Если бы она не была так очаровательна! Ведь ее красота только подчеркивала его безобразие. Находиться с ней рядом - какая это пытка! Правда, сладостная пытка… Он смотрел, как при чтении шевелились ее губы, созданные для поцелуев. Он любовался ее чудесными волосами и наслаждался ароматом ее кожи. И удивительно: она совершенно не реагировала на его гневные тирады, словно и в самом деле была слаба умом. Хартли в ужасе замирал, когда он кричал на него, она лишь снисходительно улыбалась. Причем не отводила взгляд, когда говорила с ним, как будто нет ничего более естественного, чем беседовать с человеком в черной кожаной маске.
И все это странным образом его волновало.
Она не морщилась, когда он протягивал ей что-нибудь своей затянутой в перчатку клешней. Не раз, ощутив прикосновение ее руки к перчатке, он поспешно отдергивал руку.
И это тоже его беспокоило.
Он не мог не замечать ее мечтательной улыбки, когда она, оторвавшись от бумаг, смотрела прямо перед собой, смотрела в стену, будто видела там картину необыкновенной красоты. Наверняка она думала о каком-то своем воздыхателе, и Алекс ревновал.
Он ругал себя по утрам, когда, проснувшись, чувствовал, что с нетерпением ожидает, встречи с ней, ждет того момента, когда она войдет к нему - свежая, чистенькая и благоухающая розами.
Граф с горечью вспоминал то время, когда был молод и красив, когда мог завоевать любую из женщин. Но, сделавшись чудовищем, он не перестал быть мужчиной. И не мог не вспоминать о том, каково это - ощущать шелковистую теплую кожу женщины, что лежит рядом, и чувствовать под ладонями пышную женскую грудь. Да, он остался полноценным мужчиной, способным в полной мере испытывать возбуждение, и это не раз уже случалось в присутствии этой очаровательной девушки.
Почему он не положит этому конец?
- Разве у них нет причин для страха? - спросил наконец граф.
Она улыбнулась своей неотразимой улыбкой - улыбкой, хранящей тепло солнца и дарующей надежду. Он на мгновение замер. Потом взглянул на нее, давая понять, что ждет ответа.
- Я думаю, что вы пользуетесь маской так, как иной пользовался бы плетью, милорд, - проговорила она вполголоса.
- Поясните, - пробормотал граф, подходя к ней поближе. Он заметил, что она снова улыбнулась. Эта девушка совершенно его не боялась.
- Есть люди, которые носят с собой плеть не для того, чтобы бить, а для того, чтобы другие думали, что в один прекрасный день владелец плети пустит ее в ход. Я думаю, паша маска - той же цели. Все ваши слуги боятся вас, и вы не пытаетесь развеять их страхи. Создается впечатление, что им хотите, чтобы вас боялись.
- Зачем мне это?
Он едва не коснулся рыжеватого завитка ее волос, но вовремя опомнился и отдернул руку.
- Мне кажется… - Она ненадолго задумалась. - Может, вы просто приучили себя к тому, что вы не такой, как все? Может, считаете, что другие люди представляют для вас угрозу?
Граф смотрел на сидевшую перед ним девушку. Теперь она приходила к нему во сне, и благодаря ей его ночные кошмары сменились видениями счастья. То и дело просыпаясь, он чувствовал, что испытывает острейшее возбуждение.
- Разве грешно стремиться к уединению? - спросил Алекс с усмешкой.
- К уединению или отчужденности? Это, знаете ли, разные вещи.
Что она может знать об отчужденности? Что, черт возьми, знает о нем? Знает ли, что он часами мечтает лишь о том, чтобы вдохнуть аромат роз, которым пропитана ее кожа, мечтает о том, чтобы прикоснуться к ее чудесным золотистым волосам, прикоснуться к ее щекам и шее? Догадывается ли она обо всем этом?
Внезапно им овладел гнев. Алекс стремительно пересек комнату. Открыв дверь, с усмешкой поклонился Лауре.
- Вот как раз сейчас, - проговорил он, - я хочу остаться один. И мне все равно, как вы это назовете - уединенностью или отчуждением.
