- Нет, ты должен помнить это, - мягко настаивала она. - Ведь мы были там совсем недавно.
- Я чувствовал себя прекрасно, - сказал Шеридан и убрал свою руку с ее бедра.
Олимпия взяла его руку и снова положила на прежнее место, поглаживая тыльную сторону.
- Ты ведь не считал себя мертвым, правда?
Она почувствовала, как расслабились его мышцы. Он уставился в сводчатый потолок, выложенный золотистыми и небесно-голубыми керамическими плитками и расписанный стилизованными цветами и арабскими письменами.
Олимпия продолжала поглаживать его руку, не зная, что еще сказать.
- Нет. - Внезапно он заговорил шепотом: - Мне кажется, что нет. - Шеридан нахмурился, не сводя глаз с потолка. - То, что мы самовольно вошли туда сегодня, было чертовски рискованным шагом. Но они хотели заставить тебя простаивать у ворот часами, а ты выглядела такой измученной, была похожа на увядший цветок, такая прекрасная в своих роскошных новых одеждах и такая поникшая от усталости, что я не мог поступить иначе. - Он взглянул на нее. - Я должен был это сделать. Иногда па меня накатывает какое-то странное состояние, и я не могу остановиться, тогда иду напролом. В ту минуту я готов был убить всякого, кто попытался бы задержать нас.
Лицо Шеридана снова застыло, как будто собственные слова не понравились ему. Олимпия снова почувствовала в нем кровожадного волка, готового вонзиться своими клыками в человеческую плоть.
- Спасибо, - сказала она, пытаясь поддержать разговор. - Я рада, что ты всегда готов прийти мне на выручку.
Шеридан недоверчиво глянул на нее. Олимпия понимала, что он борется с самим собой, словно пытается сдержать в себе зверя. Но что будет, если этот зверь одолеет Шеридана?
Олимпия подняла его тяжелую руку и начала осыпать ее поцелуями. Шеридан наблюдал за ней. "Вернись ко мне, - молила девушка мысленно. - Я верю в тебя. Верю, что есть другой выход из этого тупика, в который ты попал". Однако взгляд Шеридана оставался все таким же настороженным. Но вот наконец уголки его губ дрогнули, и он смущенно засмеялся.
- Ты рада? - В его вопросе слышались надежда и сомнение. Шеридан показался Олимпии в эту минуту по-детски незащищенным.
- Да, - ответила она, сжимая его руку. - Очень рада.
- Это просто отлично, - сказал он. - Это вселяет в меня уверенность и надежду. Теперь я точно знаю, что мне делать, как себя вести и что говорить. Я теперь знаю, чего хочу: я хочу опекать тебя и защищать. И я сумею уберечь тебя от опасностей. Я заставлю всех считаться с тобой и относиться к тебе должным образом. Знаешь, это чувство наполняет меня гордостью и отвагой.
Олимпия улыбнулась и, наклонившись к нему, поцеловала Шеридана.
- Я тоже горжусь тобой, - сказала она и взглянула ему в глаза, опасаясь снова увидеть в них волка, кровожадного демона, с которым бесполезно разговаривать. - Тебе удастся уберечь нас от всех опасностей, и при этом тебе не надо будет никого убивать.
- Но я должен буду делать это, - заявил он с выражением неожиданной ярости в лице.
- Нет, Шеридан, вовсе не надо, потому что в этом нет никакого смысла и после убийства ты будешь чувствовать себя еще хуже.
Шеридан учащенно задышал.
- Я не хочу убивать, но что-то внутри меня заставляет думать об этом… Я ничего не могу с собой поделать. Мне надо держать себя в узде, если же я потеряю контроль над собой… - Шеридан застонал. - Если бы ты знала, что я сделал… ты бы возненавидела меня.
Олимпия дотронулась до его щеки.
- Я никогда не возненавижу тебя, Шеридан. Обещаю тебе. Клянусь тебе всем сердцем.
Он закрыл глаза и порывисто обнял ее, прижав к своей груди.
- Почему ты хотела бросить меня? Почему?
- Потому что я была дурой, - прошептала Олимпия. - Дурой и трусихой.
- Ты испугалась меня и до сих пор боишься.
