Глава 14
- Как вы смеете!
Шеридан моментально проснулся и задохнулся от боли. Были ранние утренние сумерки. Он обхватил руками свою грудь и закусил губу, чтобы не застонать. Олимпия рвала и метала в бешенстве, разыскивая одежду.
Своими неистовыми порывистыми движениями она раскидала их гнездышко из сухих трав и мха, и теперь на обнаженного Шеридана падали ледяные хлопья снега. Он молчал, восстанавливая дыхание после яростной атаки ее локтей и коленей. Наконец Олимпия нашла свой плащ и завернулась в него. Шеридан начал мерзнуть.
- О, у меня кружится голова, - промолвила Олимпия, зарывшись лицом в полы своего плаща.
- Вам надо… выпить воды, - с трудом промолвил Шеридан. И хотя все его тело страшно болело, ему удалось разыскать в ворохе сухой травы свои брюки, еще влажные, но все же согретые теплом их тел.
Каждое движение давалось Шеридану с большим трудом. Его дыхание было затруднено, лицо искажено гримасой боли. Дрожа всем телом, он нашел свои носки, вытряс из них сухой мох, надел их, а затем натянул брюки.
Скромность не относилась к числу отличительных качеств Шеридана. Одеваясь, он бросил взгляд на Олимпию и заметил, что она с любопытством разглядывает его тело.
- Что, производит некоторое впечатление?
Ее лицо было бледным, она бросила на него растерянный взгляд.
- Это так… необычно… Я никогда не видела. - Она закрыла глаза. - О, как кружится голова.
- Я очень рад, что доставил вам удовольствие. Но, думаю, вам лучше пока прилечь.
Шеридан с большим трудом надел рубашку, чувствуя, как у него ломит все тело. Олимпия послушно улеглась, натянув на себя плащ.
- Я себя очень плохо чувствую. Я, наверное, заболела, - жалобно промолвила она.
Шеридан тем временем, превозмогая ломоту в теле, надел бушлат. Он тоже чувствовал себя больным и разбитым и умирал от голода, вспомнив, что ел тридцать шесть часов назад. Его сапоги заледенели. Натягивая их, Шеридан заскрипел зубами от боли, тяжело дыша.
Был лютый холод. По низко нависшему небу быстро бежали снеговые облака, на востоке чуть брезжила полоска рассвета. Тонкий покров снега устилал замерзшую землю. Над морским простором кружила одинокая чайка. Шеридан встал наконец на колени, а затем с трудом поднялся на ноги, отряхивая налипший снег и ледяную крошку с одежды. Подхватив ведро, он подошел к ручью, у которого нашел накануне вечером Олимпию, и, пробив каблуком тонкую корочку льда, начал черпать студеную воду пригоршнями и пить. А затем, набрав ведро, вернулся к Олимпии, неподвижно лежащей на ворохе сухой травы.
Она зашевелилась и попыталась отпрянуть от него, закутавшись поплотнее в плащ. Но Шеридан опустился на колени рядом с ней и приказал строгим тоном:
- Иди сюда. Неужели ты думаешь, я не знаю, какая ты там, под плащом? Я провел с тобой ночь и имел возможность ознакомиться…
- Нет! Не может быть! - Олимпия судорожно закуталась в плащ и, приподнявшись на локте, уставилась на него. Ее дыхание стало прерывистым и неровным, а пар, выходивший изо рта, смешивался с дыханием Шеридана.
Капитан подал ей ведро.
- Пей.
Олимпия сложила свои ладошки, но ее руки дрожали, и вся вода пролилась.
- Пей, ради Бога, пей! У меня уже не хватает никакого терпения. Пей!
Олимпия закусила губу.
- Зачем вы беспокоитесь? - прошептала она. - Оглянитесь в-вокруг. Мы все равно п-погибнем!
Шеридану захотелось потрясти ее за плечи как следует, чтобы привести наконец в чувство.
- Пей, - снова сказал он.
Она задрожала всем телом, а затем начала безутешно рыдать.
- У н-нас все р-равно нет никаких с-съест-ных припасов. Н-нет огня. Нет крова. Н-нет сухой одежды. Мы не сможем выжить. Что нам делать?