Она встала и с невозмутимым видом направилась к двери. Если граф и наводил ужас на слуг, то ее запутать не мог. Она улыбнулась, поравнявшись с ним.
Склонившись над ней, он спросил:
- Вы меня не боитесь?
Зачем он спросил об этом? Граф и сам не знал, хочет ли услышать ответ на свой вопрос. Если она ответит "да", ослабеет ли его влечение к ней? Ее откровенность - встанет ли она как стена между ними, отбросит ли его назад, в ту бездну отчаяния, где он пребывал до сих пор?
А если она ответит "нет", станет ли это слово мостом между ними? Станет ли оно той нитью, которая свяжет их воедино, станет ли спасительным канатом, по которому он выберется на свет из беспросветного одиночества?
Она взглянула на него, и на губах ее вновь заиграла улыбка. В глазах же вспыхнули веселые огоньки. Как он вообще мог подумать, что такие живые и умные глаза могут принадлежать слабоумной?
- А вы бы как хотели, милорд?
Он проигнорировал ее вопрос и задал следующий.
- Вот это, - он прикоснулся к маске, - не вызывает у вас… настороженности?
- А что, должно вызывать? - снова ответила Лаура вопросом на вопрос.
Она не отводила взгляда, и Алекс спрашивал себя, что это - абсолютное доверие к нему, уверенность, что он никогда не откроет перед ней лица? Или же это просто проявление воистину ангельской невинности - умение на все на свете смотреть с ласковой улыбкой на коралловых, чуть припухлых губах?
- Не сама маска, а то, что под ней, - вас это не пугает? - прохрипел он.
Он молча ждал ответа. И вдруг ему пришло в голову, что ОН не хочет знать, какой была бы ее реакция. Возможно, она пришла бы в ужас, как и он, когда впервые увидел в зеркале свое отражение, когда увидел то, что некогда именовалось лицом. Хотя не исключено, что она смотрела бы на него с любопытством, так, как смотрят на выставляемых на лондонской ярмарке уродов.
Она не сказала Алексу, что не в силах изменить того, что готовила ему судьба, но она испытывала боль - боль от того что радость покинула его жизнь. И еще она хотела бы сломать ту невидимую стену, которой он отгородился от всего мира. Конечно, все слуги боялись его, словно демона или вампира, боялись лишь потому, что несчастный случай изменил его внешность, но она-то относилась к Алексу совершенно иначе и не испытывала ни страха, ни отвращения.
Она прекрасно понимала, что Алекс терзается и мучается, что одиночество ему в тягость. Будь он другим, он, возможно, не так тяжело переживал бы свое одиночество. Но Алекс, тот, каким она его помнила, не был самовлюбленным эгоистом. Он сочувствовал маленькой девочке, он умел чувствовать чужую боль, как свою собственную. Вот эти душевные качества, за которые она его полюбила, - чуткость, нежность, умение поставить себя на место другого - теперь стали его проклятием. Алекс не страдал от того, что люди отвернулись от него, он сам от них отвернулся. Просто удалился от тех, кто мог бы стать причиной его страданий.
Лишь одно она могла для него сделать - могла любить его, любить так беззаветно, как, наверное, не многие могут. Ведь Алекс оставался тем же самым человеком, каким был прежде. Да, он был прежним, был ее Алексом. И хоть тысячу раз изуродованный, он все равно оставался Алексом.
Лаура пристально смотрела в его единственный немигающий глаз.
- Нет, не пугает, - ответила она.
Глава 8
- Что на этот раз? - спросил он, уставившись на книгу, которую она оставила раскрытой на скамейке. - Латынь, греческий или математика? А может, Шекспир? Откуда такие интересы?
Едва ли прошел час с тех пор, как она вышла в сад и, найдя укромную скамью под розовым кустом, присела с книгой в руках. Лаура взяла книгу из рук графа и ответила на его хмурый взгляд почти таким же хмурым взглядом. Однако она была рада: ведь он наконец-то выбрался из Орлиной башни, где в добровольном заточении проводил все дни. Не считая, конечно, того первого дня, когда она появилась в Хеддон-Холле и они впервые встретились после четырех лет разлуки.
