- Та "девица" - глава Братства, Дрю, и председатель Совета. Светочи бесценны. Миледи спасли от носферату за пятнадцать лет до того, как спасли твою маму. Мне кажется, за эти годы у миледи сформировалось некое тщеславие. Интересно… - Он осекся, и я так и не узнала, что ему было интересно. Бесит уже. - В главной Школе ты бы получила все на свете. А здесь нам пришлось обходиться уже имеющимся из-за ограничений бюджета. Я предполагал, что тебя отправят в центр, лишь только будут приняты все необходимые меры. И был уверен, что к тебе приставят целый полк преподавателей и штук пять охранников, как у самой миледи. Но, в директиве сказано: это привлечет слишком много внимания. Ты лучше защищена, если защищена меньше. Иначе все узнали бы про твое спасение, и Сергей стал бы искать следы.
Когда он произнес это имя, воздух не похолодел. И все же звук болезненно отдался у меня в голове. Не сходится.
- Не сходится!
Дилан обнажил в широкой грустной улыбке свои белые дампирские зубы.
- Я тоже так думал. Но меня уже понизили в должности и послали заведовать крошечной исправительной школой для пушечного мяса - сюда, в захолустье. В таком положении глупо задавать вопросы.
Успокоил, ничего не скажешь.
- Подождите-ка…
Он пожал плечами и махнул рукой, отметая прошлое. Кожаная куртка снова скрипнула.
- Да, тебя обнаружил Кристоф. Но это не снимает вопроса о его лояльности. К тому же, ты - это ты. - Он распахнул дверь, и мы вошли. - Я уже долго здесь торчу. Моя преданность твоей матери и Кристофу стоила мне, по меньшей мере, карьеры.
- А как же… - я осеклась. Слова неожиданно кончились. Я попыталась снова: - Ладно. Вы не могли бы любезно поведать мне все с самого начала? Какого черта я тут оказалась?
Я приманка?
Но я опять ощутила теплые объятия Кристофа и жар его тела и… не могла поверить. Просто не могла. И неважно, что все сходится.
Комната оказалась длинной, с низким потолком и без окон. По стенам высились доверху заставленные коробками металлические стеллажи, уходившие куда-то в бесконечность. Единственным источником света служили лампочки в толстых, обтянутых проволокой и опутанных паутиной стеклянных плафонах. Помещение походило на заброшенное бомбоубежище.
- Я считаю, ты здесь потому, что кто-то выжидает своего часа. Самое странное, что я не могу дозвониться ни до одного из моих обычных абонентов. Заблокирован весь узел. Возможно, для твоей защиты. Но все больше и больше свидетельствует о том, что никто не знает о твоем местонахождении. Ни в главной Школе, ни в Братстве, кроме Огаста и Миледи. Но от Огаста давно не было вестей. Он не ответил на два моих послания, которые я передал через его коллегу - кстати, одного из моих друзей. - Дилан захлопнул дверь и так резко повернулся ко мне, что я отшатнулась. - Кристоф тоже неизвестно где.
Он вопросительно смотрел на меня. Знал ли он, что я отнесла его записку Кристофу?
По идее, должен. А значит, он ведет свою игру. Но какую?
- Разве Огаст пропал? - Горло у меня будто сжалось до булавочной головки, я с трудом выговаривала слова. Огаст был давним папиным другом. Именно ему я позвонила, чтобы проверить рассказ Кристофа. Как раз перед тем, как все завертелось и встало с ног на голову, когда появилась похитительница снов. Перед тем, как небо почернело средь бела дня и все затмил Сергей…
Я содрогнулась. Кожа, покрытая высохшим потом, чесалась и воняла.
Я уже слишком хорошо знала этот кисловатый запах.
Запах страха.
Я даже не помнила, что значит жить без постоянного страха. Дилан смотрел на меня секунд десять, и вдруг я резко и обжигающе осознала, что я здесь совсем одна. Никто не знал, где я. А он говорил страшные вещи: раз я просто исчезла, меня не хватится никто из тех, кто мог бы помочь.
