Итак, она была замужем: не прежняя принцесса Английская, робкая маленькая девочка, всеми унижаемая и игнорируемая, а мадам французского двора, самая важная дама во всей Франции после королевы Марии-Терезы и королевы-матери Анны.
Когда пришло время покинуть мать и отправиться с Филиппом в Тюильри, ее охватил страх.
Он был нежен с ней и никоим образом не домогался любви, так что она поверила в его благородство. В течение всего медового месяца он был добр, просил ее не бояться его, разве не было это верным признаком его любви к молодой жене?
Она постоянно напоминала себе, что все дети королей обязаны жениться или выходить замуж, и сейчас они исполняли эту обязанность. Если бы между ними в придачу ко всему возникла любовь, их можно было бы назвать счастливчиками, но такое происходило далеко не со всеми.
Филипп, думала она иногда, больше влюблен в себя, чем в нее. Ему нравилось, когда она восхищалась его одеждой и драгоценностями. Скоро она поняла, что с ним будет нетрудно жить. Он ненамного старше ее, и вообще, она, кажется, зря нагоняла на себя страхи.
Иногда она ловила на себе его взгляды - тревожные, испытующие, словно он отыскивал в ней что-то невидимое ей, и находил нечто, что непонятным образом пленяло его.
Однажды он сказал:
- Моя любимая Генриетта, ты очаровательна, но твоя красота не всем очевидна. Нужно уметь всматриваться, чтобы увидеть ее, и только тогда становится очевидной ее пленительная сила и ее непохожесть на красоту других, и тогда все остальные красавицы кажутся рядом с тобой жирными и вульгарными.
Она сказала в ответ:
- Ты любишь меня, Филипп, поэтому видишь достоинства там, где другим заметны лишь недостатки.
Он украдкой улыбнулся и чуть погодя добавил:
- Поскольку все эти достоинства принадлежат моей жене, а значит, мне, я хочу, чтобы и другие видели их и завидовали моему счастью.
За время медового месяца Генриетта повеселела; она поняла, что сделала важное открытие: ей нечего больше бояться Филиппа; он добр и не претендует на ту любовь, которую она все равно не в состоянии ему дать. Похоже было, что, как и она, он воспринимает их интимную близость только как долг, связанный с необходимостью произвести на свет ребенка. Самое главное: она больше не подвергалась унижениям. Филипп то и дело заводил речь о вечеринках и прочих зрелищах, которые они должны дать в качестве месье и мадам Франции, и она ощущала растущую готовность с головой уйти в их подготовку.
- Тебе следует повеселиться, Генриетта, - говорил он ей не раз и не два. - Ты страдала, живя в тени, но теперь над твоей головой засияли лучи солнца и ты раскроешься, словно цветок. Скоро ты в этом убедишься, и другие тоже.
Он продолжал:
- Не стоит нам оставаться здесь в уединении надолго. Мы не должны забывать, что мы - месье и мадам, и есть те, кого мы должны принять в первую очередь. Я имею в виду брата. Давай организуем грандиозный бал, только надо подумать, кого мы пригласим. Во-первых, в списке не будет Марии-Терезы. Бедная Мария-Тереза! Она в положении, о котором может только мечтать страна, но, готов бить об заклад, вид у нее сейчас непригляднее, чем когда-либо. Мы снабдим Людовика другой дамой. Кто бы это мог быть? Мадам де Суассон?.. Возможно… Но хватит о Людовике! Это будет твой первый выход в свет в роли мадам, и я хочу, чтобы он всем запомнился. Твоя мантия, какого она будет цвета? Цвета пергамента, я полагаю? Это подчеркнет твои темные глаза, так же как и пурпурная подкладка, проглядывающая в прорезях. Волосы твои будут украшены драгоценностями… Заруби себе на носу, Генриетта, ты больше не в изгнании. Ты - мадам, мадам двора, первая леди бала, поскольку ни моей, ни твоей матери не будет, как и бедняжки Марии-Терезы; ей предстоит лежать на постели, донашивая благословенного наследника Франции!
