Но перед тем, как выехать в Сен-Клу, де Вард пришел к королю и попросил у него аудиенции. Извинившись перед его величеством за внезапное вторжение, он предложил королю прогуляться с ним по галерее, чтобы он, де Вард, смог привести некоторые доказательства того, что его предостережения были выслушаны недостаточно внимательно.
Людовик нахмурился, но, несмотря на раздражение, согласился последовать его предложению, и они пошли по галерее.
Де Вард начал:
- Сир, вы недооценили мои предостережения касательно мадам.
- Я не желаю возвращаться к этой теме.
- Ваше величество, позвольте мне сказать несколько слов в свою защиту.
- А кто вас обвиняет?
- Когда я открыл вам глаза на вероломное поведение мадам, вступившей в изменническую переписку с братом, моей единственной мыслью было послужить вашему величеству. Тем не менее ваше величество предпочло поверить уверениям мадам. - Де Вард поклонился. - Мне ничего не осталось, кроме как принять ваше царственное решение. Но только что ко двору вернулся месье де Гиш, клятвенно обещавший не видеться с мадам.
- Это надо понимать как намек на несоблюдение им своего обязательства? - спросил Людовик.
- У меня в кармане его письмо к мадам - признание в вечной любви к ней. При этом он, естественно, знал, что нарушает приказ вашего величества.
- Что же, он мужчина, и он влюблен, - задумчиво сказал Людовик.
- А мадам? Она тоже всего лишь влюбленная женщина?
Людовик был задет в самое больное место и не на шутку рассердился. Да, его любовницей была сейчас Ла Вальер, и он пылал к ней страстью, но в лице Генриетты он вынашивал и пестовал любовь иного рода - идеальную и бескорыстную. Если же она при всех заверениях в ответной любви принимает тайком любовника - это будет чересчур! Не она ли клялась в том, что не имеет любовников и упрекала его в неверности? И вот, в эти самые дни, она, возможно, хохочет над ним вместе с де Гишем?
Он сказал:
- Прихватите это письмо для мадам. Я поеду с вами, но спрячусь внизу перед тем, как вы вручите ей письмо. Если она мне друг, в чем неоднократно клялась, она не станет читать письмо, посланное ей в нарушение моего категорического запрета.
Де Вард кивнул.
Людовик взял у него письмо де Гиша, прочел и вновь воспылал ревностью.
Я был обманут, подумал он. Я уверял себя, что, женившись на Генриетте, был бы счастливейшим из живущих на земле. Я возносил ее в своей душе, но если этот человек ее любовник, она недостойна такой идеальной любви.
Ход мыслей был характерен для Людовика: сам проявляя редкостную неверность, он требовал от других обратного. Генриетта сразу подметила в нем это противоречие, но она любила его не за добродетель, как, впрочем, и Чарлза.
Король и де Вард приехали в Сен-Клу и, спрятавшись в чулане, король приготовился ждать.
Увидев, что ей принес де Вард, Генриетта отвернулась.
- Вы принесли мне то, что я не желаю видеть, - сказала она. - Можете вернуть письмо тому, кто написал его, и прибавьте, что он нарушил запрет короля, поступив подобным образом.
Де Вард, упав на колени, ловил ее руки и, призвав на помощь всю силу своего обаяния, жертвой которого пала не одна женщина при дворе, попытался все же всучить ей письмо.
Но Генриетта одинаково не любила ни де Варда, ни де Гиша, хотя питала некоторую привязанность к последнему.
- Прошу вас оставить меня, - сказала она. - Не хочу больше слышать ни о ком из вас. Я мечтаю об одном: чтобы меня оставили в покое; и без того вы уже причинили мне слишком много зла.
Де Вард, поклонившись, вышел, и тут же перед Генриеттой возник Людовик. Она была ошеломлена, поняв, что он за ней только что подглядывал; впрочем, в то же время это было большим облегчением - знать, что король вновь ее друг.
