На следующий день мы развесили шкуры и одежду из них над крыльцом нашей избы. Великолепная шкура керато была наброшена на дверь. Рейдан уселся на ступенях, играя охотничьим ножом, а меня заставил надеть самую красивую серебристую шубу и стоять рядом с ним. Это было утомительно, да и весеннее солнце грело все жарче. К полудню у нашей избы остановилась богатая телега, запряженная двумя сильными вороными лошадьми. Правил телегой худенький подросток, а сзади на множестве подушек восседали две женщины. Одна из них, совсем молодая, легко спрыгнула на дорогу и попросила меня повернуться. Я встала перед крыльцом и послушно закружилась так, чтобы серебристый мех легкими облаками захлестнул меня с головы до пят. Восхищенная тонкобровая красавица спросила Рейдана о цене.
- Двенадцать лаков, - сказал он, не прекращая игры с ножом.
Покупательница не раздумывая бросила ему на колени кошелек, расшитый бисером.
- Здесь пятнадцать. Где тебе сшили такую шубу, охотник?
Рейдан замялся. Наверное, он не хотел говорить, что шубу сшила я, но я так гордилась плодами своих трудов! Протягивая женщине легкий мех, я заявила:
- Это я шила.
- О, - удивилась женщина. - У тебя золотые руки, девушка. Охотник, у меня есть работа для твоей сестры. Отпусти ее вечером к нам - мой муж торгует телегами в третьем ряду, а я живу в самой первой избе. Меня зовут Каюма.
Рейдан снова помолчал, а потом ответил:
- Я провожу ее. Хочу посмотреть ваши телеги.
- Приходи! - обрадовалась Каюма. - Муж будет рад, что я привела ему покупателя!
Когда Каюма уехала, я подумала, что Рейдан сердится, но он по-прежнему молчал. Вечером, убрав товар и привязав у крыльца Вису, мы действительно пошли в тележные ряды. Рейдан решил сначала отвести меня к Каюме, а потом идти смотреть телеги.
- Смотри, не болтай лишнего, сестренка! - сказал он, оставляя меня у крыльца.
Я постучала, и мне открыла пожилая женщина, которую я видела в телеге рядом с Каюмой. Она провела меня в комнату, ярко освещенную большой масляной лампой причудливого бронзового литья. Каюма сидела на лавке, покрытой толстым расшитым ковром. Рядом в деревянной люльке спал младенец. Увидев меня, она тихонько встала, приложила палец к губам, приподняла один из ковров на стене и сделала знак рукой, чтобы я последовала за ней. Мы оказались в маленькой спальне. На лежанке, которая занимала почти всю комнату, в беспорядке была разбросана одежда.
- Прости, что привела тебя сюда, - видишь какой у меня беспорядок! - сказала Каюма. - Но мой сын только что уснул, и я побоялась переносить его в спальню, ведь если он проснется, нам уже нельзя будет заняться делами. Как тебя зовут? Ты хочешь есть?
Каюма на четвереньках залезла под кровать и достала оттуда красивый, тяжелый на вид поднос, полный всякой съедобной мелочи. Здесь были сушеные фрукты, маленькая плошка с медом, смешные круглые булочки, пригоршня орехов, какие-то золотистые хлопья. На подносе стоял кувшин.
- Люблю перед сном пожевать, - объяснила Каюма, - потому и держу поднос под кроватью. И Пэро лучше спит, если сначала пососет что-нибудь сладенькое. Ты бери, пожалуйста, все, что хочешь, а в кувшине вода, можешь пить прямо из него - я не пойду сейчас за чашкой.
За то время, пока Каюма рылась в своих вещах в поисках "работы" для меня, я успела услышать полный отчет о ее жизни. Два года назад она вышла замуж за молодого северянина Хоро, который унаследовал после отца тележное дело. И вот теперь они все время проводят здесь, заняв целый ряд своим товаром. Торговля идет бойко, и время от времени голубиная почта сообщает, что надо привезти новые телеги.