- Филипп, я почти не видела тебя таким возбужденным.
- Я весь в мыслях о твоем триумфе. Как я буду горд за тебя! Генриетта, дай мне возможность гордиться тобой! Сделай так, чтобы все мужчины умерли от зависти!
Она засмеялась и с восторгом отдалась приготовлениям к первому званому вечеру. Для услаждения королевского величества предполагалось организовать ослепительный балет. Она и Филипп… будут танцевать вместе. Их первый выход в свет перед лицом короля должен превзойти все, что было когда-либо раньше.
Она веселилась и дурачилась. Она писала стихи, распевала их, положенные на музыку, подолгу отрабатывала танцы; ее наряд должен стать самым прекрасным из всех, которые у нее когда-либо были. Поскольку жизнь сделала новый поворот, она собиралась с головой уйти в веселость, присущую ее натуре, но долгое время скрытую под спудом.
Филипп подолгу наблюдал за ее приготовлениями, аплодировал ей, целовал в конце репетиции.
- Все мужчины умрут от зависти ко мне этим вечером, - заявил он. - Все мужчины!
Веселая и оживленная как никогда прежде, она приветствовала появление Людовика, грациозно присев, когда король протянул ей руку для поцелуя.
Перед отъездом в Тюильри он пожелал жене спокойной ночи и подумал, до чего же она некрасива и бледна. Королева лежала на кровати, играя с фрейлинами в карты. Оторвав голодные глаза от блюда со сладостями, лежавшего у нее на постели, Мария-Тереза взглянула на него, и он в который уже раз ощутил себя лакомым кусочком, самым крупным и самым сладким из всех. На него вновь накатила дурнота, и он ощутил злость оттого, что дочь испанского короля оказалась непохожей на мадам де Суассон.
Теперь перед ним стояла Генриетта. Боже! Такая великолепная, такая красивая! Ему еще не приходилось видеть ее такой. Вся его жалость к маленькой кузине вмиг улетучилась, и осталось возбуждение, природы которого он не понимал.
- Пусть это будет моей привилегией, - сказал он, - открыть бал в паре с вами, кузина, а впрочем, нет, ведь вы отныне моя сестра!
И он взял Генриетту за руку.
Она одновременно ощутила восхищение при виде его красоты и отчаяние от мысли, что это ее брат, а не муж. Впрочем, сейчас он смотрел на нее, как никогда прежде не смотрел. Заиграли скрипки, и танцующие пары последовали за ними.
- Вы изменились, - сказал Людовик.
- Неужели, ваше величество?
- Замужество оказало на вас влияние.
- Ваше величество всегда видели во мне сестру изгнанного короля, а сейчас увидели в той же женщине сестру царствующего короля и… жену вашего брата.
- Генриетта, - прошептал он. - Я так рад, что вы - моя сестра.
Ее глаза вдруг наполнились слезами, и он увидел это. И тут внезапно все для него стало ясно. Так много женщин любят его, и вот еще одна.
Он был тих на протяжении танца, зато она вновь стала оживленной и красивой. Такой она оставалась весь вечер, и это было для нее началом новой жизни. Она знала, что все присутствующие в этом громадном зале не сводят с нее глаз и поражаются переменам, произошедшим с ней. Она почти слышала их голоса, видела в глазах немой вопрос: та ли это маленькая Генриетта, тихая крошка принцесса, всегда такая робкая, худенькая, в любую секунду готовая забиться в угол? Неужели замужество сделало ее такой? Неужели под тихой и скромной внешностью таились такое обаяние и жизнерадостность?
Людовик был совершенно увлечен. Он не замечал мадам де Суассон, он просто был не в силах отойти от Генриетты, и она почувствовала, как безрассудная смелость охватывает ее. Слишком долго она страдала от того, что король не находил ее привлекательной!
