- Вы так думаете? Может, ревнивая соперница? Но ей было бы куда проще перерезать вам горло или плеснуть в лицо купоросом. А может быть, родственница, решившая погубить вашу репутацию? Но зачем? Чтобы расстроить свадьбу? Мужчины бывают непроходимо глупы в подобных вопросах. Как будто одна ночь на сеновале так много значит. Для вас это что-то значит?
- О, перестаньте! - воскликнула Мара, чуть покачнувшись и чувствуя, как кровь начинает стучать у нее в висках. - Нет никакой нужды смеяться надо мной.
- Я как раз собирался предложить вам немного передохнуть. По-моему, вам это просто необходимо.
Неужели в его голосе прозвучало сострадание? Она не могла бы этого утверждать с уверенностью. Но в одном он был прав: она нуждалась в отдыхе. Ей надо было собраться с мыслями. Сейчас она была просто не в состоянии здраво рассуждать. Еще немного, и она выдаст себя каким-нибудь неосторожным словом. Ее взгляд метнулся к повозкам, окружавшим костер, и невольно задержался на одной из них - расписанной синей и белой красками с золотыми завитушками. Она была новее и чище остальных.
- Где я буду спать? - устало спросила Мара, подбирая вокруг себя полы плаща.
Услыхав этот простой вопрос, Родерик вдруг почувствовал, что у него перехватило дыхание. Искушение привести ее в свою повозку, уложить в свою постель было так велико, что он не нашелся с ответом. Откуда она взялась, эта внезапная волна желания к растрепанной, пострадавшей от падения женщине, забывшей даже свое имя? Или только делающей вид, что забыла? Она была красива, но красивых женщин он видел и раньше, немало их перебывало в его постели. Но эта женщина его заинтриговала, возможно, благодаря тому, что он кое-что подозревал на ее счет, а возможно, просто благодаря своему напевному говору, такому же, как у его матери. Он сразу догадался, что она родом из Луизианы. Но женщин с загадочным прошлым в Париже было пруд пруди. Нет, в его отношении к ней крылось нечто большее, нечто неуловимое, не поддающееся определению, нечто такое, чего ему следовало опасаться. И все же его повозка была самым подходящим для нее местом. Кем бы она ни была.
Подняв глаза, Мара встретила его застывший, напряженный взгляд, и ее сердце вдруг учащенно забилось, а в душе родилась пугающая надежда, что принц готов облегчить ей задачу и что соблазнять его не придется. Маре вдруг стало страшно, но при этом ее охватило желание прикоснуться к нему. Отчего-то она была уверена, что именно этого он от нее и ждет. Желание росло неудержимо, она уже и сама не знала, что именно ею руководит: холодный расчет или физическая потребность. Впрочем, это ничего не меняло. Она не могла заставить себя шевельнуться.
Принц с непринужденной легкостью настоящего атлета вскочил на ноги. Его распоряжение, произнесенное четко и ясно, прорезало ночной воздух подобно смертоносному удару рапиры. Музыка мгновенно смолкла. Мужчины и женщины засуетились, собирая ковры и утварь, и поспешили скрыться в повозках или просто растворились в темноте. К Маре подошла молодая девушка, поклонилась, потом взяла ее под руку и повела к повозке, расписанной синими и белыми красками с позолотой. Мара с трудом передвигала ноги от усталости и даже ни разу не оглянулась.
Принц остался в одиночестве. Мрачным, отрешенным взглядом он смотрел на пляшущие языки костра. А затем опустился на оставшиеся ковры, взял мандолину и начал подбирать мелодию. Мара узнала мотив и застыла возле повозки. Ей пришлось усилием воли заставить себя сдвинуться с места. Она не знала, смеяться ей или сердиться, к глазам невольно подступили слезы. Мелодия, которую наигрывал принц, преследовала ее всю жизнь. Это была колыбельная.
2.
