– Ликующий Ахиллес, – сказала Петра, – гордо демонстрирующий своего поверженного врага у стен Трои.
– Таким и должен быть мужчина, – задумчиво сказал Лисандрос. – Потому что, если ты не сделаешь это с врагами, они сделают это с тобой. В таком духе меня воспитали.
– И ты такой?
– Да, – ответил он. – Приходится быть таким, иначе я бы не выжил, а вместе со мной и те люди, которые работают у меня.
Они ходили по зданию, осматривая фризы и фрески, картины и статуи, которые говорили о мире ушедшем, но все еще соприкасающемся с миром сегодняшним. Лисандрос мог с кривой усмешкой говорить о восхищенном отношении своей матери к легендарному Ахиллесу, но при этом даже он ощущал на себе силу влияния истории. Прошлое давило на него, почти вынуждая жить сразу двумя жизнями.
Вернувшись в сад, они подошли к огромной статуе, запечатлевшей последние мгновения жизни Ахиллеса. Тот лежал на земле, пытаясь выдернуть стрелу из пятки, хотя знал, что это бесполезно. Его лицо, обращенное к небесам, было полно отчаяния.
– Он покорился, – сказал Лисандрос. – Он знает, что ему не уйти от судьбы.
– Возможно, ему не надо было покоряться, – ответила Петра. – Никогда не следует воспринимать несчастья как что-то неотвратимое. Это значит сдаться.
– А что он мог с этим поделать? Он знал, что его судьба была предначертана в день его рождения. И никогда не забывал тайну своей уязвимости. Но только в итоге эта тайна перестала быть тайной. Никто из нас не способен спрятать свою слабость достаточно хорошо, как бы нам ни хотелось.
По дороге домой его настроение, кажется, улучшилось. Они безмятежно поужинали, ведя спор о каком-то рутинном деле, о котором Лисандрос никак не мог забыть. Он прикрыл глаза рукой, разозлившись на себя.
– Это не имеет значения, правда? – простонал он. – Я знаю, что это не важно, но…
– Ты растерялся, – ласково сказала Петра. – Не знаешь, как вести себя с людьми… если это не враги. Знаешь, что тебе нужно?
– Что же?
– Я. Чтобы направлять тебя на путь истинный и удерживать там.
– А куда этот путь ведет?
– Обратно ко мне. Всегда. Так что соглашайся. Я отвечаю за все.
Он внимательно смотрел на нее с минуту, нахмурившись, и она испугалась: уж не слишком ли задела его диктаторскую натуру? Но на его лице появилась нежная улыбка.
– Хорошо.
Она быстро полезла в свой карман, вытащила небольшой блокнотик и карандаш, с которыми никогда не расставалась, потом начала считать по пальцам и что-то записывать.
– Что это ты делаешь? – поинтересовался он.
– Считаю. Ты знаешь, что прошло ровно восемнадцать часов и двадцать три минуты с того момента, как ты занялся со мной любовью? – Она притворно вздохнула. – Не понимаю. Как это некоторые мужчины только разговорами и занимаются.
Не успел он что-то ответить, как она вскочила и умчалась.
– Эй, куда это ты?
– А ты как думаешь? – крикнула она через плечо, находясь уже на полпути к лестнице.
Ему удалось обогнать Петру на лестнице и первым добежать до спальни.
– Иди сюда, – сказал он, схватив ее и крепко, отнюдь не нежно прижав к себе. – Иди сюда.
Его поцелуй был обжигающим. Его страсть пугала ее, потому что была не меньше ее собственной, но она пока еще не станет говорить ему об этом. У нее созрел другой план.
– М-м-м… точно так, как я надеялась, – пробормотала она.
– Ты натянула мои струны, и я отозвался, да?
– Боюсь, что так. И у тебя теперь другая проблема.
– Удиви меня.
– Я ужасный человек. Настолько ужасный, что готова вскочить и немедленно уйти прямо сейчас.
Он схватил ее:
– Не смей даже думать об этом!
