* * *
Временами он презирал себя, это верно, но унижаться до притворства не желал и не умел - еще один недостаток, губительный для бедняка.
Да, к сожалению, он не умел себя подать.
Мамаши, озабоченные тем, как бы повыгоднее сбыть с рук подросших дочерей, Уоткинса не любили. О, вначале они бывали очарованы его улыбкой, его внешностью, его элегантностью, его безупречными манерами. Но через пять минут, насторожившись, смотрели на него уже совсем другими глазами. И причиной этой метаморфозы являлась еще одна черта его характера, вернее, отсутствие таковой. Джеймс не желал, чтобы его воспринимали как "милого молодого человека". Не хотел, чтобы его считали добряком. Стоило ему случайно проявить нечто похожее на доброту, как он в корне пресекал все проявления подобной слабости. Поэтому он выглядел в глазах света именно таким, каким хотел казаться, - холодным, циничным и даже немного опасным субъектом. В его голубых глазах было нечто от ангела, но еще больше от сатаны - характерный прищур и блеск, свойственный донжуану и бретеру. Его смех звучал вызовом обществу, а речь - насмешкой. Но, отвращая мамаш, он привлекал к себе таких, как Элайн.
И дело было не только в его внешности. Вдовствующей графине особенно льстил тот факт, что она смогла заполучить такого гордого и независимого мужчину. Она чувствовала, что и его к ней влечет. Кто-то мог бы принять такое влечение за любовь, но только не Элайн. Джеймс не клялся ей в вечной привязанности, и часто в его глазах было одно лишь презрение. На него не действовали ни угрозы, ни шантаж, и, по мнению Элайн, он был замечательным мужчиной. Джеймс относился к ней с полным безразличием, возможно, именно поэтому она пыталась во что бы то ни стало удержать его подле себя. Она была готова подсунуть другую женщину, только бы он оставался с ней. Она готова была женить его на Лауре, только бы он не забывал о ней. Элайн не сомневалась: Лаура глупа и не сумеет удовлетворить такого мужчину, как Джеймс. В Лауре она не видела соперницу.
На карту были поставлены деньги. Немалые деньги. Элайн устала от постоянных финансовых проблем. Рано или поздно ей все равно бы пришлось обращаться за помощью к Лауре.
Уоткинс снова подошел к кровати. Пристально глядя на любовницу, он ответил:
- Нет, моя дорога. Если бы твоя графиня была девственницей, у нас, вероятно, что-нибудь получилось бы. А так - едва ли. Ведь она вдова, а общество снисходительно относится к тем романам, что случаются у вдов.
Элайн приподнялась на локте и, прищурившись, уставилась на любовника.
- Тогда что ты предлагаешь, Джеймс?
- Я предлагаю тебе не лезть в мою жизнь, дорогая, - заметил он, застегивая пуговицы на манжетах.
- Но это же несправедливо, - сквозь зубы процедила Элайн. - Несправедливо, что все деньги достались ей.
Уоткинс весело рассмеялся; впрочем, в его смехе звучало и презрение.
- И что же ты намерена делать? Избавишь ее от денег?
- Если такой способ есть - непременно, - заявила Элайн.
Глава 33
Герцогиня появилась в доме Лауры уже на следующее утро. Пожилая леди сообщила, что Лауру будут ждать в недавно открытой больнице дважды в неделю; причем сказала это таким тоном, что сразу стало ясно: отказа герцогиня не примет. Однако Лаура и не думала отвечать отказом. Ведь предыдущей день подарил ей ночное забвение. Впервые за долгое время она спала без сновидений.
День проходил за днем, и день за днем Лаура выполняла одну и ту же работу: мыла полы с завидным усердием, так что колени краснели и опухали; носила тяжелые ведра с водой и помоями; отмывала грязь с тощих тел и вычесывала вшей; грела суп и кормила с ложки больных детей; а также стирала и кипятила белье до немоты в руках.
Лаура узнала еще одно лицо Лондона - его жестокость. Люди умирали из-за того, что жили в невыносимых условиях. Среди бедноты свирепствовал тиф. Между бедностью и богатством существовала пропасть, о глубине которой она прежде не догадывалась.
