С этими словами Сафиро резко развернулась и вышла. Сойер дождался, пока стихнут ее шаги, и, превозмогая боль, медленно опустил ноги на пол. Оглядевшись, он не нашел в комнате своей одежды.
Что ж, придется бежать голым. Он встал, держась за кровать, ноги дрожали, голова кружилась.
Сойер сделал первый шаг, но тут послышалось рычание. Он застыл.
В спальню вошла пума и остановилась в нескольких ярдах от молодого человека. Желтые глаза кошки угрожающе сузились, она приготовилась к прыжку. Сойер помертвел от ужаса.
"Тебе осталось жить всего несколько минут", – пронеслось у него в голове. Как видно, девушка решила натравить на него пуму.
Сойер не успел даже крикнуть, позвать на помощь. Огромная кошка прыгнула и повалила молодого человека на кровать.
Сафиро несла поднос в комнату Сойера. На подносе были: миска с дымящейся рыбной похлебкой, ломоть хлеба, большое красное яблоко и стакан молока. Пока девушка ловила рыбу, готовила, злость ее прошла.
Она жалела, что не смогла выполнить просьбу Сойера и дать ему омаров. Человек хотел поесть перед смертью свое любимое блюдо. Разве можно осуждать его за это?
Перед смертью...
– Господи, – взмолилась Сафиро, – дай мне силы совершить этот страшный грех!
"Что я говорю? – спохватилась она. – Молить у Всевышнего мужества для убийства? Такая просьба сама по себе греховна!"
Подойдя к спальне Сойера, она толкнула дверь... и чуть не выронила поднос с едой.
Сойер лежал на кровати, а рядом растянулась Марипоса. Сойер почесывал ее за ухом, и пума, блаженно щурясь, колотила длинным хвостом по матрасу.
– Хорошая киска, – приговаривал Сойер, – хорошая!
Марипоса повернула голову и лизнула его в нос.
Сафиро потрясенно взирала на эту идиллию. Марипоса никогда так быстро не привыкала к незнакомому человеку. Она до сих пор настороженно относилась к сестрам-монахиням, хоть и знала их уже три года. Девушка поставила поднос на стол и подошла к кровати.
– Что ты с ней сделал? – спросила она.
Сойер заметил удивление в ее огромных синих глазах.
– Ничего. Она пришла сюда сразу после тебя. Сначала я решил, что ты послала ее убить меня. Но она мирно запрыгнула ко мне на постель. Я понял, что она не собирается мной позавтракать, и протянул руку. Она ее лизнула, улеглась и заснула. Я тоже заснул и проснулся несколько минут назад, когда она стала тереться головой о мою руку.
Сафиро понимала, что молодой человек не лжет. Сойер понравился Марипосе. Может быть, на свой звериный манер она просила у него прощения за нападение.
Животные безошибочно угадывали, кто друг, а кто враг.
Может быть, шестое чувство в этот раз подвело Сафиро? Может быть, она ошиблась? Конечно, собственный инстинкт предупреждал ее о близкой опасности, но, вероятно, эта опасность исходила не от Сойера.
Марипоса, похоже, в этом не сомневалась.
Не только пума прониклась симпатией к Сойеру, но и Сойер простил пуме покушение на его жизнь. Разве не заслуживает доверия столь великодушный человек?
Конечно, заслуживает.
Итак, ей нечего бояться Сойера Донована. Он не опасен. Опасен Луис!
Сафиро закрыла глаза, тщетно пытаясь справиться со своим страхом. Но предчувствие беды не проходило, а, напротив, делалось все сильнее.
– Ты меня слышишь?
Голос Сойера вывел Сафиро из задумчивости. – Что?
– Я спрашиваю, это твоя ручная пума? – повторил Сойер. – И курица тоже? – Он кивнул на рыжую несушку, угнездившуюся у него в ногах. – Кажется, она снесла еще одно яйцо.
Сафиро кивнула.
– Курицу зовут Джинджибер. Красивое имя, правда? Она не несет яйца в курятнике, как другие куры. Наверное, считает себя особенно важной персоной. Я даю Джинджибер ходить, где ей вздумается, и она никогда не убегает. Марипоса тоже домашняя. Я подобрала ее три года назад, она тогда была еще котенком. Ее имя означает "бабочка".