Но ведь в случае очередного нападения Кристоф велел обращаться к Дилану. Он говорил, что Дилан свой. И еще сказал, что скоро заберет меня, а я, если хочу, могу сомневаться сколько угодно.
Черт. Я уже никому не верю. Даже себе.
- Вот, стащил из арсенала. - Дилан сделал едва заметное движение и уже рукояткой вперед протягивал мне пистолет. Это был тот самый, калибра девять миллиметров, который я сдала в арсенал в день своего приезда в Школу. Я тогда думала, что буду здесь в безопасности. Сердце подскочило к горлу. - Если я прав в своих подозрениях, Школа для тебя небезопасное место. В общем-то, тебе нигде не безопасно, но особенно здесь.
Я взяла пистолет. Холодный металл тяжело лег в руку. Привычным движением проверила обойму - все посеребренные папины патроны на месте.
- И что мне теперь делать?
- Идем, кое-что покажу. Кстати, кобура-то есть?
Я пожала плечами.
Хм, нет. У меня же нет доступа в арсенал. А все мои вещи в грузовике, который Кристоф где-то спрятал. А с Кристофом никак не свяжешься.
- Может, мне его в лифчик засунуть?
Не хотела я так язвить. Но боже, как же мне хорошо с пистолетом в руке! Просто до смешного хорошо!
Дилан вздохнул. Фирменно, по-дилановски.
- Ладно, потом подумаем. Идем дальше.
Я шла за ним между двумя рядами книжных стеллажей, предусмотрительно направив дуло пистолета в пол.
- Так что вы мне покажете?
Он слегка приподнял плечи.
- То, что я долго от всех скрывал. Это расшифровка, которую упоминала миледи. Но у нее существенно отредактированный вариант, а у меня оригинал.
Я резко выдохнула.
- Ого! У вас?
- Вот видишь. Я был уверен, что ты заинтересуешься. Агент, который застенографировал разговор, мой друг и настоящий Курос. - Он ссутулился, как будто вся тяжесть мира обрушилась на него. - Он умер один и в страшных мучениях. Его предали. Я не поверил ему, когда он передал мне конверт и велел никому не говорить о нем, пока не будет чрезвычайных обстоятельств.
- То есть сейчас как раз чрезвычайные обстоятельства?
- Я уверен, Дрю, что можно так считать. - В конце длинного стеллажа Дилан резко свернул направо и продолжал идти, пока мы не оказались возле тяжелой деревянной двери в каменной стене. - Я думал передать ее Кристофу, но, вероятно, ты увидишься с ним раньше меня. Если, конечно, он еще жив.
Он странно посмотрел на меня грустными глазами.
Желание рассказать ему про свидание с Кристофом боролось во мне с голосом рассудка, который повелевал держать рот на замке. Здесь все лгали. Не хватало еще узнать, что и Грейвс пудрит мне мозги.
Нет. Нет, только не он. Не может быть.
Но Грейвс спокойно резвился со своими друзьями-вервольфами. В общем-то, они неплохие ребята, просто тупые и злобные. Что с них возьмешь.
А если все равно никто не знает, что я здесь, то и наплевать.
Дилан отпер дверь массивным железным ключом.
- В нашем распоряжении два часа, пока на дежурство не заступит Крюгер. К этому моменту тебе лучше быть у себя в комнате.
- Ого, целый план.
В груди снова забурлил водоворот ощущений. Господи, почему здесь нет папы? Или Огаста. Или Кристофа. Пусть хоть кто-нибудь придет и все устроит.
Я в сотый раз отогнала эти мысли и шагнула в проем вслед за Диланом.
* * *
Я сидела на кровати и смотрела на закат, золотом лившийся в окно. Пистолет лежал на тумбочке, обращенный дулом в угол за дверью. Копия стенограммы - три с половиной листа печатного текста - покорно притулилась у моих босых ног.
С первого взгляда было ясно, что дата и время проставлены по военному образцу. По верху и низу каждой страницы шли ряды цифр. В середине, заполняя все белое пространство стройными колоннами, маршировали маленькие черные муравьи - мелкие, убористые буквы.
SFR-1: Все сведения засекречены и хорошо охраняются.