Лаура привыкла к зловонию, и ее уже не страшил вид несчастных; когда от побоев или от голода умирал ребенок, она молилась за него и вспоминала тот день, когда умер ее собственный сын.
Как- то раз она увидела мальчика с черными как смоль волосами и живыми блестящими глазами. Лаура невольно отвела взгляд: ей подумалось, что он чем-то похож на ее умершего сына. Она едва не убежала -так ее поразила эта мысль. Взяв себя в руки, начала мыть малыша, представляя, что моет своего мальчика.
Ухаживая за больными детьми, Лаура чувствовала: стена отчуждения, которую она воздвигла между собой и миром, постепенно рушится. Дети сделали то, чего не могли сделать ни красивые виды, ни блестящее общество.
Улыбка ребенка пробила первую брешь в стене.
Лаура впервые это почувствовала, когда в больницу привезли маленькую девочку по имени Джилли. Малышка отшатнулась от доктора Ратли, пытавшегося осмотреть ее, но Лауру к себе подпустила. И еще долго после этого она не отходила от Лауры и все жалась к ней, словно птенец с перебитым крылом. Малышка Джилли и весом была как птичка.
Лаура с улыбкой поглядывала на добрейшего доктора Ратли, чем-то напоминавшего ей дядю Бевила.
С ними была и Джулия Адаме, дочь графа Чесвира. Она уставала быстрее других, возможно, потому что недавно переболела корью, которой заразилась здесь же. Самой неутомимой из них была Мадлен Хоберт, происходившая не из благородного сословия, однако столь же богатая, как и Мэтью Петтигрю, виконт.
Работали почти без отдыха; лишь когда за окнами темнело, все понимали, что день прошел. Расходились же, когда все дети засыпали.
С каждым днем Лаура все больше сочувствовала несчастным детям и все больше возмущалась существовавшими в сиротских приютах порядками. Особенно ее возмущал закон об опекунах - ведь было очевидно, что многие опекуны избивают детей и всячески издеваются над беззащитными малютками.
Лаура любила петь для самых маленьких, и те смотрели на нее так, будто видели ангела. Она со счастливой улыбкой слушала, как некоторые из выздоравливающих детей учатся читать под руководством лорда Хоули. Ее постоянно тянуло к малышам, и она даже сама не замечала, что проводит в больнице не два дня в неделю, как было оговорено, а все шесть. Не замечала Лаура и того, что улыбка стала все чаще появляться на ее лице. Не замечала и тех взглядов, что бросали на нее единомышленники, когда она, появившись утром в больнице, снимала бархатное платье, чтобы облачиться в простой и практичный хлопок. Волосы ее рассыпались по плечам, и влажные пряди прилипали к щекам, но Лаура этого не замечала - она с улыбкой смотрела на детей, тянувшихся к ее волосам своими грязными ручонками.
Когда Лаура раздавала детям одежду, она безошибочно угадывала, какой девочке придется по вкусу розовое платье, а какой - желтое. Когда слышался веселый детский смех, все взрослые, не сговариваясь, кивали в ее сторону и переглядывались. И даже герцогиня Бат стала все чаще обращаться к ней за советом.
Неделя проходила за неделей, и в один из дней Лаура твердо решила: она должна во что бы то ни стало убедить облеченных властью людей в необходимости изменить ужасные законы, должна заставить их позаботиться о несчастных детях; если придется обойти каждого из членов парламента - она сделает и это, но добьется своего.
- Лорд Карнахан, - говорила Лаура, - вы можете послужить Англии, если измените эти законы.
- Не могу представить, - отвечал дородный лорд, - каким образом можно изменить существующие законы. Ведь всем не угодишь - любые законы кому-то непременно покажутся плохими.
