- Судя по тому, что я слышу и вижу, самое лучшее, что вы можете сделать, - сказал Камилл Демулен, обращаясь ко мне, - это поселиться в каком-нибудь тихом месте, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Вы дочь эмигранта и невеста жирондиста, вам небезопасно оставаться в Париже: Революционный трибунал скоро расправится с теми, кого он подозревает, и в особенности с теми, кого он не подозревает. Пока вы будете отсиживаться в укромном уголке, я постараюсь что-нибудь разузнать и либо сам, либо моя жена Люсиль будем сообщать вам новости.
Я вопросительно посмотрела на мадемуазель Кандей.
- И правда, по-моему, это самое разумное; если я увижу Верньо, хотя я вряд ли его увижу - дело не в том, что я не знаю, где он находится, но полиция наверняка следит за каждым моим шагом, поэтому мне надо быть очень осторожной, - так вот, если я увижу Верньо, я спрошу его о Жаке Мере и, если что-нибудь узнаю, немедленно сообщу вам, милый Камилл. Положитесь на меня, я сделаю все, что в моих силах, моя юная подруга, - добавила она, обернувшись ко мне. - У нас общее горе. Надеюсь, слезы только укрепят нашу дружбу.
И обняв меня в последний раз, она с неизъяснимой грацией откинулась на подушки.
- Что вы решили? - спросил Камилл, когда мы вновь сели в фиакр.
- Я последую вашему совету, - ответила я.
- Ну что ж! Не будем терять времени. Я знаю маленькую квартирку на улице Гре; по-моему, она вам подойдет во всех отношениях; давайте заедем за вашими вещами и отправимся прямо туда.
- А если она мне не подойдет?
- Мы поищем другую и не выйдем из фиакра, пока не подыщем вам жилье. Слава Богу, сейчас в Париже много пустующих домов.
Квартирка на улице Гре мне очень понравилась: это были две чистенькие комнатки и кабинет; я не стала раздумывать и сразу же вселилась.
Два часа спустя ко мне пришла Люсиль Демулен и спросила, чем она может мне помочь.
Единственное, о чем я ее попросила, - подыскать мне горничную, на которую можно положиться. Она в тот же вечер прислала ко мне девушку - крестьянку из Арси-сюр-Об: ее мать была молочной сестрой Дантона; это он посоветовал девушке приехать в Париж, но сам он находился в Севре и был всецело поглощен новой любовью. Гладиатор набирался сил для будущей борьбы.
Камилл помог его землячке и порекомендовал ее мне.
Девушку звали Мария Ле Руа, поэтому перед поездкой в Париж она из предосторожности сменила имя; теперь она звалась Гиацинта Помье.
Ее прежние имя и фамилия в силу обстоятельств могли показаться подозрительными, новые же были совершенно безопасны.
Гиацинта была славная девушка, и я не могла ею нахвалиться.
Несколько дней спустя ко мне зашел Камилл; он получил известия из Кана. Ему сообщили, что Гюаде, Жансонне, Петион, Барбару и еще два или три изгнанника нашли приют в этом городе. Но Жака Мере среди них не было.
Несколько дней спустя Гиацинта доложила, что меня спрашивает Дантон. Он наконец-то вернулся в Париж. Я знала, что Дантон - твой лучший друг; Камилл Демулен рассказал мне, что он даже предлагал тебе спрятаться у него, но ты отказался.
Я подбежала к двери; мне захотелось самой встретить его и распахнуть перед ним дверь своей комнаты; хотя я была наслышана об уродстве львиного лица Дантона, увидев его, я невольно отшатнулась.
- Ну вот, - сказал он со смехом, - опять мое лицо меня подвело.
Я хотела извиниться, но он остановил меня:
- Не волнуйтесь, я привык.
Я пригласила его сесть, и он заговорил:
- Знаете, что сделало меня атеистом? Мое уродство. Я подумал: если Бог хоть как-то причастен, пусть даже просто советом, к созданию рода человеческого, то слишком несправедливо, что вы такая красавица, а я такой урод. Нет, я предпочитаю считать, что всему виной случай, то есть неразумная материя, которая творит не будучи творцом. И подумать только, ведь есть еще более безобразный человек, чем я, - это Марат; вы знаете Марата?
- Нет, гражданин; я никогда его не видела.