SFR-2: Не твое дело. Где она? Мы готовы заплатить.
SFR-1: Оставь свои деньги при себе. Эта сука должна умереть.
SFR-2: Могу устроить.
Это они говорили о моей маме. Обсуждали ее убийство так же спокойно, как еще один пункт в списке покупок. Там упоминался и "муж" - папа. Обо мне ни слова.
Конечно, судя по дате, мне всего пять лет. Неужели я была маминой тайной?
Я так крепко зажмурилась, что перед глазами засверкали желтые искры. Это было самое страшное воспоминание. Страшнее даже, чем папины глаза с гниющими белками и замутненной радужкой. Страшнее, чем его мертвое тело, которое, шаркая и раскачиваясь, шло прямо на меня.
Воспоминание о маме лежало на самом дне глубокого колодца моей души. Я содрогнулась, когда оно всплыло на поверхность.
- Дрю, - произносит она ласковым, но настойчивым тоном. - Просыпайся, милая.
Я тру ладошками глаза и зеваю.
- Мамочка?
Мой голос звучит глухо. Иногда это голос двухлетнего ребенка, а иногда девочки постарше, но всегда удивленный, тихий и сонный.
- Вставай, Дрю, - говорит мама и, протянув руки, поднимает меня с негромким оханьем, будто не веря, что ее дочь так выросла.
Я уже большая девочка, и меня не надо носить на руках, но спать так хочется, что я не спорю, а лишь погружаюсь в тепло маминых объятий, прислушиваясь к учащенному ритму ее сердца.
- Я люблю тебя, солнышко, - шепчет она, касаясь губами моих волос.
Мама окутывает меня запахом свежей выпечки и тонким ароматом духов.
В этом месте сон развеивается. Я слышу чьи-то шаги или, вернее, биение пульса. Сначала тихое, но потом все громче, и с каждым новым ударом ритм учащается.
- Я так люблю тебя, детка, - повторяет мама.
- Мамочка… - Я склоняю голову ей на плечо.
Она несет подросшую дочь на руках. Когда мама
ссаживает меня на пол, чтобы открыть дверь, я не протестую.
Мы спустились вниз в чулан. Я не помню, откуда мне это известно. Мама останавливается перед непонятным квадратным отверстием в полу, где уже в одеялах и на подушке с родительской постели лежат несколько моих мягких игрушек. Меня снова сжимают в крепких объятиях, а потом усаживают в подпол, и тут впервые накатывает беспокойство.
- Мамочка?
- Мы поиграем в прятки, Дрю, солнышко. Ты спрячешься здесь и подождешь, пока отец не вернется домой с работы.
На обычную игру не похоже. Раньше я пряталась от папы в чулане, чтобы напугать его, но не посреди ночи и не в тесной дыре в полу, о существовании которой я даже не подозревала. Никогда!
- Мамочка, не хочу так играть, - лепечу я, пытаясь выбраться из подпола.
- Дрю! - Мама больно хватает меня за руку, но потом ослабляет хватку. - Солнышко мое, нам нужно сыграть в эту особенную новую игру. Спрячешься здесь в чулане, и когда папа придет домой, он обязательно найдет тебя. А теперь ложись и будь хорошей девочкой!
Я не хочу прятаться в чулане и хнычу: "Не буду, не буду!".
Но я послушный ребенок, поэтому устало сворачиваюсь калачиком на дне темного теплого подпола. А тень на мамином лице становится глубже, только мерцают во тьме глаза, приобретая цвет голубого летнего неба. Мама заботливо укутывает меня одеялом и улыбается одними губами, пока я в изнеможении не закрываю глаза. Сон еще не сморил меня. Сквозь дремоту я слышу, как она опускает люк подпола, и вокруг становится совсем темно. Однако в подполе пахнет мамой, и потом я так устала. Издалека до меня доносится далекий, еле различимый звук - это щелкает замок двери в чулан.
Перед тем как сон улетучивается, я слышу мерзкий, пробирающий до костей зловещий хохот, будто кто-то посмеивается надо мной и в то же время пытается говорить, набив рот острыми лезвиями. Чувствую, что мама рядом, но ее охватывает отчаяние. Вот-вот случится непоправимое.