Глядя в покрасневшие, заплывшие жиром глазки лорда, Лаура думала о том, что с тем же успехом могла бы обращаться к бульдогу. Какой смысл говорить с таким человеком? Впрочем, реакция лорда Карнахана немногим отличалась от реакции других членов парламента. Они смотрели на нее с недоумением и отчасти с вожделением, как будто губы женщин предназначались лишь для поцелуев и для улыбок, но никак не для членораздельной и связной речи. Вероятно, эти мужчины полагали, что женские головки предназначаются исключительно для ношения затейливых шляпок и ни одна мысль не может посетить их. Что ж, Лаура предпочитала не раздражать облеченных властью людей; она делала то, что от нее ожидали, - кивала и улыбалась. Не следовало восстанавливать против себя тех, от кого зависел успех ее миссии, это было бы непростительной глупостью. Ведь она действовала от имени несчастных детей, которых видела ежедневно. Даже если бы она решила никогда не возвращаться в приют или больницу, все равно постоянно видела бы перед собой их исхудавшие лица.
К сожалению, лишь немногие из влиятельных членов парламента соглашались принять Лауру. Чаще всего ее визитную карточку возвращали со словами: "Хозяина нет дома". Лаура вздыхала, надевала шляпку и шла дальше.
Вот и сейчас она вышла из дома Карнахана с тяжким вздохом - от лорда разило виски уже с утра.
Лаура и Долли постоянно устраивали балы и благотворительные вечера - только бы собрать побольше денег на приюты и больницы. Хотя обе были весьма состоятельными, их денег не хватило бы на то, чтобы помочь всем несчастным. Выход был один - заставить правительство выделить средства на приюты. И разумеется, следовало упразднить закон, согласно которому бедняков загоняли сначала в приюты, а потом - в работныедома.
Как- то раз Лауре пришло в голову, что неплохо бы вернуть Питта из отставки. Этот деятельный человек сумел бы ей помочь. В конце концов, он у нее в долгу. В неоплатном долгу.
Чем больше Лаура об этом думала, тем больше склонялась к мысли, что именно так и следует действовать. Да, надо привлечь Питта на свою сторону. Уильям Питт - ее должник, и она заставит его заплатить по счету.
Просматривая утреннюю почту, Хестер Питт с удивлением взглянула на письмо, написанное явно женской рукой. Она поднесла конверт к носу, но аромата духов не почувствовала. Печать самая обычная. В том, что ее муж получил письмо, не было ничего особенного; удивление вызывало другое: прибыло оно не с дипломатической почтой, как обычно, и не из парламента.
Заинтригованная, Хестер пошла с письмом наверх, в кабинет мужа, и положила странное письмо ему на стол, поверх всех прочих бумаг. Питт, однако, лишь бросил на него взгляд и отвернулся. Хестер вздохнула. Она знала, что очередь до этого письма может не дойти и через месяц, а ей ужасно хотелось узнать, что за женщина написала мужу.
Лондонский свет тщательно избегал его, Англия про него забыла. За долгие годы счастливого брака Хестер впервые получила возможность ежедневно наслаждаться обществом мужа, ей не приходилось делить его ни с кем. И никаких битв, никакой борьбы с парламентом, никаких сумасшедших королей.
Услышав вздох жены, Питт поднял на нее глаза и улыбнулся. Прочитав во взгляде Хестер с трудом скрываемое любопытство, спросил:
- Хочешь прочесть его, дорогая?
Питт заметил, что письмо написано женской рукой, однако не собирался браться за него в первую очередь.
Хестер тоже улыбнулась: муж слишком хорошо ее знал и сразу обо всем догадался. Она взяла письмо и, вскрыв конверт, начала читать. Сначала Хестер просто пробежала глазами строчки и улыбнулась, увидев подпись. Потом, при более внимательном чтении, выражение ее лица изменилось, и она прижала ладонь к губам…
Питт с удивлением посмотрел на жену. Что могло так ошеломить Хестер?
- Ну?… - Он не скрывал своего любопытства. - У меня появилась поклонница, а ты не желаешь мне об этом сообщать? Что ж, время летит, нельзя упускать такую возможность… Или ты ревнуешь?
Хестер засмеялась и протянула письмо мужу.
Он бросил на жену быстрый взгляд и начал читать.