Повозка принца мало чем отличалась от остальных снаружи: разве что краска была посвежее. Но внутри она походила не на бедные кибитки цыган, а на королевские апартаменты. Предметы богатой обстановки были выбраны, как показалось Маре, с обдуманным расчетом, позволявшим судить о вкусах хозяина. Две стены просторного шатра на колесах были уставлены книгами на пяти языках - томами, посвященными философии, искусству, религии, истории, музыке и теории военного дела. Остальные две стены были изнутри отделаны деревянными панелями и увешаны бронзовыми, заправленными ворванью лампами на шарнирах. В одном углу стоял стол, заваленный нотными партитурами, из-под которых выглядывала рукоять шпаги в ножнах вороненой стали с бронзовыми накладками, а под столом были свалены музыкальные инструменты в футлярах. Вплотную к столу примыкало бюро-конторка с оправленной в золото чернильницей, золотым пером в держателе и аккуратной стопкой писчей бумаги. Возле конторки стоял стул с прямой спинкой, а рядом - удобное, обитое синим бархатом кресло с подголовником и скамеечкой для ног. Пол был покрыт турецким ковром в кремовых, золотистых и синих тонах. В нише, образованной двумя гардеробами, находилась кровать под балдахином, вознесенным на столбах в виде золоченых копий. Кровать с валиком и подушками в кремовых льняных наволочках была застелена кремовыми льняными простынями с маленькой, не бросающейся в глаза монограммой, и покрывалом из песцового меха. Обстановка создавала общее впечатление практичности в сочетании с утонченностью и роскошью.
Девушка, которая привела Мару в повозку, зажгла лампы, принесла таз, большой кувшин горячей воды, выложила льняное полотенце размером с простыню и кусок мыла с запахом сандалового дерева. Она предложила Маре свою помощь в приготовлении ко сну. Мара позволила ей снять с себя платье и расшнуровать корсет, а потом отослала ее. Уже через минуту она пожалела о своей поспешности. У нее не было ночной рубашки, ей не в чем было спать, кроме дневной сорочки и панталончиков.
Впрочем, это не имело значения. Больше всего ей хотелось остаться одной, лечь и закрыть глаза в темноте, чтобы не было больше никаких расспросов, испытующих взглядов, подозрений. Увы, она не могла спрятаться от своих собственных мыслей.
Она с успехом прошла первое испытание, хотя ей самой с трудом в это верилось. Лишь когда минуты растянулись в часы, она позволила себе в это поверить. Она встретилась с принцем здесь, в цыганском таборе, среди людей, считавших его одним из своих. Она оказалась в его повозке, она даже спала в его постели. Де Ланде оказался прав, уверяя, что это наилучший подход к принцу: здесь он был в своей стихии, здесь, вдали от города, он чувствовал себя непринужденно, здесь не было властей, к которым можно было бы обратиться, чтобы они приняли на себя заботу о ней, здесь внимание принца было устремлено на нее и ничто его не отвлекало. Кажется, ей удалось пробудить любопытство Родерика, а может быть, и его сочувствие.
Конечно, этого было недостаточно. Была у нее возможность, в этом Мара не сомневалась, сделать гораздо больше, но она не сумела ею воспользоваться. Ее решимость дрогнула, когда она столкнулась с принцем лицом к лицу. Больше она не должна допускать ничего подобного, она просто не может себе этого позволить - ради бабушки. Но вот сумеет ли она заставить себя улыбаться и кокетничать? Сможет ли она сделать последний шаг и лечь в постель с мужчиной?
Она резким рывком повернулась на спину и уставилась в темноту, освещенную только слабо тлеющим фитильком лампы. Она должна решиться на этот шаг. Она должна сблизиться с принцем, должна убедить его взять ее с собой, когда он будет возвращаться в Париж. Другого выхода нет.
Она подумала о бабушке, находившейся в руках де Ланде. Правда ли то, что у него в загородном замке множество гостей, или это был всего лишь предлог? Вдруг с бабушкой плохо обращаются? Где ее держат? В удобном деревенском доме или в какой-нибудь полуразрушенной средневековой крепости с темницами, с каменными кельями, где нет никакой обстановки, только тюфяк на полу, окно-бойница и дверь, запертая снаружи на засов? Может быть, это замок какого-нибудь аристократа, казненного в годы террора, полученный Николя де Ланде в награду за заслуги перед новой властью?