- Дома мы почти не бываем. Пэро так и родился на базаре! - смеялась Каюма. - К чему я это говорю? Ах, да, в нашем селе были умелые портнихи и скорняки. Знаешь, я привыкла носить красивую одежду. А здесь так редко удается купить что-нибудь хорошее. И вот недавно Хоро мне принес… Где же это? Но оно мне велико, и если бы ты смогла перешить… А, вот, наконец!
Из груды тряпья Каюма извлекла что-то голубое, и я чуть не вскрикнула от неожиданности. Это был плащ с капюшоном из голубой блестящей ткани, отороченный белым мехом, более длинным и гладким, чем пушистый мех чуры. Точно такой же плащ лежал где-то на дне наших с Рейданом мешков. Я не могла ошибиться: такую одежду носили только в одном месте - в храме Келлион.
Дрожащей рукой я прикоснулась к плащу - картины прежней жизни ярким ворохом обрушились на меня.
- Нравится? - с детской гордостью улыбнулась Каюма. - Такого ни у кого нет.
- Откуда у тебя эта красота? - дрожащим голосом спросила я.
- Муж принес пару дней назад, - пожала плечами хозяйка, надевая плащ. - Ну вот, смотри: я хочу подобрать здесь и здесь, чтобы видно было фигуру.
Усилием воли я заставила себя включиться в работу, заколола булавкой нужные места, заставила Каюму пройтись, присесть, развести руки, потом достала свой мешочек с рукоделием и устроилась шить. В это время заплакал малыш, Каюма пододвинула мне свечу и вышла из комнаты.
Каждым стежком, каждым прикосновением я возвращалась в прошлое, не замечая, как слезы капают из глаз и скатываются по скользкой ткани, не оставляя следов. Я пыталась осознать, что произошло. Конечно же, встреча с Каюмой не была случайной! Только бы узнать, откуда взялся здесь, посреди Лесовии, этот плащ, и тогда я обязательно отыщу дорогу назад!
Было, наверное, уже совсем поздно, когда я закончила шитье и, бережно держа плащ, вышла из спальни.
- Закончила? - обрадовалась хозяйка, качающая колыбель. - А то можно отложить работу до завтра, чтобы ты не портила глаза.
Я с удивлением обнаружила в комнате Рейдана. Он стоял у окна, попивая что-то из маленькой неопределенной формы посудинки, и тихо разговаривал с невысоким рыжеватым мужчиной. Рейдан обернулся, и я заметила, как вспыхнули его глаза при виде знакомой ткани.
- Примерь еще раз, Каюма, - попросила я.
Молодая женщина набросила плащ на плечи - так странно было его видеть не на голубоглазой! Но наряд Каюме был очень к лицу. Рейдан восхищенно зацокал языком и опытной рукой пощупал невиданный мех.
- Это настоящее сокровище, госпожа, - искренне сказал он. - Как мне ни обидно, но я никогда не добывал такого зверя.
- Хоро, расскажи Рейдану, откуда у тебя этот плащ, - умоляюще посмотрела на мужа Каюма. - Мне ты не захотел говорить, но мне и неинтересно, а вот Рейдан - охотник. Я была бы рада, если бы на базаре продавались такие шкуры.
- Да я ничего и не знаю, - ответил рыжий Хоро. - А тебе не говорил просто потому, что купил не в одежной лавке, а у торговца рабами. Похоже, эту вещь отняли у одного из них. Я, конечно, ни о чем не расспрашивал.
Когда мы устраивались на ночь в своей избе, Рейдан сказал мне:
- Хочешь посмотреть на рабов, Шайса? Завтра мы отыщем владельца мехов. Только не забудь, что ты теперь моя сестренка, и оденься попроще - не то тебя украдут.
Я надеялась, мы отправимся искать этого раба на рассвете, но Рейдан не захотел терять торговый день - много мехов не продано, в том числе и шкура керато, по-прежнему украшавшая нашу дверь. Рейдан хотел за нее двадцать пять лаков; наверное, это было слишком дорого, потому что многие с удовольствием подходили смотреть на редкий мех, но, услышав цену, качали головой и уходили. Лишь с наступлением вечера, оставив Вису охранять дом, мы отправились туда, где торговали рабами.