"Дорогой сэр,
я уверена, что вы не помните нашей встречи, но все же хочу напомнить вам о своем муже в надежде, что вы, покопавшись в памяти, припомните этого человека.
Диксон Александр Уэстон, граф Кардифф, был вашим верным слугой, верным беспредельно - ведь по вашей просьбе он оставил свою жену и поместье.
Разумеется, я уверена: вы ни в коем случае не чувствуете своей вины в его гибели и спите безмятежным сном младенца. И все же буду просить вас об услуге именем моего погибшего мужа - погибшего за дело, которое он считал не только справедливым, но спасительным для Англии".
Питт читал и глазам своим не верил. Неужели с такой страстной речью обращалась к нему глупенькая - так ему тогда показалось - жена графа? Сначала она приняла его за своего мужа и уселась ночью к нему на постель, а утром, почему-то обрядившись служанкой, выложила ему самые интимные секреты. И вдруг такое письмо… Питт откашлялся и продолжил чтение.
- О Господи, - пробормотал он, еще раз пробежав глазами последние строчки. - Она требует, чтобы я помог ей. - Питт в замешательстве посмотрел на жену.
"Если я не смогу получить помощь от такого великого человека, как вы, то предупреждаю: в моем распоряжении имеются документы, которые, если их предать огласке, могут вызвать живейший интерес".
"Черт бы ее побрал", - подумал Питт, вспомнив о последнем письме, отправленном графу Кардиффу. Письмо было датировано числом, с которого он, Питт, уже находился в отставке, и, следовательно, оно могло быть расценено как заговор.
Значит, необходимо во что бы то ни стало уничтожить мое письмо. Нельзя допускать, чтобы этот документ был предан огласке.
- Проклятая… - процедил Питт сквозь зубы.
Глава 34
Хеддон-Холл
Время пришло.
Месяцы, проведенные в Лондоне, отчасти принесли ей покой. Лаура знала, что никогда не будет жить в Хеддон-Холле, но все же хотела еще раз заглянуть туда. Это посещение станет для нее испытанием, однако она должна решиться, должна проявить стойкость. Стойкость стала частью ее натуры с тех пор, как два года назад она получила известие о гибели мужа. Два года прошло с тех пор, как умер, не успев родиться, ее сын. Два года, в течение которых все - за исключением дяди Персиваля - уговаривали ее забыть прошлое и жить настоящим.
Как будто скорбь подвластна ходу времени: год - и боль отступает; два - и боль становится вполне терпимой; пять - и все забыто.
Но, увы, ее скорбь не желала уходить.
Боль оставалась столь же острой и мучительной, как и два года назад.
Вроде бы ничто не менялось… Пожалуй, изменилась лишь она сама. Она чувствовала себя старой, даже древней. И хотя была богата, чувствовала себя нищенкой. Внешне Лаура оставалась все той же, но ей казалось, что лицо ее стало другим.
Как- то раз она читала немецкую сказку -о том, как одна фея пришла к двум маленьким девочкам.
- Предлагаю вам сделать выбор, - сказала фея, - но только вы должны как следует подумать. Можете выбрать счастливое детство, но тогда в старости вам придется расплачиваться за свое счастье. Можете отказаться от счастливого детства, но всю остальную жизнь проживете счастливо.
Каждая сделала свой выбор.
Первая девочка выбрала счастье немедленно - ведь она была ребенком, а в детстве будущее кажется очень далеким. И она оказалась на удивление счастливым ребенком, но едва выросла, как лишилась крова, и ей пришлось жить в бедности, вымаливая милостыню на кусок хлеба.
Вторая девочка решила отложить счастье на будущее. Она лишилась родителей и жила в бедности, пока не повзрослела. А потом ее приметил принц, живший по соседству, влюбился в нее, и они прожили долгую и счастливую жизнь.
Когда вторая девочка состарилась и приготовилась к смерти, фея навестила ее еще раз. Вокруг старушки собралась вся ее счастливая семья - дети, внуки, правнуки, - и она, глядя на них, улыбалась.