Сойер подумал, что у этой "бабочки" слишком острые когти.
– Эта пума тебя сторожит? – спросил он. Девушка кивнула:
– Иногда она приносит нам свежее мясо. Яйца и рыба надоедают, и мы всегда радуемся, когда она делится с нами своей добычей. У меня рука бы не поднялась зарезать Панчу, Бланку или Розу...
– Кого?
– Панча – корова, она дает нам молоко. Бланка и Роза куры. У нас есть еще ослик Райо, он живет в коровнике вместе с Панчей.
Сойер слушал болтовню девушки, а сам внимательно следил за ее движениями. Казалось, она была совершенно спокойна и нападать не собиралась. Ей явно нравился этот разговор.
Хорошо, пусть говорит подольше. Когда она наконец вспомнит о своем намерении убить его, тогда он... Сойер не знал, что он тогда сделает, но пока надо было тянуть время.
– А почему вы не едите своих кур?
– Мы ели, когда их было много. Но сейчас их у нас осталось только восемь. Конечно, курицу можно сварить или пожарить, но это еда на один раз. Зато живая курица постоянно несет яйца.
– И Марипоса не трогает курятник?
Сафиро покачала головой. Марипоса-то не трогает, а вот Педро за считанные секунды завалил курятник своим "метким" выстрелом. Девушка пыталась сама сделать птичий домик, но ее шаткая постройка простояла недолго.
– Когда я только нашла Марипосу, я обрызгала кур уксусом и дала ей их понюхать. Запах ей не понравился, и с тех пор она не подходит к моей птице.
Сойер мысленно похвалил девушку за находчивость.
– Значит, вы едите мясо, только когда Марипоса приносит вам дичь? А почему ты сама не охотишься?
– У меня нет оружия. Тот револьвер, из которого я хотела тебя застрелить, чужой. Я пыталась ставить капканы на кроликов, но эти ушастые только смеются над моими капканами. Это ужасно неприятно!
– Да, мне приходилось слышать, как смеются кролики, – серьезно отозвался Сойер. – Ты права, у них довольно противный смех.
Сафиро сдвинула брови и мрачно взглянула на Сойера.
– Это не смешно, – сказала она с укором, – нас здесь шестеро человек. Окрестные фермеры платят сестрам-монахиням за их молитвы продуктами и вещами, а те делятся с нами своим скудным добром. Иногда они приносят мясо, иногда – сахар, муку, фрукты и соль. Бывает даже, сено и зерно для животных. Монахини очень добры, но того, что они нам дают, хватает ненадолго. Да они и сами живут очень бедно.
Она взяла поднос с едой и поставила его на столик у кровати.
– Вот. Рыба.
В животе у Сойера заурчало. Однако он с подозрением покосился на миску. Девушка вполне могла подсыпать туда яд.
– Сначала ты съешь кусочек.
– Я уже поела.
– Я не прошу тебя съесть всю миску, только попробуй.
– Зачем?
– Э... Я хочу, чтобы ты проверила, не слишком ли горячо. У меня и так болит все тело, еще не хватало обжечь рот.
Сафиро вдруг поняла, чего боится Сойер, и усмехнулась:
– Ты думаешь, я отравила еду?
Яркая улыбка озарила лицо девушки. Сойер невольно залюбовался ею. Такая красавица – а ума ей явно не хватает. Жаль.
– Я спрашиваю: ты думаешь, что я отравила тебе еду? – повторила Сафиро.
– Ты шутишь? С какой стати мне так думать? Ты предлагала только застрелить, зарезать, повесить, удушить или утопить меня. Отравление не входило в этот список. У меня нет причин полагать, что ты...
– Я передумала. Ты понравился Марипосе, и я не буду тебя убивать.
Девушка смотрела на него абсолютно честными глазами, но Сойер не спешил успокаиваться.
– И я должен поверить тебе на слово?
Сафиро начала злиться. Как он смеет ей не верить? Она же сказала, что не будет его убивать!