Петра весело рассмеялась, наслаждаясь той беспощадностью, с которой он бросил ее на спину и напал, как захватчик. Она все еще продолжала смеяться в момент пика своего наслаждения, когда весь мир завертелся вокруг нее.
Следующие несколько дней прошли словно в тумане. Большую часть времени они проводили на природе, гуляя по острову или лениво развалившись на пляже. Вечера проходили в доме за откровенными теперь разговорами, что было немыслимо когда-то. А ночи они проводили в объятиях друг друга…
Петра понимала, что так не могло продолжаться вечно, потому что сейчас они жили обособленно от всего мира, когда каждый из них мог проявить себя по-новому. Лисандрос смог сбросить с себя жесткую маску, выпустить из заключения свое сердце и позволить Петре увидеть обаятельную и дружелюбную сторону своего характера.
Но такое безоблачное счастье не могло длиться вечно. Рано или поздно ей предстояло либо увидеть ту его сторону, которая оставалась скрытой от нее, либо признать свое поражение, так и не получив к ней доступ.
Петра никогда бы не рассказала ему о той ночи, когда она последовала за ним в ту дальнюю комнату.
Однажды она пробралась наверх, чтобы попытаться открыть туда дверь, и, как и ожидала, нашла ее запертой.
Однажды ночью, проснувшись, она увидела, что снова лежит одна. Дверь спальни была открыта, и ей показалось, что она слышит какие-то отдаленные звуки. Петра поспешно выскользнула в коридор как раз в тот момент, когда Лисандрос поворачивал за угол. Он медленно шагал в каком-то полубессознательном состоянии, словно во сне.
Когда она подошла к лестнице, он просто стоял на верхней площадке. Потом медленно подошел к двери и, к ее ужасу, начал биться головой об нее, словно боль помогала ему избавиться от невыносимых воспоминаний.
Она вдруг увидела себя много лет назад на той крыше в Лас-Вегасе. Лисандрос был в ее объятиях и бился головой об нее, ища забвения от непереносимого страдания. И она поняла, что пятнадцать лет не изменили ничего. В глубине души он оставался тем же самым молодым человеком с какой-то ужасной тайной в душе…
Она готова была побежать за ним, но он неожиданно остановился и повернулся, прижавшись спиной к двери. Лунный свет, падающий через окно, освещал его лицо. Она увидела такое глубокое страдание, что была потрясена.
Лисандрос не двигался. Его глаза были закрыты, затылок прижат к двери, а голова поднята кверху, словно что-то нависло над ним в темноте. Она увидела, как он поднял руки и закрыл ими лицо, крепко прижав ладони, как будто хотел отгородиться от преследующих его фурий. Но эти фурии находились внутри него. Избавления не было.
Здравый смысл говорил ей, что надо уйти и никогда не говорить ему, что она видела его в таком состоянии, но она не могла бы сейчас руководствоваться здравым смыслом. Он может оттолкнуть ее, но она обязана хотя бы попытаться успокоить его.
Петра быстро и бесшумно подошла к нему и отвела его ладони от лица. Он вздрогнул и посмотрел на нее диким взглядом, словно увидел перед собой совершенно незнакомого человека.
– Все хорошо, это я, – прошептала Петра.
– Что ты здесь делаешь?
– Я пришла потому, что нужна тебе… да, нужна, – быстро добавила она, пока он не успел ничего произнести. – Ты думаешь, что тебе никто не нужен, но я тебе нужна, потому что я тебя понимаю. Я знаю то, чего не знает никто другой, потому что ты поделился этим со мной много лет назад.
– Ты и половины всего не знаешь, – прошептал он.
– Ну, так расскажи мне. Что в этой комнате, Лисандрос? Что тянет тебя сюда? Что ты видишь, когда входишь туда?
Его ответ напугал ее.
– Я никогда туда не вхожу.
– Но… тогда почему?…
– Я не вхожу туда, потому что не смогу вынести это. Каждый раз я прихожу сюда, надеясь, что у меня хватит смелости войти, но этого никогда не происходит. – Он грустно усмехнулся. – Теперь ты знаешь, что я трус.