Во Франции было полно подобных мест. После революции дворянские усадьбы переходили из рук в руки десятки раз с каждой сменой правительства. Богатые земли и великолепные замки в долине Луары становились лакомой добычей нуворишей каждой новой администрации. Любая развалина, давшая имя соседней деревне, годилась, чтобы поставить перед фамилией благородную приставку "де" и приобщиться к блеску и славе прежних дней. Вот только жить в подобных домах мало кто хотел. Куда больше новоявленных аристократов манил Париж и двор Луи Филиппа, хотя все дружно уверяли, что он слишком благопристоен и пресен, к тому же в больших загородных домах гуляли сквозняки и зимой было невыносимо холодно.
По телу Мары, лежавшей в постели принца, пробежала дрожь. Это был внутренний холод, она не могла его прогнать, прячась под теплым, густым мехом. Она долго лежала, уставившись горящими, бессонными глазами в темноту.
Ее разбудил звук настолько тихий, что она даже не могла понять, что это было. Через минуту она поняла, что начался дождь. Он стучал по стенкам повозки - мерный, нескончаемый… Однако Мара догадалась, что, как ни настойчив был стук дождя, не он ее разбудил. Она приподнялась на локте.
- Не тревожьтесь, - раздался в темноте голос принца. - Я ищу лишь укрытия от дождя.
Предполагалось, что она потеряла память, но не здравый смысл и не мужество.
- Я вовсе не встревожена, - сухо ответила Мара.
- Неужели? Я не ожидал подобного хладнокровия.
Эти слова сопровождались легким шелестом. Не требовалось сильно напрягать воображение, чтобы понять, что он раздевается в темноте. Сердце Мары отчаянно и бурно заколотилось. Кровь удушливой волной прилила к ее груди: ей представилась новая возможность. Остро ощущая затянувшееся молчание, она стала подыскивать в уме подходящие слова.
- Вы… промокли?
- Как описавшийся младенец, которого некому переодеть и покачать, - ответил он со смехом.
Это был намек на их первый разговор. Мара решила пропустить его мимо ушей.
- Надеюсь, не из нежелания потревожить меня.
- Благородный рыцарь без страха и упрека, готовый страдать, лишь бы не потревожить уединения дамы? Боюсь, мне такая доблесть не по плечу. Нет, просто лошади забеспокоились.
- И вам пришлось поработать конюхом? - удивленно спросила Мара.
- Я был не один. Лошади являются жизненным обеспечением, средством передвижения и богатством цыган, особенно этого табора. Они разводят и продают породистых лошадей. Да я и сам не люблю путешествовать пешком.
Мара не сомневалась, что у него хватает слуг, чтобы позаботиться о лошадях. Однако он пошел ухаживать за ними сам. Это заставило ее призадуматься. Она считала, что он аристократ до мозга костей, в полной мере наделенный характерным для таких людей пренебрежением к представителям низшего сословия и животным, ко всему, что не имеет прямого отношения к его собственной драгоценной персоне. Но ей было не до размышлений о его личности. Что представляет собой принц как человек, не имело никакого отношения к ее миссии.
- Вы, должно быть… замерзли.
- Уж не предлагаете ли вы меня согреть?
Ей оставалось лишь сказать "да", но сама дерзость вопроса лишила ее решимости. Она торопливо ответила:
- Только поделиться одеялами.
Мара почувствовала слабое движение воздуха, потом его голос раздался совсем близко, словно он опустился на колени рядом с низким ложем:
- Неужели вы не позволите преклонить голову на вашу мягкую грудь, не покормите меня своим молоком и не укачаете перед сном?
- Я не… Я вам не кормилица! - Мара задохнулась не от страха или возмущения, а от какой-то незнакомой сладкой боли в груди.
- Вот и прекрасно, - заметил принц, поднимаясь одним стремительным рывком.