– Ладно, я докажу, что не обманываю тебя, но это в последний раз, учти! Впредь ты будешь верить моему слову.
Девушка взяла ложку и зачерпнула похлебку.
– А хлеб?
Сафиро проглотила рыбу, отломила себе хлеба, потом надкусила яблоко и отпила молоко.
– Вот, – сказала она, вытирая ладонью молочные усы, – теперь садись и ешь.
Сойер сесть не мог. Марипоса все еще лежала у него на животе, но дело было не только в ней. Израненное тело невыносимо болело. Черт возьми, как отвратительно чувствовать себя слабым и беспомощным!
– Ты должен поесть, Сойер Донован.
– Почему ты все время называешь меня полным именем? – раздраженно спросил он.
– Но это же твое имя?
– Да, только зачем произносить его полностью?
– А чего ты злишься?
– Я не злюсь.
– Нет, злишься!
– Ну хорошо, я злюсь.
– Почему?
– Потому что хочу есть, черт возьми!
– Ну так садись и ешь!
– Не могу! Послушай, женщина, меня растерзала горная львица, которая сейчас лежит на мне, как пуховое одеяло. – Он толкнул Марипосу.
Потревоженная Джинджибер проворно вскочила и клюнула его в руку. Сойер потер это место.
– Я плохо себя чувствую, – заявил он, уставясь в потолок, – У меня все болит, – он глубоко вздохнул, – я не могу есть, – он закрыл глаза, – не могу есть, потому что меня растерзала горная львица. Мне так больно, что я не в состоянии даже сидеть. И вдобавок ко всему у меня в постели завелась курица-людоедка.
– Мужчины прямо как дети. – Он открыл правый глаз.
– Прости, пожалуйста. Конечно, глупо жаловаться! Подумаешь – исполосовали до костей...
– Но тебе зашили раны, и ты будешь жить.
– Только потому, что растерзавшая меня львица вдруг воспылала ко мне любовью. Если бы не Марипоса, я бы сейчас был мертв. Ведь ты собиралась меня убить!
– Но не убила же. – Не дав Сойеру возразить, Сафиро сунула ему в рот ложку с похлебкой и усердно кормила до тех пор, пока не опустела миска. – Ну вот, – сказала она, – теперь ты наелся. Больше не злишься?
Сойер чувствовал, что весь его подбородок вымазан в рыбной похлебке.
– Я грязный, – буркнул он, сердито глядя на девушку.
Сафиро оставила эту жалобу без внимания. Она знала, что Марипоса позаботится о его чистоте. Пума и в самом деле быстро вылизала подбородок Сойера.
– Я рада, что не убила тебя, Сойер Донован.
– От души разделяю твою радость.
Сафиро отрезала кусок яблока и протянула Сойеру.
– Интересно, как это – жить и не знать, кто ты такой? – спросила она.
Меньше всего Сойеру хотелось говорить об этом. Он попытался перевести разговор на другую тему.
– Сколько я здесь лежу?
– Восьмой день. И все-таки что чувствуешь, когда ничего не помнишь?
Она не собиралась сдаваться, а он не собирался отвечать.
– А почему ты не хочешь открыть свой сундук? – спросила Сафиро. – Монахини говорили, что ты даже близко к нему не подходишь.
Сойер сжал кулак. Сундук... Молодой человек и сам не знал, почему этот сундук ему так неприятен. Просто каждый раз, когда он смотрел на него, отчаяние охватывало его. Это было странно, непонятно.
Но избавиться от сундука он тоже не мог. Сойер сам не знал почему.
– Сойер? Как это – жить без памяти? – не отставала Сафиро.
– У меня есть память. Просто я не помню своего прошлого.
– Почему? Сойер не выдержал:
– Откуда я знаю, черт возьми?! Не помню и все! – Сафиро прикусила нижнюю губу, задумалась.
– Сойер... Когда у тебя была лихорадка, ты бредил... про какой-то большой дом с белыми занавесками. Ты говорил, что там, в доме, была кровь. Может быть. , э... может быть, это дом из твоего прошлого? И ты пытался вспомнить?