Он сказал ей:
- Теперь когда королева не вполне здорова, вы могли бы во многих вещах помочь мне. Нам нужна дама, которой можно поручить руководство двором. К сожалению, моя мать скорбит в связи со смертью кардинала, жена нездорова…
- Я сделаю все, чтобы оказаться хорошей заменой им, - прошептала Генриетта.
- Заменой? - сказал Людовик. - О… Генриетта!
- Ваше величество нашли меня изменившейся. Но разве я так сильно изменилась? Я такая же худенькая, как и раньше.
- Да, изящная, как веточка вербы.
- Или как кожа и кости Святой Невинности. Помните?
- Вы стыдите меня! - воскликнул Людовик. - Между тем я сейчас думаю, каким дураком, каким законченным болваном я был, Генриетта!
- Ваше величество!..
- Я думаю о том, что могло бы произойти. О том, что мог оказаться на месте Филиппа. Она прервала его:
- Ваше величество, что бы я только не отдала, чтобы видеть вас рядом с собой год назад!..
- Так вы…
- Вы сомневаетесь в том, что кто-то может видеть ваше величество и не полюбить?
- Что же нам делать? - сказал король. - Какое несчастье! Вы и я… и узнать об этом так поздно!
Она сказала:
- Мы, отпрыски королевских фамилий, несем на себе бремя государственных обязанностей. Но это не может помешать нам быть друзьями. Для меня достаточно находиться рядом с вами и как можно чаще видеть вас.
- Да, как можно чаще. Так оно и будет, Генриетта. Вы самое совершенное создание моего двора, и вы… жена Филиппа.
Весь вечер они провели вместе, и мадам в этот вечер была как никогда весела. Это самые счастливые мгновения в моей жизни, сказала она самой себе.
Филипп с бесконечным удовлетворением наблюдал за женой и братом: теперь он имел то, что желал Людовик. Это был достойный реванш за все унижения, которые он испытал в детстве.
Людовик хотел Генриетту, а Генриетта была женой Филиппа.
Глава 8
Генриетта ощущала себя счастливой, как никогда в жизни. Ее полюбил Людовик и теперь постоянно искал повод для того, чтобы находиться рядом с нею. Ей было поручено руководство двором - в содружестве с самим королем. Людовик по сто раз на дню называл себя последним дураком за то, что мог жениться на ней, но оказался слепцом. Ему стало ясно, что он всегда был неравнодушен к ней, что то сочувствие, которое она вызывала в нем, и было любовью в ее чистейшем проявлении. Он понял, что оказался простаком, никогда не мыслившим самостоятельно, потому что находилось множество других, делавших это за него, и ему было недосуг опереться на собственный ум, потому что все вокруг на сто голосов пели ему о его совершенстве, более достойном бога, нежели человека. Ему не приходилось заниматься самоанализом, ведь он и без того был совершенством; и он с усердием занимался гимнастикой и вольтижировкой вместо того, чтобы учиться в полной мере использовать свои мозги.
Он впервые увидел в себе жертву собственного самодовольства и близорукости. Рядом с ним находился достойный его человек, блистательная женщина, к тому же любящая его, а он умудрился видеть в ней то, что видели и другие: маленькую, грустную кузину, достойную разве что жалости.
Если Генриетта и изменилась, то тоже самое можно теперь сказать и о Людовике. Он больше не был прежним королем-марионеткой. Мазарини умер, и он стремился стать истинным королем Франции. Он рос на глазах, и в этом ему помогала любовь к Генриетте, ибо она помогла ему ощутить, что он больше не мальчик, а мужчина, который ко всему прочему должен соответствовать своему королевскому званию.
Казалось, он вырос не только духовно, но и физически. Он стал по крайней мере на три дюйма выше большинства мужчин вокруг себя, и казался еще более высоким на своих высоких каблуках, в парике из тугих, завитых волос, падавших ему на брови, и широкополой темно-фиолетовой шляпе. Это была поистине величественная персона, подлинный глава двора, каковым он раньше не был.