- Я видел своими глазами, как ты отбрила этих молодчиков, и прошу простить меня за то, что я верил всем этим домыслам в твой адрес. Я слишком ревновал. Боже, в какое ужасное положение мы с тобой попали!
- Будь у меня возможность видеть тебя чаще, как прежде, я была бы счастлива, - сказала она.
- Мы снова будем неразлучны, как раньше. Мое благоволение снова ваше. Генриетта, наша любовь - священная страсть, и она превыше земной любви…
И какое-то время они чувствовали себя как в те дни, когда открыли для себя друг друга.
Но обещание наказать де Варда вновь не было выполнено, и по-прежнему король ревновал ее к Чарлзу.
Один из придворных давал бал-маскарад, а поскольку король не смог присутствовать, главными персонами на нем должны были стать мадам и месье.
Как всегда в канун бала всех охватила лихорадка; многих возбуждала и радовала мысль о возможности пофлиртовать под прикрытием париков и масок; Генриетту тоже радовала возможность оказаться неузнаваемой.
В карете - не собственной, а наемной, чтобы не выдать себя - они с Филиппом подъехали к особняку. Филипп едва обронил два слова за дорогу: последнее время он перестал проявлять к жене хоть какой-то интерес. Конечно, он был доволен, что та подарила ему сына, не в пример дофину - крепыша и здоровяка, как рад был, что его дочь жива, а у короля - умерла. Дух соперничества вряд ли оставит его до конца жизни: Анна Австрийская и Мазарини слишком сильно давили на его самолюбие в детстве, ежеминутно напоминая ему, что его брат - король.
Выйдя из кареты, Филипп дал руку ближайшей даме, а Генриетту немедленно вызвался сопровождать какой-то мужчина.
Генриетта подала руку и сквозь атласный рукав ощутила, что мужчина до предела возбужден.
- Мы с вами уже встречались, месье? - спросила она.
Он ответил:
- Да, мадам.
- Так вы узнали меня?
- Как не узнать самую элегантную и красивую даму двора? Мадам подобно нежной лилии в окружении безобразных сорняков.
- Тогда, раз вы меня узнали, прошу вас, не выдавайте меня. В конце концов - это бал-маскарад. Взглянув в сторону кавалера, она невольно задержала взгляд на его руке. Ей вспомнилось, что в последнем сражении де Гиш, по слухам, потерял несколько пальцев. Рука этого человека тоже была искалечена.
У Генриетты перехватило дыхание. Как она могла допустить такую оплошность? У ее партнера даже в маске была слишком характерная внешность - внешность де Гиша, лихача и авантюриста, высоченного - пусть и не такого, как Людовик, - здоровяка. Теперь она обнаружила, что и маска его не в силах скрыть красиво вырезанный нос и чувственный рот.
Не мытьем, так катаньем он решил встретиться с ней, подумала она. Но это же безумие! Если Людовику станет известно о такой встрече, он решит, что это я подстроила ее.
- Месье, - сказала она, - я хочу, чтобы вы оставили меня, как только мы поднимемся вверх по лестнице.
- Мадам… бесценная мадам… Но я надеялся стать вашим кавалером на более продолжительное время.
- Вы глупец! - воскликнула она. - Мне известно, кто вы, как, впрочем, и другим. И если вы меня узнали, то это смогут сделать и другие.
- Мадам, мне нужно поговорить с вами, и пришлось ухватиться за эту возможность. Я не мог перенести такой долгой разлуки с вами.
- Месье де Гиш, вам хотя бы понятно, что вы нарушаете приказ короля? И подставляете под удар себя… и меня.
- Дело не в одном только желании видеть вас. Мне нужно предупредить вас: вы даже не подозреваете, до какой степени вероломны де Вард и его любовница.
- Думаю, мне это известно. Они пытались опорочить меня в глазах короля.
- Прошу вас, выслушайте меня! Де Вард стремится погубить и вас, и меня, а мадам Суассон помогает ему из ревности к вам. Де Вард сейчас не в особом почете у короля, но Людовик по-прежнему слаб до любовниц, и мадам Суассон вовсю пользуется этим, чтобы настроить его против вас. Она донесла королю о вашем предложении брату захватить Дюнкерк, для чего якобы я готов предоставить в распоряжение англичан свой полк.