- Нет! - Она выскользнула из его объятий и посмотрела ему в глаза. - Нет. Послушай меня, я все скажу. Я испугалась не тебя, а Джулии.
Шеридан изумленно уставился на нее.
- Я боюсь ее, потому что она красивая, потому что всегда знает, как себя вести и что сказать. Именно поэтому я и хотела уйти к Френсису. Ведь я знаю, что никогда не буду такой, как она. - Олимпия закусила губу. - Я ревновала тебя, потому что ты любил ее.
Шеридан смотрел на нее, хмуря густые брови.
- Я любил Джулию? - недоуменно переспросил он. Она смущенно пожала плечами, стыдясь своей откровенности.
- Так ты говоришь о Джулии Плам? - снова медленно произнес он, начиная наконец понимать, в чем дело.
Олимпия прижалась щекой к его груди и кивнула.
- О Боже! Да ты действительно считаешь меня безнадежным идиотом!
Олимпия, все еще пряча лицо, замерла, не веря своим ушам.
- Я просто ненавижу эту стерву!
- Мустафа сказал… - Олимпия затаила дыхание. - Сказал, что она была твоей любовницей.
- Можно подумать, что он много знает обо всем этом.
Кровь застучала в висках Олимпии, ее сердце гулко колотилось в груди. А что, если слуга опять солгал ей? Помолчав немного, она все же не смогла сдержаться и спросила:
- Так она на самом деле была твоей любовницей? Шеридан повернулся и погладил Олимпию по голове. Его рука заметно дрожала.
- Ты ревнуешь меня? Ревнуешь к Джулии? Олимпия потупила взор.
- Но как же мне не ревновать тебя?
- Бедная, слепая принцесса. Разве можно ревновать к Джулии? - Шеридан покачал головой. - Да, ей бы это, конечно, понравилось! Она была бы в восторге, услышав твои слова. Готов поспорить, что эта холодная сучка попортила тебе много крови за то время, пока ты находилась на ее попечении.
Олимпия с трудом заставила себя улыбнуться.
- Все было не так ужасно, как тебе кажется. Мне вообще казалось, что она не очень-то заботилась обо мне.
- Джулия не понимает смысла слова "заботиться". И я уверен, что она действительно испортила тебе много крови, принцесса. Она заставила тебя поверить в то, что ты некрасива, что у тебя плохая фигура, поэтому ты боялась меня, пряча свое тело, казавшееся тебе уродливым. - Шеридан провел рукой по бедру Олимпии, не сводя глаз с ее груди, просвечивающей сквозь прозрачную ткань. - Никогда не верь ей. Ты прекрасна. Ты совершенна.
Олимпии так хотелось поверить ему, но это было очень трудно сделать. Она слегка отодвинулась, и его рука упала на ковер.
- Мне кажется, что ты ее очень хорошо знаешь.
- Она была любовницей моего отца. - Шеридан горько улыбнулся, видя, что Олимпия изумлена. - Я удивил тебя? Да, я действительно чертовски хорошо знаю Джулию. Она впервые соблазнила меня, когда мне было шестнадцать лет и я находился дома на побывке. В то время я, правда, думал, что инициатива исходила от меня. Я хотел напакостить отцу, ты понимаешь? Но с годами, приобретя жизненный опыт, я понял, что все было наоборот. Как в этом конкретном случае, так и во многих других.
- Так она была любовницей твоего отца? - повторила Олимпия, не в силах оправиться от потрясения.
- Ну да, бывшая любовница, - сказал Шеридан и махнул рукой. - По всей видимости, старик выгнал ее много лет назад, и она вынуждена была искать себе место, чтобы заработать на жизнь.
Но Олимпия все еще никак не могла свыкнуться с мыслью о том, что Джулия, всегда одетая со строгой элегантностью в черное платье и так пекущаяся о репутации своей подопечной, была долгое время любовницей богатого старика. Возможно ли такое?
- М-мустафа говорил мне…
- Могу представить, что именно он мог сказать. Да, она действительно явилась ко мне, когда я, выйдя в отставку, вернулся домой. И я воспользовался ее приходом в своих целях… Я ведь всегда подчеркиваю, что не святой. А Джулии только того и надо было, она готова была заманить меня в ловушку…
Он осекся и нахмурился. Олимпию охватила тревога, и она положила ладонь на руку Шеридана.
