Свенельд наконец приблизился, быстро скинул с плеч свою сверкающую накидку, закутал жену, стремясь скрыть ее непотребный вид. Она как и не заметила, все больше на Претича глядела, хмурила темные брови, как будто силилась что-то припомнить.
– Не лезь, Претич, – отстранил его Свенельд. – Это жена моя.
– Жена? – удивился черниговец.
Н-да, в таком виде ее и супружницей признать неудобно. Свенельд постарался поскорее увести ее прочь от любопытных взоров, но она вдруг остановилась, увернулась из-под обнимавшей ее руки Свенельда, и к Претичу:
– Претич! Ты? Ну и витязем же ты стал, соколенок!
Похоже, и впрямь признала да обрадовалась. Вон как улыбается. Свенельду стало не по себе. И с кем только не якшалась его Малфутка… Уж лучше бы ей и оставалась – тихой да ласковой. А то – Малфрида. И что он теперь с ней делать будет, с отродьем чародейским?
Претич весело подбоченился:
– Что, хорош? Я больше не тот мальчишка, которому ты голову морочила. – И добавил уже серьезнее: – А я-то как часто вспоминал тебя, Малфрида, все разыскать силился.
И едва обниматься к ней не полез, пришлось Свенельду вмешаться, почти оттолкнуть излишне рьяного черниговца.
Сверху, с заборолов, на них глядел Асмунд, со стороны хмыкали в бороды киевские нарочитые бояре Свирька и Прастен, иные кмети оборачивались, бабы дворовые перешептывались и посмеивались. Свенельд услышал, как варяжский ярл Грим сказал кому-то: он-де давно понял, что боярыня Свенельда и есть та самая чародейка, с которой их князь любился.
У Свенельда горело от стыда лицо, пока уводил жену, ощущал спиной множество взглядов. Они свернули за ближайшие постройки, обогнули частокол капища, пошли по широкой улице верхней Горы. Малфрида шла рядом вроде как послушно, но черных глаз не сводила, рассматривала пытливо, словно что-то силясь прочесть у него на лице. Не отвела взора, и когда они вошли в его городское жилище, когда Свенельд затворял за ними дверь в истобке, взмахом руки выгнав сидевших там челядинок.
– Чего пялишься? – неожиданно грубо спросил, когда они остались одни.
– Да вот спросить хочу…
– Это я должен спросить, где тебя леший носил? Ты боярыня моя али кто?
Она наконец отвела взор, окинула взглядом помещение. В небольшое окошко вливался свет серого дня, со двора доносилось протяжное кудахтанье наседки, где-то бухала кузница.
– Раньше ты меня сюда не приводил, – сказала она, разглядывая резьбу на лавках, тканые полосатые дорожки на широких половицах, алое сукно на длинном столе. – Все от людей прятал в Дорогожичах.
– Как же тебя было не прятать, когда любой молодец залетный может похвалиться, что знал тебя? И мало ли что между вами было… Мне же честь семьи надо было блюсти, раз выбрал тебя своей боярыней.
– Выбрал… меня… – тихо повторила она и вздохнула, словно с каким-то облегчением.
Свенельд же оставался суров, сел в противоположном углу, как будто и находиться подле нее ему было тяжело. Малфрида смотрела на него, чуть склонив голову к плечу. Вот он, ее ладо, ее муж ненаглядный. Хорош собой, сильный, нарядный, уверенный в себе. К такому любая пойдет не раздумывая… А он выбрал ее. Как древлянке Малфутке и мечталось когда-то в глухих чащах.
Но сейчас она видела его как будто иначе, чем ранее: и как Малфрида-чародейка, и как наивная доверчивая Малфутка. Как Малфутка, она его еще любила, а вот как Малфрида… Отчего-то вспомнилось, как некогда древлянские волхвы разбудили в ней ненависть к нему, требовали, чтобы погубила по их приказу посадника Свенельда. Он же спас ее от ярости древлян, женой сделал, но все же не мог полюбить, как ей того хотелось. Чувствовал, какова она на самом деле… ведьма древлянская. Но еще Малфрида понимала и некое роковое сплетение их судеб: они со Свенельдом сблизились и она родила ему дочку, потом стала его женой, и значит, они связаны так, что она не может сделать ему зла, должна оберегать его, ибо ведьмы охраняют тех, кто им близок, и не могут погубить. Погубить ближнего для них – это принести себе самой гибель, это уведет их из мира живых в мир теней. Как Малфутка, она торговалась с Кощеем за любимого мужа, а как Малфрида – понимала, что правильно поступила, встав на его защиту. И как Малфутка, она просто хочет сохранить его для себя. Но вот хочет ли она быть его женой как Малфрида?