В эти дни Людовику, как и Генриетте, достаточно было знать, что они любят друг друга. Их связь казалась самой совершенной из всех возможных, потому что в ней не могло быть, как тогда им представлялось, апогея, а следовательно, и нисходящей линии. Оба они, и Людовик, и Генриетта, были слишком чувствительны к соблюдению этикета, чтобы допустить саму мысль о том, что Генриетта может оказаться любовницей короля - не только из-за их понимания брака как прирожденного долга, но и из-за близости, которую дало Генриетте ее замужество с Филиппом.
Фонтенбло, загородная резиденция французских монархов, казалось, создана для их романа. В его сверкающих позолотой салонах Людовик шептал Генриетте признания в любви и вновь повторял эти слова во время прогулок по парку. Король наслаждался близостью к природе и отсутствием церемонности, и Фонтенбло на это время стало его любимым местом отдыха. Ему нравилось бывать там с Генриеттой, королевой его двора, нравилось гулять здесь с друзьями, играть в биллиард или пикет. Генриетта всегда находилась рядом, его рука покоилась на ее руке, его открытые глаза светились нежностью; им нравилось обсуждать планы перестройки Версаля, проектировать длинные галереи, обрамленные апельсиновыми деревьями в серебряных кадках и озаряемые блеском свечей в люстрах из горного хрусталя. Когда им хотелось побыть одним, они бродили по парку, высматривая деревья и кустарники, которые пересадят из Фонтенбло в Версаль, чтобы украсить сады, статуи и фонтаны нового дворца.
Но особую жизнь новому сооружению должны придать фигуры людей, двигавшиеся по этому обустроенному и организованному пространству: сверкание драгоценностей, шорох атласа и шелков, голубые, зеленые и алые перья, свисающие на плечи, воздух, наполненный ароматом духов. А еще - блестящие разноцветные веера с искусной инкрустацией, мастерски вышитые перчатки, сверкающие алмазами шпаги, золоченые шпоры. В центре же всего этого великолепия - две царственные особы, двое влюбленных: Генриетта, так непохожая на других своей хрупкостью и изяществом, как никогда оживленная и веселая, и тут же - Людовик в парче с черными кружевами, в шелках, бархате и атласе, усыпанный драгоценностями, на шляпе - сверкающие бриллианты, над всеми возвышающийся подлинный король этого рукотворного рая.
Ему хотелось сторицей отплатить Генриетте за все годы пренебрежения. Он сажал ее на место королевы в четверг на страстной неделе в церемонии омовения ног бедноты. Во время больших представлений он открывал балы танцем с Генриеттой. "Где король, там и мадам", - говорили при дворе.
Ей едва исполнилось семнадцать, она была романтически и страстно влюблена. Людовик с его мужской красотой и вновь обретенным авторитетом был тем, кого она искала, в нем воплотилось все, что ей хотелось видеть в любимом. Она не ощущала необходимости в сексуальном удовлетворении; опыт с Филиппом в этом вопросе не сделал интимную жизнь для нее привлекательной. Это была идеальная любовь, романтическая, идиллическая, незамутненная грязью обыденности.
Она имела огромное влияние на короля. Под впечатлением знакомства с нею он обратился к развлечениям более интеллектуального порядка. Они вместе писали стихи и декламировали их под бурные аплодисменты придворных.
Иногда Генриетта и фрейлины из ее свиты отправлялись купаться в лесных ручьях и речках. Король скакал через лес, чтобы приветствовать ее возвращение с купания и проводить обратно во дворец. Еще более прекрасная, чем раньше, она была совершенно неотразима на лошади в великолепном парчовом одеянии, украшенном кружевами, с бриллиантовым плюмажем на шляпе, бросающей тень на лицо; бок о бок с Людовиком они и ехали во главе кавалькады.