Я резко открыла глаза. Солнечный свет потоком лился в окно.
Просто плохо долго не бывает. Постепенно становится хуже и хуже, а потом все взрывается, и уже ничего не поправить. Будь мы с папой сейчас на юге, мы бы готовились к очередной вылазке - на полтергейста или призраков тараканов или аллигаторов - да на кого угодно. Или он бы готовился, а я варила бы обед, ходила бы по кухне туда-сюда, а он заряжал бы обоймы, наполнял ампулы святой водой, по ходу дела играя со мной в "Двадцать вопросов Охотника". Он спрашивал, я отвечала - обычно правильно. И за каждый верный ответ зарабатывала "Умница, Дрю! А еще один слабо?".
А вопросы действительно неслабые. От "как развеять полтергейст?" до "как нужно себя вести, если в баре полно Иных?". И если я задумывалась дольше, чем на тридцать секунд, он никогда не бросал меня, а тут же отвечал сам и объяснял. Не то что некоторые, кто называет себя учителями.
Скажи, Дрю. Скажи вслух.
- Нет. - Я вздрогнула от своего собственного голоса. Вот она я, сижу в этой комнате, довольно милой, ничего не скажешь, но холодной, бездушной и небезопасной. Дилан только что привел меня сюда, усадил на кровать, положил рядом пистолет со стенограммой и предупредил: Никому не доверяй. Если будет еще одно нападение, прячься. И не вылезай, пока не услышишь отбоя. Возьми с собой пистолет, но, ради всего святого, держи его в укромном месте.
И перед тем, как закрыть за собой дверь, добавил: Постараюсь найти Кристофа. Нужно дать ему знать, что связь заблокирована, а атаки вампиров участились. Надо вытаскивать тебя отсюда.
И вот я сижу здесь и медленно схожу с ума. Скажи это, Дрю. Ты можешь.
- Он умер, - прошептала я.
Меня воспитала бабушка. Потом, в ту ужасную ночь, ее не стало, и у меня было ощущение, что я куда-то бесконечно падаю, пока не приехал папа, чтобы подписать бумаги и забрать меня с собой. Я так и не поняла, как он про все узнал, но, с другой стороны, бабушка и его воспитала. Он не особо верил в "эти деревенские предрассудки", но каждый раз, нечаянно рассыпав соль, бросал щепотку через плечо. Глупо было бы этого не делать, когда охотишься на скачущих по ночам тварей.
Он все-таки доверял "шестому чувству", никогда не смеялся, если ему говорили про интуицию, и никогда не сомневался в моей.
- Он на самом деле умер…
От повторения картина становилась все ужаснее. Словно я только что поняла, что не сплю и что никогда больше не проснусь утром и не увижу, как отец на кухне заряжает обоймы или смотрит телевизор в своем любимом шезлонге или…
И больше никогда мы не помчимся на машине с открытыми окнами, а я не буду держать на коленях атлас, чтобы говорить папе, куда сворачивать. Никогда больше не буду передавать ему патроны в разбитое окно, пока на него набрасываются твари. Больше не суждено нам вместе угадывать, против какой нечисти из Истинного мира придется сражаться в следующий раз.
Больше не услышу я его дыхание посреди ночи, не увижу, как он сгорбился в кресле перед телевизором, не попробую его фирменных воскресных оладий на завтрак, не вздрогну от громкого стука в дверь и возгласа: Дрю, малышка, ты дома?
Больше не будет вечеринок чили. Больше не почувствую я теплой руки у себя на плече. И больше не успокоит меня папа среди ночи, когда я проснусь от собственного крика - после четырнадцати лет это случалось не так часто, но все равно приятно было осознавать, что он рядом.
Он на самом деле умер. Я осталась совсем одна. "Безопасное место" превращалось в змеиное гнездо. Как тот маленький магазинов котором мы побывали перед отъездом в Дакоту. Вдоль стен в стеклянных террариумах медноголовые и водяные щитомордники воняли, отвратительно шипели и с глухим стуком бросались на стенки своих темниц. Подлые такие. Нападают без предупреждения. Я стояла посреди магазина, а у папы был секретный разговор с его владельцем. А вдруг папа тогда узнавал телефон Кристофа? Или что-то еще?