- Поглядите на него, и я ручаюсь вам, что после этого моя наружность покажется вам самой обычной.
- Но клянусь вам, гражданин… - начала я, краснея.
- Довольно об этом, поговорим лучше о Жаке Мере.
- У вас есть новости? - воскликнула я, схватив его за руки.
- Ну вот, я сразу похорошел! - рассмеялся Дантон.
- Умоляю вас, гражданин, расскажите мне все, что вы о нем знаете.
- Я ничего о нем не знаю, кроме того, что он вас безумно любит, и он совершенно прав, ибо единственная радость в жизни - это любовь. Я при всем моем уродстве влюблен, влюблен в свою молодую жену. Она сущий ангел, как и вы, она, может быть, не такая красавица, но зато достойна вместе с вами нести край плаща Пресвятой Девы. Вы знаете, перед свадьбой я все это признал: Деву Марию, Святого Духа, Бога Отца, Святую Троицу и все прочее. Я обратился в истинную веру с головы до пят. Если бы Марат об этом узнал, он бы перерезал мне глотку; но вы ведь не расскажете ему об этом, не правда ли? А я за это скажу вам, что сейчас Жак Мере, если ему удалось пересечь границу, находится в Вене и переворачивает весь город вверх ногами, чтобы вас найти.
- Но кто ему сказал, что я в Вене?
- Я. Йозефплац, дом одиннадцать. Разве не так?
- О, Боже мой, все верно!
- Так вот, если бы у вас хватило терпения дождаться его, весьма вероятно, что в это мгновение он прижимал бы вас к сердцу.
- Во имя Неба, гражданин Дантон, - взмолилась я, - расскажите все по порядку, а не то вы сведете меня с ума!
- Ну да, только этого мне не хватало; вы знаете, какое несчастье произошло тридцать первого мая.
- Вы говорите о проскрипциях жирондистов?
- В действительности это произошло второго июня, не так ли?
- Да.
- Ну что ж! Жак давно рассказал мне о своей любви к вам и просил разыскать вас. Мне нет нужды говорить вам, каким образом я раздобыл ваш адрес; я получил его тридцатого мая; когда я второго июня предлагал ему спрятаться в моем доме, он отказался, сказав, что у него есть более надежное убежище; я думаю, на самом деле он просто не хотел компрометировать меня; расставаясь, я вручил ему записку с адресом: Вена, Йозефплац, дом одиннадцать.
- И он уехал?
- Я думаю, уехал.
- Значит, он спасся?
- Не торопитесь радоваться; Провидение - штука добрая, но капризная; во всяком случае, у нас нет никаких известий. Вы знаете пословицу: "Отсутствие новостей - хорошая новость".
- Нельзя ли… - робко начала я.
- Говорите, - приказал Дантон.
- Можно ли таким же путем, каким вы узнали адрес, узнавать новости?
- Надеюсь.
- Что мне надо для этого делать?
- То же, что вы делали, пока вы были там, а он - здесь: ждать.
- Слишком долго придется ждать.
- Сколько вам лет?
- Скоро семнадцать.
- Вы можете подождать годик-другой и даже третий, и все же не успеете состариться до его возвращения.
- Вы думаете, через два-три года все кончится?
- Еще бы! Когда некого будет гильотинировать, это должно будет кончиться, а мы так рьяно взялись за дело, что это время не за горами.
- Но он…
- Да, я понимаю, вы тревожитесь прежде всего о нем.
- Вы думаете, ему удалось добраться до границы?
- Сегодня двадцатое июня; если бы его арестовали, мы бы об этом знали; если бы его убили, об этом бы тоже стало известно; самоубийством влюбленные не кончают. Так что, судя по всему, он добрался до границы. Я дам приказ полиции разыскать его и, как только узнаю что-нибудь новое, снова приду к вам, разве что…
Он рассмеялся.
- Господин Дантон, - сказала я, - позвольте мне поцеловать вас в благодарность за добрые вести.
- Меня? - спросил он удивленно.
- Да, вас.
Он приблизил ко мне свое страшное лицо, и я расцеловала обе его щеки.
- Ах, право! Вы, верно, очень его любите!
И он со смехом вышел.
О да, я люблю тебя, и ради того, чтобы вновь увидеться с тобой, я готова не только поцеловать Дантона, но пойти на любую жертву.
Через несколько дней Дантон снова пришел.