- Набираетесь ценных сведений, чтобы потом обрушить их на меня в виде очередной лекции?
Уловив в словах графа насмешку, Лаура обиделась. Она и так проявляла поистине ангельское терпение, помогая ему. Он мог бы по крайней мере вести себя как воспитанный человек. Тем более что все вокруг были уверены, что они с графом прекрасно ладят.
Тот факт, что хозяин принял "дурочку" на секретарское место, немедленно породил слухи, и теперь женщины смотрели на нее искоса, а мужчины недвусмысленно ухмылялись.
Лауре хотелось удовлетворить их любопытство и сообщить о том, что она по-прежнему невинна, что граф даже не прикасался к ней.
По сути дела, в жизни ее почти ничто не изменилось - даже по сравнению с ненавистной академией.
Миссис Вулкрафт от души посмеялась бы, узнай она, что "место нее у Лауры появился другой тиран, гораздо более строгий.
Стоило ей посадить кляксу, Алекс заставлял заново переписывать письмо. Более того, он отчитывал ее за то, что он переводит бумагу. Лаура готова была бросить на стол деньги, что граф платил ей, и потребовать, чтобы он вычел стоимость бумаги из ее жалованья. Однако, посчитав, сколько он ей платил, она пришла к печальному выводу: этих денег не хватило бы даже на склянку приличных чернил, не говоря уже о мелованной бумаге. Ей сразу вспомнился другой случай - как он ворчал, когда ему пришлось заплатить пенни за то, чтобы она могла добраться до дома, - Лаура явилась без единой монетки.
Он добрый час обсуждал сумму расходов на ее содержание в Хеддон-Холле - учитывал каждую мелочь, пока едва не довел Лауру до истерики.
Она вместе с другими слугами обедала на кухне, и всякий раз граф выговаривал ей за опоздание. Когда она искала ему книгу в библиотеке, он неизменно ворчал, что она слишком долго копается.
Час назад он прогнал ее, а теперь, разыскав, говорил с ней таким тоном, будто она должна была во всем ему подчиняться! Неужели им никогда не прийти к взаимопониманию?
- В книгах, милорд, можно найти почти все знания, накопленные человечеством. Что вы вменяете мне в вину - то, что я умею читать, или то, что мне случается запоминать прочитанное?
Она смотрела прямо на него, и взгляд ее был вовсе не таким ангельски безмятежным, как час назад. Сейчас в ее зеленых глазах читалась открытая враждебность.
- Увы, ваши убеждения не совсем верны. В противном случае приготовление пищи не составляло бы для вас такой проблемы.
Лаура предпочитала не вспоминать, с каким облегчением вздохнула кухарка, узнав, что новая служанка больше не будет ей "помогать".
- Разве опыт не лучший учитель? - продолжал граф. - Разве те уроки, которые человек получает от жизни, не оставляют след куда более отчетливый, нежели тот, что остается после прочтения книг о чужих уроках?
- Вы хотите сказать, что весь тот опыт, что накоплен другими, не в счет просто потому, что вы не приобрели его непосредственно?
Граф подошел к скамье и, чуть сдвинув в сторону юбки Лауры, сел с ней рядом. Окинув взглядом зимний сад, он вдруг подумал, что это место - самое подходящее для нее. Она наполнила бы Хеддон-Холл жизнью и весенней жизне-цостностыо.
А потом - казалось, он говорил сам с собой - граф предался воспоминаниям, и Лаура слушала его затаив дыхание.
- Перед тем как я взял командование на себя, мне пришлось пройти через долгие часы муштры, тренировок и упражнений. Меня учили закаленные на войне офицеры, многое повидавшие. Я прочитал множество книг по военному делу, но что такое война, не знал, пока то, о чем написано в книгах, не превратилось для меня в реальность. Вы можете сколько угодно читать о битвах, мой начитанный секретарь, но вы никогда не узнаете, что это такое, пока не вдохнете густого пушечного дыма и не услышите стоны умирающих.