У Генриетты замерло дыхание от ужаса.
- Но это бред!
- Бред ревности… и зависти. Эти чувства побуждают к мести. Король давно подозревает, что вы готовы служить вашему брату скорее, чем ему. Остерегайтесь, мадам, ради всех святых - остерегайтесь!
Филипп уже поднялся по лестнице и, повернувшись, наблюдал за ними. Генриетта прошептала:
- Он слишком хорошо знаком с вами и наверняка узнал своего бывшего друга. Учтите, он так и не простил вам то, что вы предпочли меня ему. У него тоже своего рода бред ревности. Прошу вас, месье де Гиш, как только мы поднимемся, вы меня оставите. И покинете этот зал. Вам небезопасно находиться здесь.
Когда позади осталась последняя ступенька, Генриетта торопливо отвернулась от него и пошла в направлении Филиппа. В этой спешке она неосторожно наступила на платье и, споткнувшись, упала. И тут же де Гиш бросился вперед, чтобы помочь ей подняться.
Вокруг нее возникло легкое движение. Кто-то отчетливо проговорил:
- Мадам упала в обморок!
Генриетта сообразила, что ее узнали, и что в данный момент она в руках де Гиша. Она торопливо освободилась, но прежде, чем успела что-либо сделать, услышала за спиной циничный комментарий де Варда.
- Бьюсь об заклад, это мадам! Такую красоту и изящество не скроешь никакой маской. Но кто же этот таинственный спаситель? Надеюсь, нас простят за наше маленькое любопытство к этой персоне.
И, шагнув к де Гишу, он резким движением сорвал с него маску.
По залу пробежал шепот:
- Де Гиш!
- Он самый, наш бравый вояка! - насмешливо сказал де Вард. - Впрочем, это и неудивительно! Кавалеру всегда нужно находиться под рукой дамы… особенно если эта дама - мадам двора.
- Месье де Вард, - хладнокровно и с достоинством ответил де Гиш, - мои друзья завтра утром принесут вам вызов.
Да Вард с издевкой поклонился.
- Уверяю вас, месье, им будет оказан наилучший прием.
Де Гиш развернулся и проложил себе дорогу через толпу, покинув бальный зал.
Филипп с побелевшими от ярости губами - никогда еще де Гиш не казался ему таким красивым - подал руку жене и повел ее.
Весь вечер одетые в маски гости ни о чем другом не говорили, и Генриетта знала, что прежде, чем кончится ночь, новость эта достигнет ушей короля.
При встрече она умоляла короля поверить в ее невиновность. Тот был любезен, охотно согласился, что де Вард - негодяй, но по-прежнему дал ему возможность гулять на свободе. В глубине души Генриетта понимала, что король по-прежнему не верит в ее полную невиновность.
Ей не к кому было обратиться за помощью, и тогда она решила написать единственному человеку, которому могла доверять от начала и до конца.
Она писала:
"Я упросила посла курьера известить тебя о происшествии, в котором был замешан де Вард. Вопрос стоит настолько серьезно, что от решения его может зависеть вся моя дальнейшая жизнь здесь. Если я не добьюсь защиты, любой подданный короля будет вправе оскорбить меня, зная, что его действия окажутся безнаказанными. Вся Франция с нетерпением ждет развязки скандала. Умоляю тебя, ради твоей любви ко мне, потребуй от короля правосудия. Надеюсь, что уважение, которым ты пользуешься здесь, поможет тебе в этом деле. Это будет не первый случай, когда ты придешь мне на помощь, но без этой помощи мне трудно рассчитывать на справедливое решение вопроса".
Она знала, что ее призыв будет услышан. Так и произошло. Чарлз немедленно ответил, что она может рассчитывать на его поддержку.
Через две недели де Вард был заключен в Бастилию.