- Почему ты выбрала счастье в зрелости? - спросила фея счастливую старушку, бывшую когда-то несчастным ребенком. Почти все дети, которым фея предоставляла возможность сделать выбор, желали получить счастье немедленно.
И старушка ответила:
- Потому что меня научили: вначале надо выбирать худшее, чтобы потом наслаждаться лучшим. Вот почему мне всегда приходилось есть овощи, прежде чем я могла получить десерт.
О себе Лаура могла сказать: она сделала тот же выбор, что и первая девочка. Детство ее было удивительно ярким, счастливым и светлым. Правда, она осталась сиротой, но дядюшки никогда не давали ей почувствовать, что она сирота.
А теперь ей до конца жизни придется расплачиваться за годы счастья и за тот восхитительный год, когда она чувствовала себя избранницей судьбы, счастливой и беззаботной, как мотылек.
Въехав на мост, Лаура придержала лошадку и выбралась из коляски, чтобы полюбоваться, как когда-то, Хеддон-Хол лом. Сможет ли она вернуться сюда как домой? Прошел год, с тех пор как она уехала отсюда. Долгий, мучительный год. Постояв немного на мосту и собравшись с духом, Лаура зашагала по тропинке, ведущей к зимнему саду.
Она уже не была девочкой, когда-то часто приходившей сюда. Не была и молодой супругой, излучающей счастье, словно сама весна. Она была вдовой, в чьей памяти жили и девочка, И счастливая супруга, - вдовой, которую терзали воспоминания…
"Алекс, так нечестно!"
"Нет, Алекс, не надо! Ты поймал чудесную рыбу, но она слишком хороша для того, чтобы ее съесть. Прошу тебя, отпусти ее обратно!"
"Алекс, я скучаю по тебе. Сохрани тебя Бог, Алекс. Сохрани тебя Бог".
Она не заметила, как ногти ее вонзились в ладонь. Она сжимала кулаки, пока не почувствовала боль.
Тяжко вздохнув, Лаура продолжила путь. По дороге она сорвала с куста только что распустившуюся розу. И положила эту розу на мраморный саркофаг, в котором лежало тело ее сына.
Однако она не стала останавливаться у памятника Алексу. Боль была слишком острой. Ей хотелось попрощаться с Хеддон-Холлом - но не с Алексом, с ним она не хотела прощаться.
В те дни, когда Лаура не работала ни в больнице, ни в приюте, она старалась чем-то занять себя, чтобы не думать о нем.
Даже сейчас ей было очень больно.
С тех пор, как она себя помнила, она жила любовью к нему. Даже маленькой девочкой она делила дни на те, которые провела с ним, и те, которые прожила без него. Но теперь ее любимый умер. Он больше никогда не вернется. Дядя Персиваль и Долли оказались правы. Боль не проходит со временем. По ночам она по-прежнему пыталась прижаться к нему покрепче, но его не было рядом. И никогда, никогда не будет. Она прекрасно понимала это, но сердце отказывалось верить в окончательность приговора.
Она поднялась по ступеням и зашла в холл. Симонс принял плащ из ее рук.
- Как вы сегодня себя чувствуете, миледи? - спросил он так, словно она пришла с прогулки, а не вернулась после годичного отсутствия.
- Спасибо, Симонс, прекрасно. - Она улыбнулась. - А как ты?
- Здоров. Как всегда, миледи. - Дворецкий тоже улыбнулся.
- А как остальные?
- Все такие же никчемные, миледи, - сказал Симонс, тотчас погрустнев. Как и раньше, в Хеддон-Холл шли служить неохотно. По округе ходили слухи о призраке страшного графа, навещавшем дом предков. Глупые суеверные люди!
Окинув взглядом широкую парадную лестницу, Лаура медленно поднялась по ступеням и остановилась перед массивной дверью. Симонс молча подал ей ключ. Лаура открыла ее, вошла и тихо притворила за собой Дверь.
Она не видела тревоги на лице Симонса.
Она вообще ничего не видела. Прошлое нахлынуло на нее, заслонив настоящее.