– Что смотришь, будто я диво невиданное? – не выдержал наконец Свенельд. И словно вспомнив о чем-то, грубо спросил: – Ты что с моей ключницей Липихой сделала, а? Сообщили, что ты с лестницы ее столкнула. Да как ты осмелилась на такое?
Она вдруг прервала его громким заливистым смехом. И в нем было нечто столь нехорошее, что у Свенельда волосы зашевелились на затылке. Нет, его древляночка милая никогда так не смеялась. Так кто же перед ним?
А Малфрида глядела на него уже без тени улыбки.
– Я и не прикасалась к твоей мамке Липихе. Но я, похоже, знаю, кто погубил ее. Женщина не из этого мира, высокая и статная, с длинными белыми волосами, которая старится и умирает в считанные мгновения. Блазень, живущий в твоем тереме в Дорогожичах. Знаешь такую? Вижу, что знаешь, – кивнула она, заметив, как он побледнел, встать было хотел, но вновь осел на лавку.
Свенельд старался взять себя в руки, унять неожиданную дрожь. Откуда Малфутка могла знать про Межаксеву, жену его прежнюю? Его и поныне род Прастена попрекает, как будто Свенельд повинен в кончине их родички. Ведь сгинуть в единую ночь… А родне Межаксева жаловалась на Свенельда, всякое наговаривала на мужа. Она была опасна, она поняла, что Свенельд мечтает ни много, ни мало о самой княгине, вот и грозилась сообщить о том в детинце, самому князю Игорю. Кто бы ей поверил? Да уж нашлись бы такие. А это грозило Свенельду потерей всего, чего достиг. Его бы изгнали, сам Игорь не потерпел бы его подле Ольги. А Межаксева все свое: скажу кому надо, да скажу. Вот тогда-то Липиха и решила ему помочь. А как – он только позже узнал, когда явился на погребение Межаксевы и Липиха тихим шепотом ему все рассказала. Он ведь тогда привез из древлянских лесов воды чародейской, живой и мертвой. Межаксева красавица была, стариться не хотела, вот и потребовала, чтобы муж и ей водицы той дал. Он-то просьбу ее выполнил, да только Липиха по своему разумению поступила. Водица мертвая все болезни лечит, хвори на корню в теле изводит, но может и погубить, если сразу не принять живой воды, продляющей жизнь и младость. И вот Липиха, дав Межаксеве испить мертвой водицы, склянку с живой на обычную воду заменила. И боярыня стала стариться и умирать у нее на глазах, в труп разложившийся превратилась, а потом… Липиха ее вновь спрыснула из склянки с мертвой водой – и Межаксева стала как была. Только мертвая.
Когда Липиха Свенельду все то поведала, когда бухнулась в ноги, причитая, что если бы не избавились они от боярыни, та бы немало бед Свенельду принесла, он только молчал потрясенно. На устроенной тризне по жене и смотреть на Липиху не мог. А потом отпустило. Сообразил, какую услугу ему мамка оказала. И простил ее, даже возвысил. А выходит… Выходит, блазнем бесплотным стала его Межаксева.
Малфрида с усмешкой наблюдала за лицом мужа. Потом вздохнула, как будто с сожалением, поглядела в окошко как-то скучающе.
– Успокойся, боярин. Мертвая помстилась за себя, успокоилась и больше не появится. Но тебе сейчас иная беда грозила, и куда более страшная. Продали тебя бояре как жертву Кощею темному, ну да я уже выторговала твою жизнь. Не расплатилась еще, да только теперь ты мне поможешь. А не поможешь… плохо будет и тебе и мне.
Свенельд потряс головой, словно отгоняя наваждение. Что она говорит? Ну, про блазня… это понятно. А при чем тут какой-то Кощей?
– Ты разозлить или рассмешить меня захотела, Малфрида?
Так, значит, для него она прежде всего Малфрида… не Малфутка. Ну да значит, теперь так и быть.
А Свенельд вдруг рассмеялся – легко и беззаботно, как только он умел. Еще улыбаясь, постучал себя костяшками пальцев по лбу.
– Дуришь меня? Кощеем стращать надумала?
Она смотрела на него и молчала. И постепенно ее муж перестал смеяться, даже ощутил неприятный холодок под ложечкой.