- О чем ты?
Он отвернулся в сторону.
- Так, ни о чем. Ничего серьезного.
Шеридан загрустил и погрузился в задумчивость. А потом снова повернулся к Олимпии и, не говоря ни слова, крепко обнял ее.
Олимпия закрыла глаза и прижалась к его груди, чувствуя сквозь тонкий шелк своей одежды напряженное тело Шеридана, одетого в бархатную рубаху. Его пальцы беспокойно теребили прядку густых волос девушки.
- О Господи, какой же я жалкий ублюдок, - еле слышно прошептал он, прижавшись губами к ее шее. - Я люблю тебя. - Голос Шеридана сорвался. - Я очень люблю тебя, принцесса.
- Я тоже люблю тебя, - отозвалась она, погладив его по щеке.
Шеридан застонал и покачал головой. Он выпустил ее из объятий и начал ходить по комнате из угла в угол.
- Ты не можешь любить меня, не можешь, - сказал он с усилием. - Ты даже не знаешь…
Он оборвал себя, безнадежно махнув рукой.
- О завещании твоего отца? - спросила Олимпия и села на ковре. - И о том, что именно Джулия заставила тебя сделать мне предложение? Я знаю об этом. Мустафа все рассказал мне.
Олимпия опустила глаза.
- Но на моей совести есть кое-что и похуже. Олимпия бросила на него настороженный взгляд.
- Я написал письмо твоему дяде. Я думал, что смогу продать тебя ему, когда мы прибудем в Рим. Но это было до того, как мы с тобой…
Олимпия смотрела на него в упор, не сводя глаз. За окнами смеркалось, тени в маленьком саду становились все длиннее.
Шеридан со вздохом прислонился спиной к облицованной изразцами стене. Закрыв лицо руками, он в отчаянии замотал головой.
- Я все равно люблю тебя, Шеридан. Он опустил руки и уставился в пол.
- Ты связалась с Фицхью из-за того, что я негодяй и мошенник, ведь правда?
- Так я говорила самой себе, - честно призналась Олимпия. - Но я думаю… я думаю, что сделала это прежде всего из-за Джулии. Когда я узнала, что вы с ней были любовниками… - Она пожала плечами. - Я решила, что ничего не значу для тебя.
- Да ты для меня - все! - воскликнул он.
Олимпия взглянула на него, но Шеридан опустил голову, избегая ее взгляда.
- Ты единственный смысл моей жизни, - продолжал он. - Я доставлю тебя в Рим живой и невредимой и никому не позволю тронуть тебя хотя бы пальцем.
Олимпия встала и, подойдя к нему, взяла его руки в свои.
- Что ты имеешь в виду, говоря, что я - единственный смысл твоей жизни?
Шеридан взглянул на их переплетенные руки. Олимпия пригладила его волосы и дотронулась до маленького шрама, рассекавшего бровь Шеридана.
- Я начал морскую службу в десять лет, принцесса, - тихо сказал он. - Мой отец однажды заявил мне, что отправляет меня в Вену, где я смогу учиться музыке. Но это была шутка. Старик очень любил разыгрывать окружающих. Я думаю, он все же намеревался вскоре забрать меня, вернуть домой. - На скулах Шеридана заходили желваки. - Просто не могу поверить в такую жестокость. Но ведь я был совсем ребенком, гардемарином - одним из десяти тысяч подобных мне, а тут еще началась война с французами… Одним словом, отец так и не явился за мной. Может быть, он не смог меня разыскать.
Шеридан нахмурился, теребя пальцы Олимпии. Олимпия крепко сжала его руку в своей.
- Но как это ужасно! Это несправедливо - посылать детей на войну!