Лицо его было грустным.
- Бедное дитя, - сказал он. - Сегодня вы не стали бы меня целовать.
Я застыла, бледная, не в силах произнести ни слова.
- Боже мой! Неужели он умер? - воскликнула я, когда вновь обрела дар речи.
- Нет. Но он сел в Штеттине на корабль и покинул Европу.
- Куда он поплыл?
- В Америку.
- Значит, он вне опасности?
- Если не считать опасности быть избранным президентом Соединенных Штатов.
Я глубоко вздохнула и протянула руку Дантону.
- Раз его жизни ничто не угрожает, значит, все в порядке, - сказала я. - Сегодня я не стану вас целовать, но вы можете поцеловать меня.
На глаза его навернулись слезы.
Ах, мой любимый Жак, какое сердце бьется под этой грубой оболочкой!
5
О мой любимый Жак, я только что видела ужасную картину; она еще долго будет стоять у меня перед глазами.
Я уже говорила тебе, что поселилась в маленькой квартирке на улице Гре.
Улица Гре ведет к улице Фоссе-Месье-ле-Пренс, а та в свой черед выходит на улицу Медицинской школы.
Нынче вечером, когда Гиацинта накрыла на стол и подала мне ужин, я услышала за окном громкий топот; до меня донеслись крики разъяренной толпы:
- Жирондисты, это жирондисты!
Мне было известно, что Верньо и Валазе арестованы. Я решила, что арестовали кого-то еще, и, несмотря на утешительные новости, которые сообщил мне Дантон, испугалась за тебя: представила себе, как ты находишься в руках жандармов, как они тащат, избивают тебя, как народ хочет растерзать тебя. Я как безумная выбежала из дому и бросилась вслед за людским потоком.
Перед домом номер 20 по улице Медицинской школы, большим унылым зданием с башенкой на углу, собралась огромная толпа.
Раздавались злобные выкрики, кровавые угрозы; в воздухе звенели слова "убийство", "смерть". Все взоры были устремлены на первый этаж, но занавеси на окнах были плотно задернуты, и любопытные ничего не могли разглядеть.
Вдруг одно окно распахнулось, и бледная, растрепанная, окровавленная, разъяренная женщина высунулась из окна с воплем:
- Все кончено, он умер! Друг народа умер! Марат умер!.. Отмщение, отмщение!
- Это Катрин Эврар, это госпожа Марат! - завопила толпа.
Народ хотел ворваться в дверь, которую охраняли двое часовых.
Сквозь рев толпы я услышала бой часов, они пробили семь раз.
Толпа смела бы часовых, но тут прибыл комиссар с шестью полицейскими ближайшего поста.
Рядом с несчастным созданием, которое продолжало вопить, ломая руки, появился цирюльник.
- Смотрите, - сказал он, размахивая окровавленным ножом, - смотрите, вот нож, которым она его убила!
- Это все жирондисты! - закричала женщина. - Она приехала из Кана! Несчастная! Это они подослали ее, чтобы убить его!
Через открытое окно люди пытались рассмотреть, что происходит в доме; послышались возгласы:
- Я вижу его!
- Где?
- В ванне.
- Он мертв?
- Да, руки бессильно свесились, он весь в крови!
Потом послышался гул разъяренных голосов:
- Смерть жирондистам! Смерть предателям! Смерть друзьям Дюмурье!
Толпа была такой плотной, что я испугалась, как бы меня не задавили; видя, что тебя здесь нет, я стала думать, как бы мне отсюда выбраться, но вдруг почувствовала чью-то руку на своем плече.
Я обернулась и узнала Дантона.
- Что вы здесь делаете, вы хотите, чтобы вас задавили? - спросил он.
- Нет, - ответила я тихо, - но я услышала крики "Смерть жирондистам!", испугалась и прибежала.
- Он в самом деле мертв? - спросил он.
- Похоже, что да. Эта женщина распахнула окно и объявила, что он умер.
- Его смерть - важное событие, - сказал Дантон. - Теперь снова польется кровь.
- Мне кажется, наоборот: это Марат жаждал крови.
- Нет, он начал уставать. Ему на смену придут другие; они поднимут его опустевшую чашу и захотят утолить жажду. Видите ли, дитя мое, смерть Марата означает нашу смерть.
- Вашу смерть! - воскликнула я.