Он откинул край мехового покрывала и скользнул в постель. Мара ахнула и отпрянула от него, потом сообразила, что упускает прекрасную возможность, и замерла. Она чуть было не расплакалась от злости на себя. Надо же было быть такой дурой! Она должна научиться подчинять тело своей воле. Если принц сделает еще одну попытку, если протянет руку и дотронется до нее, она больше не должна отступать. И не отступит. Пошли ей бог сил принять его ласки и ответить на них.
Но он не сделал новой попытки. Его присутствие почти не ощущалось, с таким же успехом она могла быть в постели одна. Меховое покрывало ничуть не натянулось. Он как будто даже не дышал - такая вокруг стояла тишина. Очевидно, он обладал способностью мгновенно засыпать, ни разу даже не перевернувшись. Постепенно Мара тоже позволила своим мышцам расслабиться, ее глаза закрылись сами собой. Дождь, стучавший, не переставая, по стенкам шатра, успокаивал и навевал сон. Одно ее плечо обнажилось, ей стало холодно, и она осторожно натянула повыше меховое покрывало, устраиваясь поудобнее в поисках тепла.
Во второй раз Мару разбудил серый рассвет, проникший в повозку. Она неохотно подняла ресницы, немного потянулась, заглушая невольно вырвавшийся протестующий стон. Все мышцы болезненно ныли, плечо затекло и отказывалось ей служить. Однако не воспоминание о прошедшей ночи, а какое-то странное щекочущее ощущение заставило ее почувствовать, что она в постели не одна. Она повернула голову и уставилась прямо в синие глаза принца.
Он лежал на боку и наблюдал за ней, подпирая голову локтем. Покрывало соскользнуло до пояса, открывая ее взору мощный обнаженный торс. В мягком утреннем свете рельефно выступающие мускулы его широких плеч казались отлитыми из бронзы, на груди курчавились золотые волоски. В его глазах она ясно увидела восхищение, но в их глубоких тенях скрывалось что-то еще, какая-то напряженная мысль, возможно, даже подозрение?!
Пряди темных волос веером разметались по подушке. Прелестное лицо медленно розовело, даже грациозная шея и обольстительные изгибы груди, угадывающиеся под низким вырезом шелковой сорочки, заливались краской. Приоткрытые в удивлении губы, мягкие и влажные, были красиво изогнуты. Но ее рука, лежавшая на покрывале, была стиснута в кулак, а сумрачно-серые глаза под черными бровями и ресницами - настоящие ирландские глаза! - полны тревоги.
Родерик наклонился к ней. Ее шелковистые черные ресницы затрепетали и опустились. Она не сделала попытки отодвинуться. Поцеловать ее сейчас было бы неблагородно, но он оправдывал себя тем, что им движет не только обычное желание. Это легкое прикосновение станет проверкой. Интересно, как она это воспримет: ответит или оттолкнет его?
Мара лежала неподвижно, ее губы были прохладными, поначалу она не ответила на поцелуй, но прикосновение его отозвалось где-то в глубине ее естества. Ее страх отступил, сменился приятным теплом. Она шевельнулась, прижалась губами к его губам и тут же почувствовала легкое касание его языка.
Деннис целовал ее так на балу, засовывая свой горячий и мокрый язык ей в рот. С воспоминанием пришло и растущее ощущение паники. Она толкнула Родерика в плечо и резко отвернулась.
Он сразу же отпустил ее, но не отвел глаза, продолжая внимательно ее изучать. Повязка сбилась за ночь, открыв лилово-багровый синяк на ее виске. Под глазами залегли глубокие тени, тонкая, полупрозрачная кожа теперь пылала румянцем, вызванным каким-то неведомым ему чувством. Вокруг нее витал аромат тайны. Эта женщина, пришедшая к нему под покровом ночи, была не просто дамой, попавшей в беду и забывшей, кто она такая, она казалась ему прекрасной загадкой, которую он должен был разгадать во что бы то ни стало.