Шеридан взглянул на нее. Бледные лучи рассвета озаряли пряди ее спутанных волос, которыми играл ветер. Обняв Олимпию, Шеридан ощутил трепет ее тела.
- Я не знаю, - честно ответил он. Она судорожно вздохнула.
- Почему вы не позволили Бакхорсу сразу же застрелить нас и положить тем самым конец нашим страданиям?
- Что за странный вопрос, черт возьми! Просто я хотел остаться в живых, разве это не понятно? - Он взял из ее рук ведро и поставил его у своих ног. - Я хотел остаться в живых и, главное, знаю, как это сделать. Я знаю, как мне продержаться день. Не день, так минуту по крайней мере! Я умею выживать!
Он пошел к берегу, с трудом переставляя ноги, которые сильно болели, но передумал и вдруг остановился.
- Я заберу ведро, - сказал он, - поскольку вы, ваше высочество, все равно решили свести счеты с жизнью. Простите меня за то, что я не могу пристрелить вас и тем облегчить ваши страдания, но у меня кто-то украл ружье. - Он угрюмо взглянул на нее. - Вы умрете где-то к полуночи, будьте уверены. Я приду завтра утром, чтобы забрать ваш плащ. Он мне еще пригодится.
Олимпия лежала, дрожа и злясь на себя, Шеридана и весь мир. В ее висках стучала кровь, голова раскалывалась, словно железный колокол, она страдала от холода, голода и жажды. Олимпия хотела бы умереть, но сознавала, что у нее нет мужества даже на это. Ей было страшно умереть здесь, на необитаемом острове, одной, от голода и холода. Какая ужасная смерть!
Она пошарила вокруг и нашла свою влажную холодную одежду, а затем попыталась сесть. Всякий раз, поднимая голову, она чувствовала приступ тошноты и головокружения. Немного отдышавшись, Олимпия все же с большим трудом надела на голое тело свое не успевшее высохнуть платье, хотя застегнуть его не смогла. Сорочку и панталоны она отложила в сторону. Олимпия снова прилегла на бок, натянув на себя дрожащими пальцами плащ. Она лежала, глядя на заснеженные кочки, и слушала, как бешено бьется сердце у нее.
Девушка надеялась, что Шеридан вернется. Но он не вернулся.
Наконец, когда уже солнце начало меркнуть, Олимпия попыталась встать на колени, преодолевая слабость. Голод и злость на Шеридана заставляли ее действовать. Она с трудом держалась на ногах. Ее тошнило. Олимпия мучительно долго добиралась до ручья, который, казалось, находился за сто миль от нее. Лунка, пробитая Шериданом, вновь затянулась корочкой льда. Олимпия стояла над ручьем и плакала, чувствуя, что у нее нет сил добыть воды.
Затем, опустившись на четвереньки, она нагнулась над ручьем, ощущая боль в руке, с которой сползла повязка, наложенная Шериданом. Она долго-долго сидела, бессмысленно уставившись на тонкую корочку льда, а затем с трудом проломила ее и зачерпнула пригоршней студеную воду.
Вода обожгла горло, от холода зашлись зубы, на мгновение девушке показалось, что ее желудок исторгнет ледяную влагу назад. Но, сделав несколько глотков, она убедилась, что тошнота понемногу проходит и ей становится легче.
Почувствовав это, Олимпия подумала даже, что, возможно, ей удастся выжить, чем черт не шутит?
Но голова ее все еще раскалывалась от страшной боли. В ее прежней жизни - как называла она теперь свое житье-бытье в Англии - это было верным признаком чувства голода. Во время охоты вместе с Фишем Олимпии часто приходилось подолгу сидеть в засаде, подкарауливая зуйков, или собирать подстреленных диких уток. В таких случаях, возвращаясь ближе к полудню в хижину Фиша, она гребла из последних сил, изнемогая от голода и чувствуя, как ее голова раскалывается от жуткой боли. Но там, в хижине, ее ждала сытная еда: печенье, которое она брала из дома, чашка горячего чая с сахаром и сливками, поджаренный хлеб с маслом… Здесь всего этого не было и быть не могло.