Он не ответил. Но Сафиро заметила, что пот выступил у него на лбу, а в глазах появилась боль.
– Прости, – прошептала она.
– Я ничего не знаю ни о каком доме, – зло сказал молодой человек.
Сафиро поняла, что если он и вспомнил этот дом с белыми занавесками, то не хочет о нем говорить. Девушку так и подмывало продолжить разговор, но она чувствовала, что эта тема причиняет Сойеру боль.
Надо подождать. Как-нибудь потом, через пару недель можно будет опять спросить.
– У тебя сильные ноги.
Сойер нахмурился. При чем здесь его ноги?
Этот дом... Он и раньше вспоминал о нем, когда был в сознании. Значит, про него он говорил в бреду.
Но где этот дом? Он что, жил в нем когда-то? И почему там кровь? Господи, столько крови...
Чья это кровь?
– Сойер? – Он вздохнул:
– У меня сильные ноги. И что дальше?
– Может быть, ты танцор балета, – объяснила Сафиро. – Как-то, много лет назад, я смотрела балет. Так там у танцоров были такие же ноги, как у тебя, – все в мускулах. Когда поправишься, ты нам станцуешь, и мы скажем, как у тебя получается.
Сойер хмурился. Принять его за какого-то женоподобного танцора балета?! Это уж слишком, черт возьми!
– Я не танцор...
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда!
Его крик переполошил Джинджибер, и курица опять клюнула его в руку.
– О-о! – Сойер метнул свирепый взгляд на птицу. – Просто уму непостижимо! Я лежу в одной постели с диким зверем и курицей, которая пытается меня съесть! Забери ее отсюда!
Сафиро поставила Джинджибер на пол. Сойер отдал девушке яйцо, которое снесла курица.
– Ты не можешь быть уверен в том, что ты не танцор балета, Сойер. Вот станцуешь нам, тогда и посмотрим. – Сафиро придвинула стул к кровати и села, положив ногу на ногу. – Пока нам известно только твое имя и то, что у тебя ноги балетного танцора.
Сойер разглядывал ножки девушки. Это были красивые ножки, изящные, с маленькими ступнями, тонкими щиколотками и крепкими икрами.
– Мои ноги нравятся тебе так же, как моя грудь? – Сойера удивляла такая откровенность.
– Да.
Его ответ польстил девушке.
– А сколько ты видел других ног и грудей? Он усмехнулся:
– Послушай, мы с тобой говорим о таких интимных вещах, а я даже не знаю, как тебя зовут.
– Сафиро Мария Кинтана.
– Сафиро? А как пишется? Девушка написала.
– Хорошее имя. Мне нравится.
– По-испански оно означает "сапфир".
– Тебя назвали в честь этого камня, что висит у тебя на шее? Я еще никогда не видел такого большого сапфира. Он почти с твой кулак.
– Меня назвали за цвет моих глаз. Сойер смотрел на камень.
– Знаешь, если ты продашь свой сапфир, у тебя будет много денег. На них ты сможешь долго жить. Может быть, монахини обидятся, но у местных торговцев ты наверняка купишь все необходимое.
Сафиро сжала камень.
– Я не могу его продать.
– Почему?
– Этот камень подарил мне мой дед, когда я гуляла под столом, и с тех пор я ношу его не снимая.
– Когда ты пешком под стол ходила.
– Я так и сказала. Мой сапфир когда-то служил набалдашником трости одного богача из Пуэбла. Однажды дедушка увидел, как этот человек бьет этой тростью собаку, и украл у него трость. Мой дед был замечательным вором.
– Значит, ты хранишь этот сапфир только потому, что это подарок дедушки?
Сафиро разозлилась. Если бы можно было продать сапфир, она бы уже давно это сделала. Но она боялась. Такую большую и редкую драгоценность наверняка заметят воры. Слухи в конце концов дойдут до Луиса, а он точно знает, – чей это сапфир.
И тогда он ее выследит.
Нет, этот камень нельзя продавать, ни за какие деньги!
– Сафиро?
– Да?
– Наверное, ты очень любила своего дедушку.