Свенельд был наслышан о страшилище русских сказок, Кощее зловещем. Мол, живет где-то на дальнем севере могущественный и страшный кудесник, полутруп-получародей искусный, хранитель огромных подземных сокровищ, питающий свою колдовскую силу от этих богатств. Еще сказывали, что в древности ему самых пригожих девиц и молодцев в жертву приносили, чтобы он оставался в своем кромешном мире, чтобы не совался к людям. Но ведь сказы все это. А чтобы этому темному Кощею и ныне живого человека пообещали, да еще нарочитого воеводу… Чудачества какие-то, басни бредовые. Скажи Свенельду об этом кто иной, а не его древлянская ведьма-жена, он бы и впрямь только смеялся. Но Малфрида сама была связана с темными силами, она была частью их. А каковы могут быть эти силы, Свенельд испытал на собственной шкуре. Недаром же был он посадником древлянским, ему приходилось встречаться с нелюдями в чащах и сумеречных болотах тех краев, схлестывался с ними, с самим змеем Смоком сражаться приходилось. Да, будучи посадником у древлян, всякого насмотрелся Свенельд, и то, о чем пели под перезвон струн слепые гусляры, что-де витязь Свенельд нежить рубил-губил, не только сказкой-страшилкой для него было. А теперь… Неужели это темное колдовство, которое так не любила и презирала деятельная и живая душа Свенельда, теперь вновь выбрало его своей целью? От этого не только сердце застучит, не только ком в горле станет. С этим так просто не справиться. Да и были у него враги-соперники в Киеве, которые, понимая, что воевода Свенельд им не по зубам, могли и к чародейству обратиться. А против чародейства не всякий выстоит. И хотя Свенельд всегда верил, что человек, если он духом крепок, сильнее любых чар, все одно ему стало не по себе. И все его нынешние сложности, все помыслы о власти и соперничестве за киевский стол показались вдруг какими-то мелкими… будто и нереальными. А вот то, что говорит эта странная женщина… Жена его, им же самим избранная, – удивило и… стыдно признаться – напугало.
– Кто продал меня? – спросил негромко.
– Да какая разница? А вот теперь нам надо…
Но на полуслове Малфрида вдруг умолкла, прислушиваясь. Свенельд тоже различил какие-то голоса извне, топот ног, потом взволнованный голос Ольги прозвучал в сенях.
Тотчас дверь распахнулась и на пороге возникла сама княгиня. Лицо такое бледное, что соболья опушка шапочки почти черной казалась, а глаза горели ярче камней самоцветных на блестящих колтах. Сощурилась было со свету, потом на Свенельда глянула, будто и не заметив, пошарила глазами по истобке, а как увидела Малфриду, так и кинулась к ней.
– Ты пришла, ты все-таки пришла!..
– Пришла, княгиня. И теперь будем думать, как далее поступить. Ибо что у древлян и впрямь чародейство невиданное взросло, я теперь понимаю. Как и понимаю, что не обойтись мне без вашей помощи, а вам – без моей.
Через несколько дней в Киеве только и разговоров было о том, что на подходе древлянская ладья с послами. Люди собирались на склонах киевских круч, всматривались в широко разлившийся вольный Днепр с его уходящими вдаль заводями, с исчезающим в сырой дождливой дымке низинным противоположным берегом. И все гадали – с чем прибудут послы от извечных врагов-древлян? Мира запросят или войны? Но если древляне на убийство правителя Руси решились, то как теперь осмеливаются являться в Киев?
Разное люди говорили. Одни требовали созвать рать со всех русских земель да наказать древлян. Другие советовали скликать вече и решить, кто станет во главе Руси. Были и такие, кто считал, что с древлянами прежде всего должен разобраться древлянский посадник Свенельд, но на таких даже шикали, говорили, что Свенельд и так много власти забрал, а за противоборство с древлянами и вовсе княжескую шапку потребует. Но в одном люди сходились: дерзких древлян необходимо наказать, показать им, что Русь уже едина и не потерпит самоуправств. Но все же кто возглавит рать против древлян? Уж не Ольга. Куда уж вдовице, да еще с малым сыном полки водить. Пусть лучше мужа себе подыскивает, что же ей теперь остается, как не искать защитника для малого княжича.
В Киеве многие считали, что разбираются в этих вопросах. Чай, они не новгородцы надменные, которые только и могут, что глотки на сходках рвать; и не смоляне, которые только торгами своими и сильны, а в походы уже много лет не выступали. И только они, Киев, стольный град, могут решить, и кого на княжеский стол сажать, и кого в защитники кликать. Но даже за такими заносчивыми высказываниями таился страх: а вдруг случится, что пока они тут судят да рядят, дикие древляне, пользуясь безвластием, пойдут на Киев? Вон, старожилы киевские сказывали, сколько бед и забот было Киеву от древлян, пока Олег их не прибрал под себя.