Олимпия закусила дрожащую губу. От слабости она уже не могла даже плакать. Медленно и осторожно Олимпия встала на колени, а затем поднялась на ноги. Неожиданно с соседней кочки взлетела сова. Она закружилась над головой девушки, а затем вновь села неподалеку, уставясь на нее своими круглыми немигающими желтыми глазами.
Первый раз в жизни Олимпию заинтересовало, можно ли есть жареных сов и какие они на вкус?
Хотя, конечно, она не могла проверить это, поскольку у нее не было ни ружья, ни огня.
Ветер обжигал щеки. Девушка слышала немолчный рев моря, доносившийся с той стороны, куда ушел Шеридан. На снегу до сих пор была видна цепочка его следов. По берегам ручья возвышался сухостой в рост человека. Пожухлые растения шелестели под порывами ветра, эти звуки напоминали ропот толпы, сгрудившейся вокруг Олимпии и следящей за каждым ее движением. Она сделала несколько неуверенных шагов на негнущихся окоченевших ногах, тихо постанывая от боли, и вскоре увидела побережье.
Штормовой ветер бил ей в лицо. Олимпия окинула взглядом белый песок, линию прибоя и черные скалы. Она заметила шлюпку, спрятанную Шериданом под навесом скалы и замаскированную мхом и сухой травой со стороны моря.
Шеридана нигде не было видно. Даже его следы смыл прилив, который успел смениться отливом за то время, пока она лежала, не находя в себе сил встать.
"Прекрасно, - подумала Олимпия мстительно, - надеюсь, что он утонул. Или сломал ногу и умер от болевого шока. Надеюсь, что я никогда больше не увижу его!"
Олимпия еще раз внимательно оглядела мрачное побережье и скалистый остров, простиравшийся за ее спиной. Нигде не было видно ни малейших признаков жизни.
Поплотнее закутавшись в плащ, она начала спускаться с откоса к морю, чтобы разыскать Шеридана.
Уже близился вечер, когда Шеридан вновь отправился к ручью. В руке он нес ведро со своей скудной добычей - крабом, дюжиной мидий и пучком морских водорослей. Это было все, что ему удалось раздобыть на обед. Под мышкей, бережно прижимая к себе, словно это были золотые слитки, Шеридан держал три доски. Целый день он не присел, прошагав несколько миль по побережью, взбираясь на крутые скалы, заходя по пояс в ледяную воду. Однажды, когда огромный пенистый бурун окатил его неожиданно с головы до ног, застав врасплох, а затем отшвырнул мощной волной на скалы, Шеридан чуть не упустил ведро.
И хотя ему удалось спасти его, он потерял всех мидий, на сбор которых потратил целое утро. У него не было сил снова собирать их, поэтому Шеридан отправился к ручью с той добычей, которая у него еще оставалась. Он промок, замерз и умирал от голода. Он должен был срочно поесть, кроме того, ему не давала покоя мысль о том, что ее высочество, без сомнения, начнет жаловаться и обвинять его во всех смертных грехах.
Но капитан не нашел Олимпию на прежнем месте. Ее нигде не было видно. Он постоял некоторое время на берегу замерзшего ручья, дрожа всем телом и хмурясь. Затем поставил на землю ведро, положил доски и снова спустился к воде. Он подошел к шлюпке и позвал Олимпию. Она не отзывалась.
Шеридан обнаружил возле лодки ее следы, но по ним трудно было судить, когда именно Олимпия прошла здесь. Цепочка следов тянулась вдоль побережья и терялась в зарослях сухостоя. Шеридан уже хотел оставить поиски, здраво рассудив, что, если у принцессы были силы уйти так далеко и потеряться, то она, несомненно, в хорошей форме и сумеет вернуться живой и невредимой. Но тут в зарослях показалась ее полная фигура.
Девушка поправила одной рукой плащ, накинутый на плечи, и взглянула на Шеридана.
- Где вы были? - недовольным тоном спросила принцесса. Шеридан окинул девушку завистливым взглядом: длинный плащ с капюшоном доходил ей до пят. Он опустил глаза и насмешливо поклонился ей.