То и дело устраивали пикники. Кроме того, Генриетта побудила короля обратиться к искусству, и музыканты подолгу играли для них, пока они вдвоем плавали по реке в гондоле, украшенной пурпурным бархатом и золотом. Сидя на лужайке, рука в руке, или скача по лесам бок о бок, они планировали увеселения на последующие дни.
Для Генриетты это было изумительное лето. После охоты, затягивавшейся за полночь, Генриетта и король часто гуляли одни по ночным лужайкам. Если в какие-то из дней они по какой-либо причине не могли видеть друг друга, тогда они писали друг другу записки.
Она знакомила его со знаменитостями тех дней. Музыку к королевскому балету писал Люлли, а лирические стихи - Мольер. Людовик начал читать романы Мадлен де Скюдери и драмы ее брата Жоржа. Поскольку Генриетта стремилась поддерживать писателей, Людовик невольно следовал ее примеру. И к его изумлению, ему открылся новый удивительный мир.
Двор изменился; он стал более интеллектуальным, а потому более утонченным, чем был долгое время до того. "Мы возвращаемся ко временам Франциска I, - говорили в окружении короля. - Он любит писателей больше, чем других. А еще он любит свою сестру".
Было невозможно не заметить эти новые отношения. В отсутствии короля обычным делом стали иронические взгляды и покачивания головой.
- Итак, мадам его новая любовница, - говорили вокруг. - Что за ситуация, однако! А месье? Что думает месье по поводу того, что его медовый месяц прерван?
До Филиппа быстро дошли эти пересуды, и ему стал понятен смысл иронических переглядываний в его присутствии. Де Гиш оказался трижды прав в своих догадках: Людовик влюблен в Генриетту, и влюблен давно, просто сам об этом не догадывался.
Король Франции завидовал брату. Это вполне удовлетворяло Филиппа. Но все оборачивалось не так, как ему хотелось. Вместо того чтобы мучиться ревностью, Людовик предавался романтическим грезам любви и был вполне доволен жизнью. Словом, Филипп был расстроен.
Он гулял в садах Сен-Клу с милым дружком де Гишем. Вообще-то, ему полагалось чувствовать себя удовлетворенным. Дворец был великолепен, особенно после того как два выдающихся архитектора Лепант и Жирар достроили его как подарок к свадьбе Филиппа. Прекрасные аллеи и сады распланированы самим Ле Нотром, а фонтаны, не уступавшие фонтанам Фонтенбло, сооружены по чертежам Мансара. С террасы можно видеть реку, несущую свои воды к Парижу. Подстриженные тисы, палисадники, цветники, апельсиновые деревья, скульптурные изображения греческих богов и нимф придавали ансамблю дополнительное великолепие. Сен-Клу и в самом деле был прекрасен, и он мог гордиться, имея в своем распоряжении такой дворец. Мадам может проводить с королем сколько угодно времени, думал он, его это не касается. У него есть собственные друзья для развлечений, а кроме того, его неизменно радует мысль, что Людовик должен постоянно сравнивать жену брата со своей и, следовательно, завидовать Филиппу.
И все равно, все шло не так, как он предполагал.
- Ты был прав, - сказал он своему дружку. - Людовик действительно влюблен в нее. Мне нужно было жениться на ней, чтобы у него открылись глаза.
- Она изменилась, не так ли? - тихо спросил де Гиш. - Вот и ответ. Кто узнает в твоей жене малышку Генриетту, тихую девочку, которой она была до замужества. Теперь она показала всему свету, что в ней открыт кладезь очарования. Она обладает умом, и я рад отметить это. Генриетта не разделяет взгляды короля на жизнь, что еще приятнее отметить. Она истинный друг всех самых просвещенных представителей двора. Она показала нашим придворным, что есть более приятные вещи, чем жиреть, лежа на боку. Генриетта счастливица, оттого что является не только самой элегантной, но и самой привлекательной женщиной двора. А быть элегантной и привлекательной, это больше, чем быть просто красивой.