– Не…
– Я трус, потому что не в состоянии увидеть ее опять.
– Она там, внутри? – спросила Петра.
– Она всегда будет там. Ты думаешь, что я сумасшедший? Что ж, возможно. Посмотрим.
Он раскрыл ладонь, в которой был зажат ключ, и позволил ей забрать его и вставить в замок. Медленно повернув ключ, Петра толкнула дверь, та распахнулась, и Петра встала на пороге, задержав дыхание, с испугом думая о том, что ее там ждет.
Сначала ей мало что удалось разглядеть. На улице занимался рассвет, но ставни были закрыты, и в комнату могли проникнуть только тонкие лучики света. Даже при таком слабом свете ей удалось понять, что эта комната предназначалась для праздника любви…
Стены украшали картины с изображением богов, богинь и героев различных греческих легенд. К своему удивлению, Петра узнала некоторые из этих картин.
– Это очень известные картины, – пробормотала она. – Боттичелли, Тициан…
– Не волнуйся, мы не украли их, – сказал Лисандрос. – Это все копии. Один из тщеславных предков моей матери нанял художников и отправил их в Европу копировать работы великих живописцев. Ты, вероятно, узнаешь также статуи Эроса и Афродиты.
– Боги любви, – прошептала она. – Это восхитительно. Они женились по большой любви?
– Нет, он женился на этой бедняжке из-за денег, и таким способом она пыталась опровергнуть это.
– Как печально…
– Любовь часто бывает печальной, когда встречаешь милую ложь, а потом узнаешь некрасивую правду, – произнес он ровным голосом.
Но теперь она едва ли слышала его. Что-то стало беспокоить ее. Что-то было не так, но она не знала что. Тут она подошла ближе к статуе Эроса, и холод пронзил ее.
– Его лицо, – пробормотала она. – Не могу разглядеть, но…
Лисандрос с шумом распахнул ставни, впустив в комнату бледный свет. Петра охнула.
У Эроса не было лица. Было похоже, что его разбили молотком. Его крылья тоже лежали на полу.
Теперь, когда она смогла осмотреть все остальное, она увидела, что все статуи были разбиты, а все картины повреждены.
Но ужаснее всего было то, что произошло с кроватью. Все четыре опоры, на которых держался огромный балдахин, были сломаны, и он рухнул на постель.
Кто-то в бешенстве атаковал этот храм любви, да так и оставил произведенные разрушения, не сделав попытки что-то убрать. Теперь ей стал виден толстый слой пыли. Он лежал так, нетронутый, долгое-долгое время. И это было не менее ужасно, поскольку красноречиво говорило о разрушительном ожесточении.
– Ты спрашивала, здесь ли она? – глухо сказал Лисандрос. – Она была здесь с той ночи, когда я привез ее в этот дом, в эту комнату и мы занимались любовью. Она всегда будет здесь.
– А она была здесь, когда…
– Когда я это делал? Когда я взял топор и крушил статуи и картины и разбивал кровать, где мы спали, желая уничтожить все следы того, что когда-то считал любовью? Нет, ее здесь не было. Она ушла. Я не знал, где она была тогда, и не знал потом… и нашел ее только после того, как она… умерла далеко отсюда.
Он повернулся к поруганной кровати и холодно уставился на Петру. Дрожь пронзила ее, когда она поняла, что его умершая любовь все еще присутствовала здесь и так будет всегда. Эта любовь шла за ним по пятам всю его жизнь, всегда была здесь, в этом доме, в этой комнате, в его сердце, в его ночных кошмарах.
– Пошли, – сказала она. – Здесь тебе больше нечего делать.
Петра подтолкнула его к двери и заперла ее за ними. Она понимала, что потребуется гораздо больше, чем просто запертая дверь, чтобы изгнать этот ужасный призрак из его ночных кошмаров, но была полна решимости сделать это.
"У него теперь есть я, – сказала она кому-то, тайно присутствующему в ее сознании, – и я не позволю тебе больше мучить его".