Граф умолк. Воцарилась гнетущая тишина.
Пораженная словами Алекса, Лаура протянула руку и коснулась его плеча, пытаясь перенести графа из призрачной страны воспоминаний в ароматный весенний сад.
- Как это было, милорд? - спросила она; в эти мгновения Алекс казался ей самым одиноким человеком на свете.
- Вы об этом? - спросил он, коснувшись маски.
Она не сказала ни слова, даже не кивнула, но во взгляде се зеленых глаз ясно читался вопрос.
Что он мог рассказать ей? Как мог объяснить? Он и сам удивился, когда вдруг снова заговорил:
- Если бы мне не посчастливилось родиться сыном графа, я не сидел бы сейчас здесь с вами…
Он не стал рассказывать о череде дней и месяцев, когда молил Бога, чтобы тот даровал ему смерть. Если бы не право, данное ему при рождении, он ютился бы внизу, в крошечной, лишенной окон каюте. Но ему посчастливилось служить на флоте не матросом, а одним из офицеров нового призыва, и он единственный из них остался в живых после той ужасной битвы в бухте Квиберон…
- Нам бы повернуть в ближайший порт, в укрытие, но мы рвались вперед на всех парусах.
Алекс на несколько мгновений умолк - ему вдруг почудилось, что сад подернулся дымкой, задрожал, как мираж, и исчез, уступив место высокой морской волне.
- Если бы у нас не рухнула мачта и если бы не тяжелые паруса, мы еще имели бы шанс остаться на плаву. - Новая система крепления парусов позволяла выигрывать время при маневре, но для управления таким кораблем, как "Скипетр", требовалось немало умения и сноровки. Впрочем, тогда ему не понадобилось ничего из того, чему его научили. В шторм маневрировать невозможно. Он мог лишь попытаться продержаться на плаву.
Приказ адмирала Хоукса ошеломил его, и не только его одного. Все офицеры в недоумении переглядывались - никто не испытывал воодушевления; и было очевидно, что не многие из них доживут до утра.
Утро принесло шторм, но не изменение приказа.
Им надлежало уничтожить неприятельский флот, чтобы не позволить французам высадиться в Шотландии и захватить ее. Надеяться на то, что враг, поджав хвост, обратится в бегство, было бы бессмысленно - французы дали понять, что настроены самым решительным образом.
Грохот пушек сливался с рокотом волн - оглушительным и монотонным.
Они почти уничтожили врага - в обшивке французского корабля образовалась пробоина, а оружейный расчет на нижней палубе не подавал признаков жизни.
Но и на "Скипетре" не обошлись без потерь. Двое лейтенантов погибли, третьего смертельно ранило. Если бы не дождь, палубы корабля были бы покрыты густым слоем запекшейся крови.
Он отдал приказ подойти к противнику поближе. Они пошли на абордаж. Французы отчаянно сопротивлялись, но исход сражения, казалось, был предрешен…
В пылу сражения они не сразу заметили, что с кормы к ним приближается еще один французский корабль. Когда же заметили, Алекс отдал команду стрелять. Однако французский корабль лишился мачты и, потеряв управление, врезался бушпритом в такелаж "Скипетра". И все же противники продолжали палить друг в друга; крики и стоны раненых временами перекрывали вой ветра.
Заметив, что многие из его пушек умолкли, Алекс, по колено утопая в воде, побежал на нижнюю палубу. Половина орудийного расчета была мертва. С помощью оставшихся он навел жерло пушки на французский корабль и забил ее мушкетными зарядами поверх ядра. Затем, отступив на шаг, дал команду зажигать запал. В следующее мгновение орудие взорвалось.
Он помнил свой дикий крик, помнил, как закрыл руками лицо…
Ее прикосновение, осторожное и деликатное, вернуло его к действительности - он снова оказался в благоухающем весеннем саду.
Лаура знала: никто прежде не смел нарушить его уединение, никто не мог преодолеть почти физически ощутимую преграду, которую он возвел между собой и миром. Она любила его, но и она порой приходила в отчаяние. Расстояние между ними измерялось не футами и не ярдами, а мыслями.