Оставался де Гиш. Что доступ ко двору отныне будет ему заказан, было ясно как Божий день. Маршал де Грамон, отец бедняги, посоветовал просить у Людовика аудиенции и убедить короля, что он не служил и не будет служить другому господину. После этой встречи следовало немедленно уехать и никогда не видеться с Генриеттой.
Так и было сделано, но в одном де Гиш пошел против совета отца. Он не мог удержаться от последнего свидания с Генриеттой и, одевшись в ливрею слуги мадам де Ла Вальер, имел возможность увидеть Генриетту, когда та переезжала из Пале-Рояля в Лувр.
После этого он отбыл в Голландию, и там началась его блистательная военная карьера.
На деле де Гиша и де Варда был поставлен крест, по крайней мере так полагал король. В душе, однако, ему по-прежнему не давала покоя мысль о связи между Генриеттой и ее братом.
Глава 10
Со времени заточения де Варда и высылки де Гиша прошел год.
Людовик часто бывал в обществе Генриетты. Он был неизменно нежен и вел себя как влюбленный, хотя временами она чувствовала, что его вновь и вновь посещают подозрения, и это касается ее брата Чарлза.
Теперь, когда Людовик утвердил себя в качестве истинного правителя Франции, он начал осознавать, что мог бы использовать влияние брата на Генриетту в переговорах между двумя государствами. Более того, живостью и остротой ума Генриетта не уступала ни одному из его государственных мужей, а Людовик был достаточно сообразителен, чтобы понять, что влюбленная в него женщина в состоянии сослужить лучшую службу нежели тот, кто служит ради почестей и славы.
Оставалось одно сомнение, вновь и вновь возникавшее в его сознании: не была ли любовь Генриетты к брату сильнее, чем к нему?
Полной уверенности не было, а между тем этот вопрос не давал королю покоя. Любовь его и Генриетты друг к другу представляла для него больший интерес и занимала его больше, чем та понятная и обычная страсть, с которой он относился к Ла Вальер и ее новой сопернице мадам де Монтеспан.
Мать, королева Анна, была тяжело больна и для него не было секретом, что жить ей осталось недолго. Танцуя с Генриеттой, Ла Вальер или мадам Монтеспан, он часто мыслями переносился к матери. Он любил ее, хотя в последнее время она слишком часто вмешивалась в его дела: будучи не в состоянии забыть, что он был ее ребенком, она продолжала держать его за такового.
"Бедная мама! - шептал он часто. - Как она любит меня! Но она же никогда меня не понимала".
В Пале-Рояле, коридоры которого были увешаны зеркалами и блистали факелами, впервые исполнялась новая пьеса Мольера "Лекарь поневоле".
Людовик, сидя рядом с Генриеттой, громко смеялся, отдавая должное остроумию своего придворного драматурга, и отвлекся от мыслей о матери.
Он был счастлив. Он наслаждался каждым поворотом сюжета. До чего же это хорошо - иметь тихую малышку-жену, обожающую его. Ее не было с ним в этот вечер, чтобы восторгаться мужем, одетым в пурпурный бархатный костюм, осыпанный алмазами и жемчугом, - она носила траур по своему отцу. Он был рад ее отсутствию: вздохи любовниц выводили ее из себя, а кроме того, Ла Вальер снова была беременна. До чего же славно иметь такую кроткую и нежную любовницу, как Ла Вальер, и одновременно такую дерзкую и колкую, как мадам де Монтеспан! И все это время он мог наслаждаться также любовной связью высшего порядка - с элегантной и умной Генриеттой. Их отношения окрашены совершенно по-особому, и он не видел оснований к тому, чтобы когда-нибудь они оборвались. Сегодня она заведывала всем этим зрелищем; все самые блестящие празднества, маскарады и балеты были ее рук делом. Она все делала, чтобы ублажить своего короля; о, если бы только он был полностью уверен, что ее страсть к нему овладела ею до конца, тогда бы он мог быть совершенно доволен!
Но он всегда вынужден вспоминать о смуглом, насмешливом мужчине по другую сторону пролива, где в большом торговом городе люди сейчас мерли точно мухи, настигаемые смертоносным дыханием бубонной чумы.