В отличие от прочего товара, невольников держали внутри избы. Пока Рейдан беседовал с хозяином, я с жутковатым любопытством оглядывалась. Внутри большая изба делилась на множество маленьких клетушек, в которых находились люди. Я видела мужчин, женщин и детей. Одни были совсем дикие, заросшие, грязные, замотанные каким-то тряпьем вместо одежды - они недоуменно трясли деревянные брусья своего узилища. Другие были одеты, как принято в этих краях, а один старик, сидя на охапке сена, даже читал книгу. У молодых женщин были короткие юбки, открытые рубашки, плотно обхватывающие талию голуны и распущенные волосы - так продавцы хотели подчеркнуть их красоту. Но в унылой безнадежности их поз не было ничего привлекательного. Я отвернулась, не в силах видеть этих бедняжек, и заметила молодого раба, который не отрываясь смотрел на меня из-за брусьев.
Ему на вид было лет двадцать, но держался он отнюдь не с мальчишеским достоинством. Легкие, как пух, каштановые волосы были небрежно откинуты назад, открывая высокий лоб над ясными и холодными серыми глазами. Глядя в какие-то лишь ему видные дали, он словно и не замечал клетки, в которую его заперли, как дикого зверя. Когда наши глаза встретились, он дерзко уставился на меня в упор, так что я покраснела.
- А ты не продаешься, малышка? - окликнул меня веселый мужской голос. Компания подвыпивших зевак тыкала пальцем в сторону девушек-рабынь, а потом обратила свое внимание в мою сторону.
Я не успела ответить, как появился Рейдан с хозяином избы.
- В чем дело, Шайса, сестренка? У тебя опять неприятности? - грозно спросил мой спутник, лениво берясь за рукоятку ножа.
- Все в порядке, мы уже уходим, - осклабился пьяный весельчак. - Просто у тебя невозможно красивая сестра, охотник.
- Вот у этого раба был плащ, - угодливо сообщил хозяин, указывая на сероглазого юношу.
- Хорошо, Сайсан, ты заработал свои лаки, - сказал Рейдан, вкладывая ему в руку горсть монет. - Я поговорю с ним, если не возражаешь. Он знает наш язык?
Хозяин кивнул, и Рейдан подошел вплотную к клетке.
- Где ты взял голубой плащ, раб? - напрямую спросил он.
Юноша перевел надменный взгляд с Рейдана на хозяина, потом снова в упор посмотрел на меня и ответил:
- Сначала купи меня, потом требуй ответа. Рейдан беспомощно оглянулся на хозяина, тот виновато развел руками.
- Если я дам еще пять лаков, ты вытрясешь из него правду? - спросил Рейдан.
- Горе святым, охотник, нам нельзя обращаться с рабами жестоко: за всем следят судьи.
- А если я заплачу прямо ему?
- Деньги у него отберут, так же, как отняли плащ.
Юноша молчал, насмешливо улыбаясь. Потом наклонился к брусьям и шепнул в мою сторону:
- Ты ищешь дорогу домой, голубоглазая госпожа? Купи меня, и я помогу тебе.
Глава 9
Готто из Леха
Удача делала нам очередной неожиданный и бесценный подарок. Мы с Рейданом быстро переглянулись, стараясь сохранять хладнокровие.
- Сколько стоит это сокровище, Сайсан? - нехотя спросил Рейдан.
- Тридцать лаков, - быстро ответил хозяин.
- Сколько?! - деланно изумился Рейдан.
- Двадцать восемь, из уважения к твоей надобности, - уже увереннее произнес Сайсан.
- А ты не хочешь взять шкуру керато? - вмешалась я.
- Большую? - неожиданно заинтересовался Сайсан.
- Да, - поддержал меня Рейдан. - Огромную шкуру взрослой керато.
- Белую? - недоверчиво спросил хозяин.
- Белоснежную, - уверила его я. - С яркими коричневыми пятнышками.
Нам пришлось вернуться домой за шкурой. Когда мы ее забирали, Виса жалобно замяукала.
- Цыц, кошка, - прикрикнул на нее Рейдан. - Ты стоишь дороже.