Придворные интриги и грызня политических группировок в половине стран Европы были знакомы ему не хуже, чем привычный ход его собственных мыслей. Он научился распознавать опасные подводные течения, и чутье никогда его не подводило. Он знал, что разумнее было бы оставить эту женщину у цыган. Но она уже успела очаровать его своими робкими авансами и мгновенными отступлениями. Что-то в ее глазах смущало его. Она напоминала ему затравленную гончими лань, которую он однажды видел на охоте. В ее глазах светился такой же горький упрек.
- Простите меня, - торопливо проговорил он. - Я не имел права пользоваться вашим бедственным положением.
Насколько было бы проще, если бы он действительно воспользовался положением и овладел ею! Все было бы уже кончено! Горькая и насмешливая улыбка тронула губы Мары и тотчас же пропала.
- Полагаю, вы привыкли просыпаться и… видеть женщину в вашей постели.
- Только не такую, для которой у меня нет имени. Я не знаю, кто вы и чем занимаетесь.
- Я вам сказала…
- Я все прекрасно помню. Это создает некоторое затруднение, не так ли? Я мог бы щелкать пальцами или подзывать вас свистом, но, мне кажется, это было бы неловко для нас обоих. Всякая новая душа, приходящая в этот мир, нуждается в имени, и, как новорожденный младенец, появившийся на свет только вчера, вы можете рассчитывать на крещение сегодня утром. Как же мы вас назовем? "Дорогая" звучало бы слишком банально. "Милый друг" - преждевременно.
- Да, - подтвердила Мара, бросив на него взгляд, полный негодования и испуга.
Она еще не была его любовницей, его "милым другом", и хотя его слова явно были сказаны в шутку, чтобы разрядить обстановку, ее не оставляло опасение, что он догадался о ее тайной цели. Говорили, что он наделен прямо-таки звериным чутьем.
- Может, стоит назвать вас Клер, Каролиной, Клелией или Хлоей? Не всякому дано самому выбрать себе имя.
Велик был соблазн назвать ему свое собственное имя, но Мара не могла себе этого позволить.
- Я не знаю. Зовите меня, как хотите.
- Вы меня искушаете. Цирцея, языческая колдунья, превращавшая мужчин в свиней? Дафна, во имя любви превратившаяся в лавр? А может быть, прекрасная изменница Елена?
- Не стоит так углубляться в древнегреческую мифологию. Может быть, вообще ничего не нужно? Может быть, я скоро вспомню свое имя.
- А может быть, и нет.
Как отвратительна эта фальшь! Мара опустила ресницы.
- Как это ни банально, пожалуй, я буду называть вас Ше-рй - дорогая.
- Как вам угодно.
- Вы голодны?
- Не очень.
- Но вчера вечером вы ничего не ели… разве что до того, как попали к нам. У вас жар?
Он протянул руку и пощупал ее лоб. Лишь огромным усилием воли она удержалась, чтобы не отшатнуться.
- По-моему, нет.
- Нет, - согласился он, убрав руку. - Что же могло бы разжечь ваш аппетит? Соловьиные язычки? Средиземноморские акриды в вине, открывающем врата сердца?
- Нет, - Мара содрогнулась от отвращения.
- Ну тогда, может быть, вы согласитесь на булочку и чашку кофе с козьим молоком?
Если он намеревался доказать ей, что простая пища лучше акрид в вине, ему это удалось. Когда она кивнула, он улыбнулся, плавным движением выскользнул из постели и начал одеваться. Мара упорно смотрела только на свои руки, остро ощущая, как горят ее щеки. Он спал голым. Она так и думала, но думать - это одно, а знать наверняка - совсем другое. Сильный, мужественный, полный жизни, этот человек как будто излучал величие, дарованное ему королевским титулом. Он провел с ней ночь в одной постели, но не тронул ее. Она чувствовала себя униженной и как будто вдвойне виноватой. Надо было сделать что-нибудь - все, что угодно! - чтобы его привлечь, но использовать мужчину, да еще такого внимательного по отношению к женщине, было бессовестно. Увы, ничего другого ей не оставалось.