У постели умирающей королевы-матери Франции стояли ее дети, Людовик и Филипп, а с ними - жены, Мария-Тереза и Генриетта.
Все четверо были в слезах. Анна последнее время сильно мучилась от болезни, и ее кончина ни для кого не была неожиданностью. Ее прекрасные руки, ныне исхудавшие и пергаментно-желтые, вцепились в простыню, глаза, запавшие от боли, вновь и вновь обращались к самому милому и любимому из живущих на свете.
Людовик был потрясен до глубины души. Стоя на коленях, он вспоминал про ту огромную любовь, которую мать дарила ему всю его жизнь.
Филипп тоже был потрясен. Мать и его любила на свой манер, но, будучи женщиной бесхитростной, она не способна была скрывать от младшего сына, что почти вся ее нежность предназначена первенцу-наследнику.
Филипп взял ее горячую руку и поцеловал.
- Будьте добры друг к другу, дети мои! - прошептала Анна.
Генриетта отвернулась - она не могла больше видеть страдания умирающей женщины. Ей хотелось, чтобы она не пренебрегла в свое время наставлениями Анны, ей хотелось сказать отходящей в мир иной королеве, что только теперь ей, Генриетте, стало понятно, как же глупа была она в своей безудержной погоне за удовольствиями, давшей почву скандалам наподобие тех, что касались де Гиша и де Варда! Но было слишком поздно!..
- Людовик… любимый… - прошептала королева.
- Да, моя бесценная мать?
- Людовик… будь добрым по отношению к королеве, твоей жене. Не унижай ее своими связями с любовницами. Это так тяжело королеве… такой молодой и ни в чем не повинной!..
Мария-Тереза, стоявшая на коленях перед кроватью, закрыла лицо руками, но Людовик властно положил руку на ее плечо.
- Я прошу у вас прощения, - сказал он, и слезы заструились по его щекам. - Я прошу вас обеих простить меня.
- Вспоминайте обо мне, когда я умру, - сказала Анна. - Вспоминайте, милые мои, что я жила для вас одних. Вспоминайте меня…
- Мама… милая мама, - прошептал король. И все четверо заплакали, потому что дыхание Анны Австрийской остановилось. Навсегда.
Но уже вскоре после кончины Анны веселье вновь вернулось в жизнь двора. Людовик, ныне избавившийся от всяких ограничений и стеснений, запланировал самый грандиозный из когда-либо дававшихся во Франции карнавалов.
Генриетта как обычно готовила балет. Малютка-королева сама пожаловала к ней в Пале-Рояль, и, когда они остались одни, разразилась горькими слезами и рассказала своей невестке про те мучения, которые доставляет ей присутствие при дворе Ла Вальер и Монтеспан.
- Ла Вальер, по крайней мере, тиха и скромна, - сказала Мария-Тереза. - Такое впечатление, что она сама стыдится своей роли, а вот с Монтеспан совсем иначе. Я уверена, что эта женщина специально третирует меня.
- Не бойся, - утешала ее Генриетта. - Вспомни смерть королевы матери и обещание Людовика.
Он изменит свое поведение и наверняка для тебя отыщется роль в балете.
- Но я неважно танцую.
- Это будет роль без танцев. Ты будешь сидеть на троне в роскошных одеждах и величественно принимать знаки внимания со стороны остальных.
- Это звучит так восхитительно!
- Зато Ла Вальер и Монтеспан обнаружат, что для них не нашлось никаких ролей.
- Ты моя единственная подруга, - сказала Мария-Тереза. - Мне это тем радостнее, что ты в придачу еще и добрый друг короля, насколько мне это известно.
Они обнялись, и Генриетта уже предвкушала радости новой дружбы.
Через окно, у которого сидели две женщины, она могла видеть Филиппа под руку с новым дружком шевалье де Лоррэном, младшим братом месье д'Арманьяка. Филипп был без ума от своего на редкость красивого приятеля, и сейчас они прогуливались по парку, смеясь и о чем-то болтая.