Я потерла мокрые от слез щеки. Ненавижу плакать. В голове туман, лицо горит. Я сложила листок пополам, оставляя по краям влажные следы.
Мечи малайка все еще лежали под кроватью. Рядом с ними - папин бумажник и темное пятно. Как раз его я схватила и притянула к себе. Это была моя черная холщовая сумка, вся в грязи после событий в Дакоте. Я тщательно упаковала в нее все необходимое, пока мы с Грейвсом прибирались в доме, а Кристоф ругался с кем-то по телефону по поводу того, кто должен приехать и забрать меня. Казалось, это было в прошлой жизни. Тогда я еще считала, что все можно уладить, если очень постараться.
Деньги - в кошельке и в маленьком потайном отделении в дне сумки. Папа показал, как его туда вшить и как им пользоваться. Удостоверение личности - тоже там. И там же - запасная обойма для пистолета. Еще гигиеническая помада, блокнот с Йодой на обложке, расческа, две ручки, платок, смена белья и кусок гостиничного мыла - мало ли что? И папина черная записная книжка, которую я решила держать под рукой. Но Огаст пропал, а кому еще звонить? К тому же здесь и телефона-то нет. Даже в кабинете у Дилана. Спиннинг что-то говорил насчет "телефонного часа", но я не представляла, как тут можно связаться с внешним миром. Я была изолирована хуже арестанта.
Еще в сумке лежал компас и карты дорог Флориды и обеих Дакот. Карты теперь вряд ли пригодятся, а вот компас надо оставить. Карманный фонарик тоже. Я щелкнула выключателем - работает. И запасные батарейки есть. Рядом оказались дорожная упаковка ибупрофена, бутылочка святой воды, флакончик с солью.
Свой пружинный нож я сунула в один из маленьких кармашков, вшитых в заднюю стенку сумки. Он звякнул - в кармашке лежало два серебряных доллара и несколько железных гвоздей. Ну, то есть, они стальные, однако благодаря некоторому количеству железа могут защитить от всяких тварей - духов, призраков, фейри и прочих.
При мысли о фейри я содрогнулась. Обращаюсь к тем, кто считает, что фейри - это нечто милое с крылышками! Молитесь, чтобы никогда не встретить какого-нибудь сида в плохом настроении, потому что они могут украсть несколько лет жизни. Молитесь, чтобы никогда не услышать в ночи звук серебряных рожков, эхом звенящий в долинах между холмами, в то время как по пустой дороге стучат лошадиные копыта - это дикая охота ищет свою жертву. Бабушка учила меня никогда, ни под каким видом не связываться с миром сидов.
Я, конечно, перегнула палку и сама испугалась не на шутку. Но приятно было чем-то заняться. Хотя бы что-то планировать, а не слепо следовать за другими. Я даже во сне могла приготовиться к дальней дороге.
Папин бумажник отправился в потайное отделение. Стенограмму, аккуратно свернув, я положила в папину записную книжку. Потом взяла пистолет и еще раз проверила обойму - по привычке. Затем, сорвав с подушки наволочку, завернула пистолет в нее. Да, жаль, нет нормальной кобуры. Но от одного сожаления ничего не появится.
Давай, Дрю, думай хорошенько. И быстро. Как бы поступил папа? Рассуждай логически.
Что-то мне в последнее время плохо давалось рассуждать логически. Но я честно попробовала еще раз.
Итак. Анна хотела уверить меня, что Кристоф предал мою маму. Но он спас меня, поэтому ничего не сходится. К тому же она считала меня совсем дурой. Но две фотки дома, в котором мы когда-то жили, не изменят моего отношения к Кристофу.
Если только…
В сознании вдруг все взорвалось, и внезапно образовались новые связи. Черт.
У меня затряслись руки. Подняв их, я увидела, что даже пальцы дрожат. Я схватила медальон и стала его тереть большим пальцем изо всех сил, словно пытаясь стереть с души страх.