Грешна, отче. Обмылась в бане в субботу, а десяти дней не прошло, как сродственница приехала, так я и с ней еще в бане обмылась.
– Часто обмываться в бане такое же излишество, как чревоугодие. Не телом мы грязны, а душой! О чистоте души чаще мысли, а не о том, чтоб пазухи без нужды обмывать. Блаженные Божьи люди, юродивые, на навозном гноище спят, струпьев не омывают, а Господу приятны! А что толку, что иная жена сладкое воние, – отец Логгин покрутил носом, – медовое испускает, если она тем самым на грех мужей искушает? Христос в воды входил, только чтобы окреститься. Да ноги омывал после многотрудной дороги. А наши жены так и плещут водицу ушатами! Так и бродят взад-вперед с пустыми почерпалами!.. Ты омойся в канун светлого праздника, как на тот свет преставиться время пришло – омойся, перед таинством брака мытье – не грех. А ведь у наших жен, как ни глянь – все из бани дым коромыслом!
– Истинно, отче, – смиренно ответила Феодосия.
– А с бани все и начинается… Римская империя сколь могуча была, а взяли моду их патриции решать дела в банях, термах по-ихнему, по-римски. А где баня, там, известно, и блуд, и грех содомский. И рухнула империя!
– Ой, батюшки! Из-за бани?! Али сваи подгнили?
– Все прогнило насквозь!
– Спаси и сохрани…
– А ты, Феодосия, теперь как в баню пойдешь, так и вспомни Римскую империю.
– Непременно, отче, помяну их, грешных.
– Или ложилась на живот на землю?
– Одиножды только, – призналась Феодосия, – в норку мышиную хотелось взглянуть. Уж больно интересно мне стало, как там, у мышей, хоромы подземные устроены? И кладовочки, небось, есть, и спаленки?
– Разглядела? – с неподдельным интересом спросил отец Логгин.
– Нет, зело темно в норке было.
– То не с похотью, то не грех, – успокоил отец Логгин. – Говорила другому про его срамоту?
– Золовке внове сказала: ох, Марфа, отъела ты гузно! А батюшке в сердцах рекши, мол, хозяйство вести не мудями трясти.
– И что же он? – заинтересовался отец Логгин.
– Огрел меня поперек спины поленом.
– Верно содеял! А подсматривала ли ты чужую срамоту в бане, либо тайно, либо во сне, либо у сирот?
– Аз, отче, не подсматривала, так ведь он так в глаза и лез! Леший, говорю, черт, ты ведь мне око елдой своей кривой выколешь! А он знай себе ржет…
– Ладно-ладно, после доскажешь, – замахал дланью отец Логгин. – Замолвила ли срамное слово ради похоти?
– Нет.
– Не мочилась ли, не стыдясь мужчин?
– Ой, нет.
– Хватала ли чужого мужа за лоно?
– Да и своего-то не хватала…
– Добро… Прикладывала ли бороду чью или голову к сраму смеха ради?
– Нет, отче, как можно?
– Хулила ли жениха или невесту?
– Жениха хулила. Брат мой женился и перед самым пиром рекши: добро бы у невесты манда, как у тещи, была широка. Прости мя, Господи! Я брата и похулила за такие бесстыжие словеса.
– Ну то не грех. Или обругала хромого, кривого или слепого? Или мертвеца грабила?
– Ох, отче, я их боюсь, мертвых-то…
– Смерти не надо бояться, ибо душа наша бессмертна.
– Да у нас тут бродил по Тотьме один… Помер, а все приходил потом ночами глядеть, не путается ли жена с кузнецом? Спаси и сохрани!
– Ладно-ладно, больно ты говорлива.
Отец Логгин повспоминал еще вопросы кающимся, но более ничего не припомнил. Переведя дух, отче смиренно приказал:
– Поклонись, чадо, и покайся разом во всех грехах, вольных и невольных.
– Отче мой господин, – радостно произнесла Феодосия, покаявшись, – как же мне на душе теперь благолепно! Словно зарница летняя всю меня осветила… Никогда еще каяться мне так приятно не было… Какой же ты, отче, книжный, краснословный… Сколько было у меня покаяний, а это – самое светозарное. Отродясь отец Нифонт так душеньку мою не очищал многими вопросами.
– Что же многоуважаемый отец Нифонт у тебя вопрошал? – зардевшись от удовольствия, поинтересовался отец Логгин.
– Да бывалочи спросит: "Ну что, Феодосия? Девства еще не растлила?" Да с тем и отпустит.
Отец Логгин звонко сглотнул.
– Так ты разве не мужатица, а девица нерастленная?!
– Истинно, отче.
– И с мужем не была?
– Что ты, отче?!
– И сколько тебе лет?
– Пятнадцать.
– Так зачем же ты?.. Так почто же ты на вопросы мои отвечала, которые для жен предназначены?