От Сайсана мы возвращались с приобретением. Юношу звали Готто; он был уроженцем города Лех где-то на Западе, знал грамоту. Всем своим видом он показывал презрение к грязным улицам, по которым ему приходилось идти, и грубо одетым людям, порой толкавшим его в толпе. Даже на нас - его законных хозяев! - он поглядывал так, будто это он только что купил нас в свою собственность.
Как только мы вышли от торговца людьми, Рейдан нетерпеливо спросил:
- Ну, говори про плащ!
- Я голоден, - капризно сказал Готто. - Моя история никуда не убежит.
Мы покорно отправились к съестным рядам. Готто оживленно указывал то на пирожки с солеными грибами, то на сочную ветчину, то на золотистые головки сыра. Его надменность исчезла без следа. Глядя, как Рейдан складывает в большую корзину всевозможную снедь, я подумала, что быть рабом не так уж плохо.
Дома я быстро накрыла на стол. Юноша помогал мне, ловко нарезая хлеб и ветчину; при этом он насвистывал какую-то мелодию, делал вид, что ужасно боится Висы, с которой на самом деле они мгновенно успели подружиться. За ужином он ел охотно, а мы с Рейданом от волнения не могли проглотить ни кусочка. Наконец юноша сделал большой глоток вина, вытер губы тыльной стороной руки и с наслаждением откинулся к стене, вытянув ноги под стол.
- Теперь ты, наконец, сыт? - сердито спросил Рейдан. - Мы ждем!
Готто улыбнулся.
- На самом деле мне стоило бы поторговаться. Но дело в том, что я совсем не дорожу этой тайной. Единственное, что от вас нужно - это терпение: рассказ будет длинный. Я родом из Леха - город маленький, но благословенный. Мы не живем в лесах, а строим красивые дома из камня. В окнах этих домов - разноцветные стекла, и когда в них светят луна или солнце, они заполняют комнаты чудесными бликами. В самом большом доме - дворце - живет король, а вокруг дворца - площадь, вымощенная камнями. По вечерам, когда зажигаются фонари, дети и взрослые приходят сюда танцевать, а иногда с горожанами пляшут король с королевой.
Все жители Леха - искусные ремесленники. Мой отец, да сохранят его святые, занимается ювелирным делом, и первыми моими игрушками были пригоршни драгоценных камней. Все мои старшие братья пошли по стопам отца, но мне скучно было просиживать за инструментами дни и вечера и дышать каменной пылью. Однажды отец пролистал старую книгу с образцами и увидел, что поля в ней я изрисовал портретами братьев, родителей, соседей и даже самого короля Леха. Сначала отец схватился за палку. Но моя мудрая матушка, восхитившись искусностью рисунков, посоветовалась со своим родственником, важным вельможей, и уговорила отца отправить меня учиться рисованию в Фолесо, великий город художников на берегу Горячего моря. Путешествие заняло двенадцать дней. Наши предки недаром потратили время, проложив удобную мощеную дорогу между городами - она называется Сольт. Я, одетый во все самое лучшее, сидел у окна закрытой повозки, грыз орешки, которые дала мне в дорогу матушка, и прижимал к сердцу мешочек с изумрудами - плату за обучение.
Школа художников в Фолесо - это особое место, и рассказать о нем я смог бы лишь тому, кто умеет ценить красоту превыше всего. Быть может, ты, Шайса, - он бросил лукавый взгляд на меня, - захочешь потом услышать об этом поподробнее. Охотнику же, боюсь, разговоры об искусстве навевают сон. Скажу лишь, что пять последующих лет моей юности протекали в созерцании и созидании красоты. Нас учили создавать краски таких оттенков, каких не придумала даже щедрая природа. Мы постигали грацию животных, величие горных очертаний, таинственную прелесть женского тела. Итогом каждого года обучения должна была стать Картина. Мы рисовали ее в тайне, каждый со своим наставником. В назначенный день все Картины вывешивали в огромной зале, и любой житель Фолесо мог прийти посмотреть на них. Не раз перед полотнами учеников люди падали на колени и плакали от восторга - создателей этих Картин сразу же посвящали в Художники. Первые годы я радовался успехам моих старших товарищей, надеясь, однако, что и я нарисую великую Картину.