Она больше не разговаривала с Лисандросом, просто привела его обратно к их кровати и обняла. Наконец Лисандрос немного ожил и нашел в себе силы, чтобы заговорить:
– С тех пор как мы оказались здесь вместе, меня все больше тянуло в эту комнату. Я надеялся, что смогу заставить себя войти туда и изгнать тот призрак.
– Возможно, я помогу тебе сделать это, – проговорила Петра.
– Возможно. Я слишком долго этому сопротивлялся.
– Разве ты должен сопротивляться мне? – прошептала она.
– С первого вечера ты наводила на меня ужас, – сказал он медленно. – Страх. Вот в чем правда. Можешь презирать меня, если хочешь.
– Я никогда не смогу презирать тебя, – поспешила она сказать. – Я просто не вижу ни одной причины, по которой ты мог бы бояться меня.
– Не тебя, а того, что ты заставляла меня чувствовать. В твоем присутствии моя защита почему-то не срабатывает. Я понял это, когда мы встретились на той свадьбе. Когда до меня дошло, что ты – та самая девушка с крыши в Лас-Вегасе, я был рад, потому что это объяснило мне, почему меня к тебе потянуло. Мы практически были друзьями юности, так что это была естественная связь. Так я и сказал самому себе. Но потом, когда мы начали танцевать, я понял, что это было нечто большее. Я рано ушел со свадьбы, чтобы убежать от тебя. Ты обладала какой-то пугающей силой, которую я боялся, поскольку никогда не встречался с этим раньше и знал, что не смогу противостоять ей. Помнишь статую, которую мы видели во Дворце Ахиллеса? Не ту, первую, когда Ахиллес был в зените своей славы, а вторую, когда он сидел на земле, пытаясь выдернуть стрелу и понимая, что не сможет… Ты видела его лицо, обращенное к небесам, умоляющее богов о помощи, потому что он знал, что это нечто такое, что выше его сил, и только вмешательство божественных сил может спасти его…
– Но он сражался со смертью, – напомнила ему Петра. – Неужели я олицетворяю смерть?
Он слегка улыбнулся и покачал головой:
– Нет, но ты олицетворяешь отрицание того, что, как я верил, необходимо мне, чтобы быть сильным. Той брони, которая держала меня на безопасном расстоянии от других людей, от зависти, никогда не оставлявшей меня в покое. В твоем присутствии все это пропало. Я умолял богов вернуть мне мою власть, чтобы я мог быть защищенным от тебя так же, как от других, но они не послушали меня… возможно, понимали, что на самом деле я не хочу этого. – Он немного помолчал. – Причиной твоей власти надо мной было что-то, чего я никогда не понимал раньше. Это не был секс, хотя и это тоже присутствовало. Господи, как я хотел близости с тобой! Это сводило меня с ума, но я мог справляться с этим. Однако существовало нечто еще, что было гораздо более пугающим.
– Я знаю, – сказала Петра. – Я была способна рассмешить тебя. Мне всегда нравилось делать это, не только потому, что давало мне власть над тобой, но и потому, что я надеялась сделать тебя счастливым.
– Так и было, но при этом меня мучило то, что я был так беззащитен перед тобой, как ни перед кем другим в этом мире. Поэтому я снова сбежал. На этот раз ненадолго, но потом я заволновался, что ты можешь вернуться в Англию, а я понял, что не хочу этого. Я действовал как безумный, толком не зная, чего хочу… как влюбленный человек фактически. И тогда я позвонил тебе…
– А я была с Никатором…
– Когда я снова увидел тебя, то понял, что не могу больше держаться в стороне, а еще я понял, что снова буду подвергать себя опасности. Я больше не был хозяином самому себе, а контроль… умение владеть собой – цель всей моей жизни. Я понял уже тогда, что не смогу иметь и то и другое, но до сих пор…
Только теперь Лисандрос заставил себя принять окончательное решение, и на какое-то мгновение Петра засомневалась, какой путь он выберет. Существовала некая ужасающая тайна, которая не отпускала его.