- Нет, все выглядело не так уж и плохо, - продолжал он, подыскивая слова и запинаясь. - Не знаю, понимаешь ли ты, что такое тесная связь человека с другими людьми. Это больше чем дружба. На корабле между людьми возникает нерушимый союз. Что грозит всем, грозит и тебе. Когда в первый раз по нашему кораблю был произведен выстрел, я так испугался, что даже не мог закричать. Меня пробрал понос, я издал неприличный утробный звук и наложил в штаны. Представляешь, какая это была вонь? А тем временем от порохового дыма вокруг нечем было дышать. Каждый раз, когда корабль содрогался от нового залпа, я думал, что мы идем на дно. Кроме меня, на судне был еще один гардемарин, прослуживший на флоте уже несколько лет. Он увидел меня в таком жалком состоянии, в котором я находился. Я оцепенел от ужаса и стыда и готов был хлопнуться в обморок. И тогда этот парнишка крикнул мне что-то смешное и глупое, какую-то шутку - я даже не помню какую. Я сразу же начал смеяться, и он тоже засмеялся. Представляешь, мы стояли и смеялись посреди кромешного ада. - У Шеридана нервно заходил кадык. - Его звали Гарри Давер. Не знаю, что с ним стало потом…
Олимпия пристально смотрела в лицо Шеридана, такое далекое сейчас, когда он погрузился в воспоминания.
- Первые месяцы, - рассказывал он, - я в часы, свободные от вахты, забирался под одеяло в свой гамак, какая бы жара ни стояла в каюте, и плакал. Возможно, так продолжалось не только первые месяцы, но и первые годы моей службы. Я хотел домой. Мне было так одиноко и страшно, и я чувствовал себя совершенно беспомощным. - Шеридан закусил губу. - Мне действительно было очень страшно.
- Еще бы, тебе ведь было всего десять лет! - сочувственно воскликнула Олимпия, погладив его по щеке.
- Мне было страшно на протяжении всех лет службы. Я не хотел умирать. Не хотел погибнуть подобным образом, не хотел быть разорванным на куски снарядом. - Шеридан тряхнул головой. - Но через некоторое время с тобой начинают происходить перемены. Ты перестаешь испытывать леденящий страх, привыкаешь к ужасам войны. Например, " ты видишь оторванную голову человека и думаешь: какое забавное зрелище. И ничего не чувствуешь! Ничего! Но… но она продолжает стоять у тебя перед глазами какое-то время. А затем, когда ты однажды ложишься спать, она начинает тебе сниться. И снится, и снится вновь… - Шеридан перешел на еле слышный шепот. - Вот и сейчас я все еще вижу ее…
Олимпия молча обняла его за шею и прижалась щекой к его груди.
- Я не понимаю, что со мной произошло на этот раз, - сказал он дрожащим голосом. - Я был в полном порядке. Иногда мне снились страшные сны, но это было совсем другое.
Этот ужас постоянно со мной, он подстерегает меня; я смотрю в зеркало и вижу другого человека, меня мучают воспоминания… Страшные мысли могут настигнуть меня в любую минуту посреди разговора, когда я ем или одеваюсь. Раньше со мной такого не было, я не просыпался ночью, и мне не являлись видения наяву. Теперь же ужас держит меня в своих когтях и не хочет отпускать. - Шеридан прижался губами к волосам Олимпии и застонал. - Это, наверное, наказание за мои грехи. Мне кажется, что я должен умереть и попасть в ад… Но я не могу умереть сейчас, я должен охранять тебя.
- О, Шеридан!
- Не плачь, - сказал Шеридан и крепче прижал ее к себе. - Ничего не бойся. Я смогу уберечь тебя от любой опасности, на этот раз я не подведу.
- Я боюсь не за себя, а за тебя!
Шеридан взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.
- Не бойся за меня. Меня нисколько не волнует, где я и что со мной, только бы ты была рядом. Я люблю тебя.
Она подняла на него затуманенный от набежавших слез взор.
- Что же нам делать?
- Ты ни в чем не виновата и ничего не можешь сделать для меня. Все дело во мне самом.
- Я люблю тебя, Шеридан! Он прижался лбом к ее лбу.
- Ты не должна любить меня, принцесса. Я просто хочу побыть с тобой еще какое-то время. Я постоянно думаю о тебе, наблюдаю за тобой. Я был так горд тобой, когда ты вдруг, словно взбесившись, отобрала у этого проклятого араба его верблюда. Ты такая красивая, умная, отважная, и мне так хочется пожить с тобой, как мы жили на острове, - в любви и согласии. - Шеридан зарылся лицом в волосы Олимпии. - Но ты не должна доверять своим чувствам, принцесса, не должна. Если ты им доверишься, если решишь, что мы опять вместе, я разрушу твои иллюзии в пух и прах, так что от них ничего не останется.