На пятый год обучения я уже понял, что истинная Красота не вокруг нас, а внутри. Я перестал слепо срисовывать силуэты людей, животных и зданий и пошел по пути Отрешенности, которым вел меня мой наставник. Сейчас мне трудно вспомнить, что грезилось мне в бессонные ночи, когда после долгого поста, в комнате, окутанной дымом курений, я лежал в одиночестве, широко раскрыв глаза в полной темноте. И вот однажды я увидел свою Картину.
Она переливалась оттенками голубого цвета, каких не бывает на земле, но я не зря учился и после долгих мук нашел такую краску. Моя кисть, как сумасшедшая белка, носилась по холсту: я пытался остановить видение, ускользающее в мир грез.
- Что ты изобразил на своей картине? - спросила я. Рассказ Готто меня взволновал до глубины души; я чувствовала холод в руках и жар на щеках.
- Терпение, Шайса, я же просил: терпение! И вот настал день, когда на полотно был положен последний мазок. На следующий день, я на нетвердых ногах спустился в залу, где были выставлены моя и другие Картины. Я так волновался, что в глазах стоял туман - немудрено, ведь мне только исполнилось шестнадцать, а посмотреть на мою Картину собрался весь город! Высокий старик с серебряной бородой - Глава школы - взмахнул рукой, и с картин упали белые покровы. Все полотна были прекрасны, но люди единым порывом устремились туда, где сияли неземным светом голубые глаза.
Я вскрикнула, уже не пытаясь скрыть свое смятение. Сердце мое едва не выпрыгивало из груди. Готто пристально посмотрел на меня.
- Да, Шайса. В ту ночь мне привиделась дева с голубыми глазами, так похожими на твои. Свет исходил от всего ее существа, от сияющих одежд и прекрасного лица. Даже жалкий отблеск этого света, который мне удалось передать на холсте, привел в восторг целый город. Меня посвятили в Художники, я вкушал первые плоды славы; картина же заняла достойное место в Храме искусства. Но признаюсь, я так и не смог взяться за новую работу; голубые глаза словно приворожили меня, и чуть ли не каждый вечер, забывая о развлечениях, излюбленных молодыми людьми, я приходил в Храм и подолгу простаивал перед картиной.
Однажды я явился туда, когда все посетители уже разошлись. Ночь спустилась над городом - иссиня-черная, как бывает только в Фолесо, - и пылинки тихо кружились в лунном луче, льющемся из узкого окна. Я шел неслышно - в Фолесо на ногах носят мягкие сандалии. Ваши кожаные сапоги гремели бы по мостовым, как лошадиные подковы! Вдруг я услышал странный звук. Вбежав в залу, где висела моя картина, я увидел, что полотна больше нет! Обрезки холста, залитые водой, были разбросаны красочными пятнами по каменному полу, а какой-то человек кромсал и кромсал ножом остальное. Я вскрикнул и бросился к преступнику. Капюшон упал с ее головы, и я увидел, что это женщина, красивая, голубоглазая, средних лет. Я схватил ее за одежду, но, прошептав непонятные слова, незнакомка исчезла, как будто ее и не было. В моих руках остались только голубой плащ и обрезки картины на полу.
На шум прибежали Хранители. Меня обвинили в том, что я уничтожил картину, - преступление, неслыханное в Фолесо! Я оправдывался, показывал плащ, но мне никто не поверил: привратник видел, как я входил в Храм, а женщины не видел никто. Меня должны были казнить, но мой Наставник вступился за меня перед судом Фолесо. Он попросил принять во внимание мою молодость и что создание картины требовало большого напряжения душевных сил, что пагубно подчас для юного ума. Благодаря Наставнику, меня просто выслали из города.
Трудно передать, с каким чувством я покидал школу художников. Никто из наставников или друзей не пришел проводить меня - они отшатывались от меня, как от прокаженного. Собрав свой скудный скарб - куда канули все мои мечты о богатстве и славе! - положив в мешок и злополучный плащ, я вышел было за ворота школы и как вдруг услышал оклик: "Эй, сынок!"
Это был старый школьный сторож. Он поманил меня скрюченным пальцем, я уныло сел рядом с ним на завалинку, бросив наземь узелок с вещами.