Глава 9
Наконец он заговорил:
– Все началось в моем детстве из-за фантазий моей матери об Ахиллесе и его тайной уязвимости. Я понял из всего этого, что надо держать свои секреты при себе, но в то время это была для меня не более чем игра. Впереди была целая жизнь, денег – более чем достаточно, и я чувствовал, что могу править миром. Я считал себя сильным и защищенным, но на самом деле был легкой добычей для искусного манипулятора.
– Кем она и была… – подытожила Петра.
– Да, хотя не столько она сама, сколько люди, стоявшие за ее спиной. Ее звали Бригитта. Она была внучатой племянницей Гомера, о чем я узнал позже. Мы встретились случайно – по крайней мере, я так считал – на лыжном курорте. Она была искусной лыжницей, но скрывала это, постоянно падала, так что я начал учить ее, и мы постепенно прониклись чувствами друг к другу. Конечно, мы тут же забросили лыжи и уехали, чтобы побыть одним. Я был на верху блаженства. Я никогда не представлял, что девушка может быть такой красивой, милой, такой искренней…
Он прерывисто вздохнул и уронил голову на грудь. Его била дрожь, и Петра не была уверена, в одних ли воспоминаниях дело. Может быть, после стольких лет его любовь продолжала еще жить и мучить его?
Она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, но в последний момент остановилась и опустила ее. Похоже, он ничего не заметил.
– Конечно, я обольщался. Все это было хитроумной ловушкой. Ее подсунули мне специально, чтобы я потерял голову. Но даже когда я узнал, кто она такая, у меня не хватило ума на то, чтобы раскусить этот замысел. Я поверил ей, когда она сказала, что скрывала свое происхождение, потому что полюбила меня и не хотела вызвать никаких подозрений. Можешь представить себе такую глупость? А ведь мне было уже двадцать один год…
– А сколько было ей?
– Девятнадцать. Такая юная! Ну как я мог подозревать ее? Даже когда я узнал, что она использует фальшивое имя, что она подстроила нашу встречу… даже тогда я считал ее в своей основе чистой. Я должен был верить в это. Она была самым прекрасным, что когда-нибудь случалось со мной.
– Что же произошло? – спросила Петра.
– Мы планировали пожениться. Наши семьи пришли в бешенство: два недруга, забыв о вражде, объединялись перед лицом всего мира! Мой отец советовал мне повременить, но я ничего не слушал. Мы приехали сюда, чтобы побыть одни, и все лето провели в этом доме. Я не мог поверить своему счастью в те месяцы. – Он криво усмехнулся. – И я был прав, что не верил. Все это оказалось иллюзией, возникшей из-за моего трусливого нежелания признать тот факт, что Бригитта шпионила. Она не особенно много разузнала, но достаточно, чтобы семья Лукас смогла лишить нас выгодного контракта. Стало очевидным, что информация могла поступить от нее и что она подслушала мой телефонный разговор и смогла заглянуть в нужные бумаги. Сначала она все отрицала, но другого варианта просто быть не могло. Я обвинил ее.
– Что ж, это естественно, если ты почувствовал себя преданным…
– Нет, было еще хуже. Я был безжалостным, жестоким. Я наговорил таких вещей… Она умоляла простить ее, сказала, что начала как шпионка, а потом раскаялась, потому что действительно полюбила меня.
– Ты ей поверил?
– Не решился. Я насмехался над ней. Если она на самом деле раскаялась, почему не предупредила меня? Она сказала, что пыталась выйти из игры, но Никатор пригрозил ей, что все мне расскажет. Он обещал отпустить ее, если она выполнит одно последнее задание, что она и сделала.
– Но Никатор был в то время еще совсем юным! – возразила Петра.
– Двадцать лет – достаточно, чтобы строить козни.
– Но был ли он организатором всего этого?
– Нет. Инициатором был другой человек, их дальний родственник по имени Кронос, который работал в компании не более двух лет и старался отличиться. Этот отвратительный тип сразу сошелся с Никатором и использовал его.
– Так это было делом рук Кроноса, не Гомера…