- Особенно мою. Этот человек стоял между мной и Робеспьером. Робеспьер обрушивался на него, когда не решался обрушиться на меня. Я поступал так же. Теперь, когда Марата нет, мы окажемся с Неподкупным лицом к лицу: больше некому принимать на себя удары. Теперь - или Робеспьер, или я, и, кто бы из нас ни пал в этой борьбе - Республике конец. Вы встретитесь с Жаком Мере раньше, чем я думал, дитя мое! А пока хотите увидеть Марата?
- Великий Боже! Что вы!
- Напрасно, это прелюбопытное зрелище, вы никогда больше такого не увидите. Говорят, его убила девушка ваших лет, такая же красавица, как вы.
- Девушка! - поразилась я. - Не может быть!
- Вы разве не верите, что в наше время могут быть Юдифи и Иаили?
- Девушка! Что могло толкнуть ее на такой поступок?
- Любовь к родине; она увидела, что Франция бездействует, и сделала за нее то, что нужно. Идемте, говорю вам, ручаюсь, что вы не пожалеете.
- Но как вы туда войдете?
- Так же, как сейчас входят Друэ, Шабо и Лежандр; я войду как депутат.
- А я как войду?
- А вы войдете об руку со мной. О, прежде чем один из нас - я или Робеспьер - падет, нам обоим еще нужно возвыситься.
Дантон потянул меня за собой. Я вздрогнула всем телом:
- Нет, ни за что!
- А я хочу, - продолжал он, - чтобы вы рассказали об этом зрелище вашему, вернее, нашему другу, когда нас с Робеспьером уже не будет.
Я покорно пошла за ним: меня вдруг охватило непреодолимое любопытство.
И все же в дверях я попыталась ускользнуть от Дантона.
- Ладно, - сказал он со смехом, - я просто хочу, чтобы вы убедились, что есть на свете мужчины - вернее, были, - еще более безобразные, чем я.
Я послушно шла за ним. Я знала, что увижу жуткую картину; но ужасное имеет свою притягательную силу, и оно неудержимо влекло меня к себе.
Поднявшись на семнадцать ступенек по наполовину деревянной, наполовину кирпичной лестнице с толстыми квадратными перилами, мы оказались на лестничной площадке.
Два солдата стояли у двери в квартиру. Мы прошли через первую комнату, куда проникло несколько любопытных, в мрачное, с окнами во двор, помещение, где набирали и фальцевали газету.
- Прямо, прямо, - сказал Дантон, - здесь владения начальника типографии и рабочих.
Оттуда мы прошли в маленькую гостиную, не только очень чистенькую, но очень уютную, что нас весьма удивило в жилище Марата. Правда, эта гостиная была не жилищем Марата, ведь у Марата не было ничего своего, - эта гостиная принадлежала бедному созданию, которое приютило его. Этот черный, кровожадный человек, этот мрачный буревестник, который только и делал, что драл глотку, на все лады призывая смерть на головы врагов, - так вот, Бог столь милостив и природа столь щедра, что этот человек нашел женщину, которая его полюбила.
Это она распахнула окно и стала выкрикивать проклятия его убийце.
Марата еще не перенесли в гостиную.
В гостиной собрались друзья дома, мастера-типографы: наборщики, фальцовщицы - рабочие, жившие за счет этого труженика, еще более бедного, чем они.
Наконец мы вошли в маленькую темную комнатку; ее освещали только две свечи да слабый свет уходящего дня, просачивающийся в окно.
Едва мы появились на пороге - Дантон, чья могучая фигура возвышалась надо всем вокруг, и я, опирающаяся на его руку, - старуха бросилась к нам, растопырив пальцы, словно хотела расцарапать мне лицо.
- Женщина, снова женщина! - завопила она. - Вдобавок молодая и хорошенькая! Вон отсюда, вам здесь не место, дура набитая!
Я хотела убежать, но Дантон удержал меня.
Потом он отстранил эту фурию, которая, уже давно предчувствовала, что смерть подкарауливает Марата, и никак не хотела впускать Шарлотту Корде, и сказал:
- Я Дантон.
- А, вы Дантон, - сказала Катрин, - и вы пришли посмотреть, не так ли? Понимаю, понимаю, труп врага всегда хорошо пахнет.
Она отошла и с сокрушенным видом села в углу.
И тут моим глазам открылось ужасное зрелище.