- После того как вы на чем свет стоит отругали меня, я чуть не лишил себя жизни, но затем передумал и решил, что будет лучше, если я все-таки раздобуду что-нибудь на обед, ваше высочество.
- Вы вовсе не обязаны были обременять себя этим.
- Простите, но, по-моему, мы уже обсудили эту тему и даже провели референдум по данному вопросу.
Несмотря на то что Олимпия не ела уже целые сутки, ее румяные щеки были такими же пухлыми, как всегда. Голод не отразился на ее внешнем облике. Она даже выглядела более полной, чем обычно, благодаря плотной шерстяной одежде. Шеридан молча стоял, разглядывая ее круглое лицо, обрамленное светлыми волосами, выбившимися из-под капюшона. Он поймал себя на том, что испытывал огромное облегчение и радость, снова увидев ее. Из этого Шеридан заключил, что в подобных отчаянных обстоятельствах даже такая компания лучше, чем одиночество.
- Ну хорошо, - наконец согласилась Олимпия. - Однако вы наверняка ничего не нашли.
Шеридана не могли не обидеть такие слова, он хотел гордо промолчать, но не выдержал.
- Я нашел краба, несколько мидий и три доски, - угрюмо сказал он, испытывая досаду на себя за то, что не сумел промолчать.
- И все?
- Да пошли вы к черту! - резко сказал он и отвернулся.
- Подождите!
Он остановился и обернулся к ней с недовольным выражением лица. В огромных зеленых глазах Олимпии мерцал какой-то странный огонек, ее губы чуть подрагивали от еле сдерживаемой улыбки.
- Вы раздобыли дрова? Отлично. А вы сумеете разжечь костер?
- У меня есть кремень, - пожал плечами Шеридан. - Но не надейтесь, что вам доведется всю ночь греться у пылающего костра. Три доски - это слишком мало.
- Ну, а это на нем мы, надеюсь, сможем приготовить? - Голос Олимпии звучал как-то странно. И тут она распахнула плащ и показала Шеридану то, что держала под ним.
Шеридан растерянно заморгал.
- О Боже! - воскликнул он, и глаза его полезли на лоб от изумления. - Боже!
В чуть дрожащих руках Олимпия держала гуся! Настоящего жирного гуся, уже ощипанного и выпотрошенного. И это здесь, на краю света, посреди угрюмого необитаемого острова, затерянного в безбрежном океане.
- Я поймала его в силок, - рассказывала Олимпия, сидя у костерка. Шеридан соорудил щит от ветра из паруса и развел огонь. - Здесь неподалеку протекает небольшой ручей, к которому слетается стая. Я сделала силок из ленточек от своей… - она покраснела, - э-э…
- Сорочки, - сказал Шеридан, ободряюще улыбаясь. - Не надо смущаться, я достаточно взрослый человек и прекрасно знаю, что такое корсет, нижние юбки, панталоны. Тем более что все это я покупал для вас. - Он раскрыл раковину мидии, вытащенную из костра, и на его заросшем лице заиграла усмешка. - Хотя, черт возьми, у меня в этом отношении дурной вкус.
Олимпия опустила голову и начала насаживать гуся на вертел, которым служила длинная щепка от весла, сожалея о том, что однажды пожаловалась Мустафе, что на ее новом белье слишком много отделок из дорогих кружев и лент. Мустафа, по всей видимости, сразу же передал эти слова своему хозяину.
- Я не говорила о том, что у вас дурной вкус, я просто считала такое белье слишком экстравагантным.
Шеридан выковырял пластинкой из китового уса, взятой из корсета Олимпии, мидию из раковины и бросил ее в ведро к остальным моллюскам. Затем он, прищурившись, взглянул на девушку.
- Я люблю экстравагантность. Если бы вы вышли за меня замуж, я наряжал бы вас в подобную одежду с ног до головы.
Олимпия отвернулась и стала смотреть в огонь.
- К счастью, я не вышла за вас замуж.
- Не знаю, не знаю… - сказал Шеридан, бросая в ведро чисто вымытые морские водоросли. - Мы, потерпевшие кораблекрушение, сейчас одни на необитаемом острове, и даже если нас спасут, - Шеридан помешал в ведре дары моря, - боюсь, вам будет не так-то легко отделаться от меня.