На сей раз Алекс позволил ей проникнуть за эту стену, МО сейчас поспешно заделывал брешь.
- Они сказали мне, что я герой и что благодарная страна награждает меня пенсией в две тысячи фунтов ежегодно, - с усмешкой проговорил он. - Однако эти же идиоты разглагольствовали о военном гении адмирала Хоукса и о том, что и битва была величайшей победой британского оружия.
Алекс горько усмехнулся. В тот день он ничего не сказал -
сто отвернулся. То, что происходило вокруг, нисколько его не интересовало, безучастный ко всему, он наблюдал за происходящим как бы со стороны. У него не было сил - ни физических, ни душевных. Когда ему сообщили, что отец его умер (это случилось по дороге из полевого госпиталя в стационарный), он и это известие принял безучастно. Потом последовало сообщение о том, что погиб старший брат, но он и на сей раз никак не отреагировал, даже не моргнул единственным уцелевшим глазом.
Когда к нему стали обращаться не иначе, как милорд, и сказали, что он теперь граф Кардифф, Алекс просто уткнулся лицом в подушку и закрыл глаза. Когда же его спросили, как он намерен распорядиться состоянием, отданным ему в руки благосклонной фортуной, он лишь засмеялся в ответ. И люди, услышавшие этот смех, невольно поежились, словно их обдало могильным холодом.
- А я рада, что вы оказались сыном графа, - проговорила Лаура с таким безмятежным видом, будто они обсуждали красоты пейзажа. - И я рада, что вы можете в такой чудесный денек посидеть со мной рядом.
На самом же деле к горлу ее подступали слезы, однако Лаура старалась держать себя в руках: ведь Алекс мог бы расценить ее слезы как проявление жалости. Но она не жалела его, а любила. Только он, к сожалению, не хотел этого замечать. Граф с настойчивостью, достойной лучшего применения, возводил все новые и новые преграды между ними, и преодолевать их становилось все сложнее.
Лаура прекрасно понимала: слезами Алексу не поможешь. А ночью, оставшись в одиночестве, она выплачет свое горе. О, как ей сейчас хотелось оказаться в его объятиях!
- Выходит, если у меня нет опыта, то и знания мои ничего не стоят? - Спросила Лаура как ни в чем не бывало. Она почувствовала: если не отвлечь Алекса от ужасных воспоминаний, он может надолго уйти в себя, погрузиться в меланхолию. - Выходит, если я никогда не засевала поле, мне нет смысла обращаться за советом к тому, кто засевал его?
Он засмеялся. Хотя этот хриплый смех мало напоминал прежний смех Алекса, но даже и он согрел ее сердце.
- Давайте мне столько советов, сколько сочтете нужным, мой маленький секретарь. Должен признаться: от вас за два дня я узнал больше, чем за месяцы корпения над бумагами.
Он был плохо подготовлен к своему нынешнему положению, ибо готовился стать морским офицером. Груз ответственности тяжким бременем лег на его плечи, и он прекрасно понимал, что ему очень не хватает нужных сейчас знаний. Следовательно, он должен благодарить эту девушку за помощь… Но вместо чувства благодарности испытывает лишь раздражение. С чего бы?
- Я всего лишь хотел сказать, что знания, почерпнутые из книг, не могут быть такими же полными, как знания, полученные благодаря личному опыту.
- Тогда зачем же досаждать себе чтением, милорд? Ведь вы полагаете, что опыт - единственный учитель…
- Возможно, в книгах мы находим некое предупреждение, - в задумчивости протянул граф. - Возможно, писатель пишет, чтобы опорожнить душу, а читатель читает, чтобы освежить свою. Я не знаю… Такого рода рассуждения больше подходят людям философского склада, а я не из их числа.
- Я состарюсь и поседею, прежде чем познаю жизнь, милорд, - сказала Лаура с улыбкой - ведь Алекс уже не смотрел на изгородь так, будто видел там дым сражения.