- Нет, - сказала она, - жизнь не может быть такой жестокой.
Шеридан крепко сжимал ее в объятиях.
- Наивная принцесса… Прекрасная и нежная принцесса…
- Ты не можешь так поступать со мной. Мы должны… Внезапно до них донесся чей-то голос. Шеридан встрепенулся и выпустил Олимпию из объятий.
В комнату вошли трое высоких евнухов с нежной кожей лица в роскошных парчовых рубахах и фесках.
Один из них сделал шаг вперед и поклонился Олимпии, указав ей на дверь хлыстом, являвшимся непременным атрибутом поста смотрителя сераля. Из всей его речи, произнесенной по-турецки, Олимпия уловила только одно слово - "гарем".
- Нет, она останется со мной! - воскликнул Шеридан и заслонил Олимпию широкой спиной. Вскинув голову, он что-то резко бросил по-турецки.
Слуга снова поклонился, рассыпаясь в извинениях, но затем опять решительным жестом указал Олимпии на дверь, приказывая следовать за собой.
Олимпия вцепилась в руку Шеридана, не желая разлучаться с ним. Почувствовав, как напряглись его мускулы, она взглянула ему в лицо. Он был страшно бледен. Олимпия сразу же уловила перемену, произошедшую в нем. Волк вновь проснулся в душе Шеридана, он настороженно следил за каждым движением евнухов, готовый броситься на них и предвкушая кровавую схватку.
- Шеридан, - позвала Олимпия, сжимая его руку.
Но он не слышал ее. Евнух подошел еще ближе, его безбородое лицо казалось совершенно безмятежным. Он учтиво поклонился Шеридану.
- Я уверена, что произошла какая-то ошибка, - сказала Олимпия, качая головой. Она чувствовала, что напряжение Шеридана нарастает по мере того, как слуга дюйм за дюймом приближается к ним. Олимпия решительно указала на себя, затем на землю.
- Я останусь здесь, с ним, - внятно произнесла она.
Но евнух подошел к ней и, поклонившись, собрался уже было силой увести Олимпию из комнаты. И тут Шеридан взорвался. Оттолкнув Олимпию так, что она чуть не упала на пол, он набросился с кулаками на евнуха. Тот попробовал защититься, подняв свои пухлые ручки, но Шеридан наносил ему удар за ударом. Двое других слуг с пронзительным визгом подбежали к взбесившемуся чужеземцу. Но тот тут же сбил с ног одного из них. Олимпия бросилась к Шеридану, увертываясь от ударов хлыста, и пыталась оттащить его, опасаясь, что он может убить евнуха.
Внезапно в него вцепились сильные руки - это подоспели стражники, громко крича и бряцая оружием. Они вынесли из комнаты потерявшего сознание евнуха, на побледневшем лице которого явственно проступали синяки и кровоподтеки от побоев, нанесенных ему Шериданом. Сам Шеридан, хотя его и удерживали несколько стражников, все еще продолжал сопротивляться, вырываясь из их рук и, словно злая цепная собака, стараясь дотянуться до двух других евнухов. Он изрыгал неистовые проклятия на английском, арабском и других языках, которых Олимпия никогда не слышала.
- Шеридан, - снова и снова повторяла она, - все в порядке. Я никуда не уйду отсюда… Шеридан… послушай меня… ну пожалуйста… я здесь, с тобой. Я никуда не уйду.
Но он, казалось, не слышал ее. Стражники сменяли друг друга, пытаясь удержать исступленно бьющегося в их руках Шеридана. Он уже рычал, задыхаясь и громко хрипя. Наконец стражники ударили его головой о стену, и он рухнул на колени.
Через несколько мгновений Шеридан поднял голову, быстро оглядел комнату, увидел, что Олимпия все еще здесь, и потерял сознание. Стражники один за другим покинули комнату. Последний обернулся, поклонился Олимпии и, указав глазами на Шеридана, сочувственно покачал головой. Дверь закрылась.