- Да я скорее стану уличной проституткой, - заявила Олимпия.
Шеридан на минуту замер, перестав помешивать варево, и искоса взглянул на Олимпию своими серыми, словно вечерняя мгла, глазами.
- Как вы предпочитаете есть мидий, краба и водоросли - в виде первого или второго блюда? - спросил он.
- Так, чтобы этим можно было наесться, - сказала она, вновь принимаясь за гуся.
- В таком случае мы съедим все это в виде начинки для гуся. Думаю, что суп из морских водорослей успеет нам еще сто раз надоесть.
И с этими словами Шеридан протянул Олимпии ведро. Олимпия с сомнением взглянула на его содержимое.
- Вы уверены, что эти водоросли съедобны?
- Китайцы считают их деликатесом. Это морской латук. А вот эти… - и Шеридан указал на мясистые красноватые листья, плававшие рядом с зеленоватыми, прозрачными, - эти похожи на водоросли, которые едят на побережье, предварительно высушив их. У них, правда, отвратительный вкус, но они вполне съедобны. Я старался устроить для вас уютное жилище, но вы вправе рассчитывать на комнату с видом на океан.
Олимпия взглянула на него в замешательстве, не зная, что и сказать.
На закате ветер утих, хотя стоял все такой же лютый холод. Море продолжало штормить. Гусь с начинкой из морских водорослей висел над костром на самодельном вертеле. Время от времени Олимпия поворачивала гуся над пламенем, следя за тем, как заботливо и старательно Шеридан поддерживает огонь в костре, подкладывая туда стебли сухой травы и мох. Пламя отбрасывало красноватые отблески на перевернутую шлюпку и освещало лицо Шеридана, когда он становился на колени, чтобы подбросить сухостой в огонь. В эти минуты он был похож на самого дьявола, разводящего огонь в аду, где подвергались вечным мукам погибшие души.
Олимпия все поворачивала и поворачивала вертел, чувствуя, как сосет у нее под ложечкой от голода. От запаха жарящегося мяса, который далеко вокруг распространял ветер, у нее текли слюнки. Гусь постепенно покрывался аппетитной корочкой, его жир шипел и капал в огонь. Шеридан взял костяную пластинку и соскоблил прозрачные капли с гусиной тушки.
- Съешьте это. Не пропадать же добру.
Олимпия закусила губу и взяла костяную пластинку, блестящую от расплавленного жира, который потек по пальцам девушки. Она облизала их, и этот запах и вкус горячего аппетитного жира - единственной пищи, съеденной ею за многие часы продолжающегося кошмара, холода и голода, заставил Олимпию заплакать. Она сидела, съежившись у огня, лизала китовую кость, извлеченную из корсета, поворачивала вертел, на котором зажаривался гусь, и роняла молчаливые слезы. Шеридан насмешливо взглянул на нее.
- Простите меня, - промолвила Олимпия, вытирая ладонью мокрое лицо.
- Ничего, плачьте на здоровье. Любая чувствительная душа расплакалась бы при виде поджаристой корочки на жирном гусе, - сказал Шеридан и пожал плечами. - Мне самому хочется рыдать.
- Я не знаю, почему плачу. Просто… этот гусь… - Олимпия всхлипнула и вновь смахнула слезы рукой. - Нет, пожалуй, вы не способны это понять.
Шеридан ничего не сказал Олимпии. Она долго смотрела на зажаривающегося гуся, а затем отважилась перевести взгляд на Шеридана. Он чуть заметно улыбался, глядя на нее.
- В первый раз за все это время, - воскликнула она дрогнувшим голосом, - я сделала что-то действительно… жизненно важное! Мне кажется… вы считаете меня… очень глупой.
Шеридан опустился на корточки, взял пластинку, аккуратно снял жир с гуся, уселся по-турецки рядом с Олимпией и, закрыв глаза от блаженства, начал пробовать долгожданную еду.
- По своей исторической значимости, - сказал он, задумчиво глядя на пластинку, - ваша удачная охота на этого гуся, на мой взгляд, равна принятию Великой хартии и такому событию, как второе явление Христа.