– Что? А, да, конечно. Мне казалось, он будет со мной всегда. Но время властно над всеми, и мой дедушка состарился. Как и остальные наши бандиты. Это очень грустно. Макловио был самым лучшим наездником в мире, Сойер. С лошадьми он творил чудеса. Он даже научил дедушкиного жеребца подходить на свист. Педро был метким стрелком. Он всегда попадал в цель и ни разу не промахнулся. А Лоренсо мог открыть любой, самый сложный замок. Но теперь... эти люди состарились... Педро возомнил себя апостолом Петром, Макловио стал много пить, а Лоренсо оглох. Тья все время ищет своего маленького сына Франсиско, который умер еще до того, как дедушка ее встретил. А Асукар...
– Это та старуха, которая каждую ночь пытается меня изнасиловать?
– Да, – с улыбкой сказала Сафиро, – время изменило ее тело, но не мысли. Она считает себя все той же молодой соблазнительницей, которой была раньше. Когда эти люди начали стареть, дед перевез нас всех сюда, в горы, и построил Ла-Эскондиду. Мы здесь очень одиноки. Поблизости нет ничего, кроме монастыря и нескольких маленьких деревушек. Ближайший город находится очень далеко от Ла-Эскондиды.
– Здесь у вас тайное убежище? Я помню, как ты скользнула в скрытый...
– Ла-Эскондида означает "скрытое". Мой дед сделал тайный ход, чтобы нас никто не нашел. Остальные ему помогали, но дед был самым умным. Семи аршин в голове.
– Семи пядей во лбу.
– Как можно быть семи пядей во лбу?
Сойер пожал плечами.
– Такая поговорка.
– Странные какие-то поговорки.
– Может быть, но у тебя они звучат еще более странно – с улыбкой ответил Сойер.
Сафиро решила не обращать внимания на его придирки.
– Послушай, Сойер, ты по-прежнему уверен, что никогда не слышал о нашей банде Кинтана?
Он провел рукой по волосам.
– Макловио сказал, что это знаменитая банда. Наверное, я должен был о ней слышать.
– Но ты не помнишь. Что ж, мои люди уже десять лет не выходили ни на одно дело.
– И ты десять лет прячешься здесь вместе с ними? Целых десять лет эта девушка не видела ни одного мужчины, кроме своих стариков!
Сафиро – его счастливая находка, редкий алмаз, сверкающий в расщелине горного рудника. Неудивительно, что она была так смела на язык, так откровенна в вопросах интимной жизни. Вряд ли кто-то учил ее, как надо вести себя с мужчинами.
– Скажи мне, что у тебя на мозгах, Сойер.
– Что у тебя на уме, – перевел он. – Так, значит, Ла-Эскондида – настоящий воровской притон?
– Это тебя тревожит?
– Если я скажу "да", ты не станешь меня убивать? – Сафиро засмеялась. Сойер давно не слышал такого чистого, чудесного смеха.
– Мне все равно, чем занимались твои люди десять лет назад. Даже если я полицейский, в чем я сильно сомневаюсь, я не стану выдавать их властям. Зачем сажать за решетку троих безобидных стариков?
Сафиро видела, что он говорит искренне. Девушка больше не боялась молодого человека. В благодарность за то, что страх отпустил ее, она поднесла к губам руку Сойера и поцеловала.
– Кто бы ты ни был, Сойер Донован, ты очень хороший человек. Может быть, ты священник? – осенила ее новая догадка.
Он провел большим пальцем по ее подбородку. Сапфировые глаза девушки потемнели. Так же как она сама десять лет таилась от мира, в глубине ее существа таилась страсть.
Как жаль, что он скоро уедет! Ему хотелось бы стать тем мужчиной, который разожжет эту страсть.
Эта мысль убедила Сойера в том, что он не священник.
– Сойер?
– Хм-м?
– Знаешь, ты мог быть не только танцором балета, но и фермером. Монахини говорили, ты неплохо управлялся в саду и огороде. Есть и другие профессии, где нужна физическая сила, – лесоруб, коневод или...
– Плотник, – перебил он, – капитан корабля, шахтер, скотовод, солдат. А может, – он округлил глаза в притворном волнении, – может, я Санта-Клаус?