Но когда ближе к вечеру показался на реке древлянский корабль, жители столицы приумолкли. Киевляне всегда славились как умелые корабелы, всегда торговые гости покупали у них суда, когда шли на далекий полудень в Корсунь, но и здесь еще не видели такой отменной ладьи-насады. Была она длинная, хорошо осмоленное дерево бортов казалось зловеще черным, корма и нос высоко подняты. Порывы ветра раздували квадратный красно-черный парус, а на высоком штевене изваяна оскаленная тварь: на чудище некое похожа, сплошные зубы и глаза.
Гребцов на ладье находилось не больше двенадцати, но на внутренних скамьях сидело еще человек двадцать. К тому же все пространство возле мачты было завалено какими-то тюками. На корме тоже размещались мешки и бочонки, плотно увязанные и покрытые шкурами. Не знай в Киеве, что древляне решились на переговоры как дерзнувшее выказать непокорность племя, так можно и решить, что просто гости торговые прибыли с товаром на киевские рынки.
Древлянская ладья пристала возле Боричева узвоза – широкого подъема на Гору. Ожидавшие внизу на пристани люди перекинули мостки на борт, чтобы древляне могли сойти с удобствами. Послы как-никак.
– Ишь какие, – переговаривались в толпе наверху зрители.
При этом многие стали поглядывать туда, где на заборолах городни стояли именитые киевляне. И во главе их княгиня Ольга. Ветер развевал ее длинное белое покрывало под собольей шапочкой, она удерживала у горла темную, опушенную соболем накидку. Подле нее стояли именитые мужи: бояре в высоких шапках, волхвы в светлых одеяниях, варяжские воеводы в шеломах и кольчугах. Ближе всего к Ольге стояли ее советник Асмунд и Свенельд. А вот за плечом Ольги виднелась женская фигура боярыни Свенельда, Малфутки. Она была в темно-красном одеянии, длинное в тон платью головное покрывало надвинуто до самых глаз, на своих соплеменников-древлян, казалось, и не глядит из-под покрова.
Киевляне шептались, что в последнее время Ольга благоволит к супруге Свенельда, почитай не расстается с ней. А еще шла молва… что странная эта боярыня-древлянка, вон челядь из терема княгини поговаривала, что все с волхвами та общается, с ними да с Ольгой. И Ольга слушает ее, как никого до того не слушала.
Вон и сейчас княгиня перво-наперво оглянулась к ней, потом вновь посмотрела на древлянских послов, медленно и величаво подымавшихся по широкому Боричеву узвозу, движущихся сплоченной группой, как будто вот так, скопом, они чувствовали себя увереннее.
И вновь киевляне говорили, глядя на них: ишь какие!
Древлянские послы были немолоды, но и не совсем старые, старшины, как говорят о таких. Они были в пышных меховых накидках, головы обнажены, длинные аккуратно расчесанные волосы ниспадали на меховые оплечья, у большинства они были стянутые вкруг головы богатыми золочеными обручами, на шее почти у каждого висела золотая гривна, широкие обручья сверкали чеканкой по металлу. Знатно смотрелись послы, значительно, впору в пояс таким кланяться. Вот тебе и дикие древляне. Иные бояре киевские такого солидного вида не имеют.
На стене Малфрида негромко поясняла Ольге:
– Самых значительных людей к тебе прислали, княгиня. Это старейшины родов, каких у древлян особым почетом наделяют. Видишь, какие длинные у них волосы – это знак благородных родов. Древляне все больше охотники да звероловы, они обычно длинные волосы не отпускают, в лесах да чащах с такой гривой особо не пошастаешь. Ее могут позволить себе только самые почтенные да еще волхвы, те, кто над людьми стоит, правит, а в промыслах не участвует. Честь тебе оказали древляне, княгиня.
– Честь!.. – повторила Ольга сквозь зубы, будто выплюнула какое-то ругательство. – Что ж так мало прислали? Боятся?
Малфрида не ответила. Она тоже не ожидала, что посольство к Ольге окажется таким немногочисленным. Ей же нужно было много лучших людей. Тьму, как повелел Кощей. Но и на этих Малфрида глядела как на мертвецов. Как на жертву. Пусть поведают княгине, чего хотят, а там… Там поглядим.
Она негромко сказала, чтобы княгиня вела себя, как меж ними уговорено. Ольга же только кивнула согласно. Асмунд, слышавший их речи, слегка покосился, но не стал вмешиваться. Заметил только, что Малфрида тихо отошла… так тихо, как будто и не стояла только что подле Ольги в своем мрачном одеянии цвета запекшейся крови. Без единого украшения или вышивки-оберега. Как будто ничья сила не нужна была ей в помощь. Сама себе такое выбрала.