Ревность опалила грудь Риты, она не смогла сдержать это яростное чувство. Но самым странным было то, что эта девушка казалась ей знакомой. Где-то она уже видела такой же утонченный овал лица, такой же взгляд, что грозился вынуть всю душу и родинку на щеке.
Рита нахмурилась и растерянным взглядом еще раз обвела полку с фотографиями. Так или иначе, но это девушка была на половине из них. Разве это не доказывало, что Брагину дорога эта некая Лида?
"Не верить, не привязываться, не очаровываться… Разве ты уже забыла, Рита?" – мысленно отчитала она себя.
Рита на мгновенье прикрыла глаза, а потом широко распахнула их, громко ахнув. Она поняла, кого напоминает ей эта девушка.
Дашку-дурашку.
– Кто она? – задеревеневшими губами спросила Рита Брагина.
– Не важно, – сказал он, как отрезал. – Она в прошлом. И это не твое дело, Маргарита.
Рита скривилась, но сдержала удар.
Кто знал, что ей сейчас так горько будет от каждого его слова? А ведь день так хорошо начинался…
– А это кто? – спросила Рита, указывая на вторую девушку по правую сторону от Брагина.
Она хотела перевести разговор на другую, более легкую тему. Но сразу же поняла, что получилось только хуже.
– Марина, – глухо ответил Федор, отводя взгляд. – Моя сестра.
– Мать этого засранца? – ахнула Рита.
Она никак не могла заставить себя отвести взгляд от блестящих, длинных волос Марины, они разметались по плечам и напоминали по цвету зрелую пшеницу. А ее пронзительно синие глаза, казалось, занимали пол лица и светились таким неподдельным счастьем, что Рита даже позавидовала.
– Красивая, – совершенно искренне восхитилась она, поворачиваясь к Брагину. – А почему я ее никогда не видела? Она, наверное, не живет в городе, да?
– Не живет.
Федор ответил таким голосом, что сердце у Риты дрогнуло. Она попыталась найти объяснение этой странной звенящей дрожи внутри себя, вглядываясь в лицо мужчины. Но оно было непроницаемым. Сплошная безэмоциональная маска.
Не осталось и капли от того чужого Федора, что открылся для нее этим утром.
От того Федора, который ей нравился значительно больше привычного ведущего хирурга.
Как ни старалась Рита поймать взгляд Брагина, тот тщательно его отводил. В комнате повисла гнетущая тишина. А когда же, наконец, мужчина мимолетно поднял глаза на Риту – она задохнулась от полноты боли, что плескалась на их дне.
– Я сказала что-то не то? – недоуменно спросила она прежде, чем успела подумать и осмотрительно закрыть рот.
Брагин пожал плечами:
– Нет. Просто ты напомнила мне о причине моего незапланированного отпуска. Почему я хотел остаться в одиночестве и… подумать, – резким жестом он взъерошил волосы и поднялся с дивана. – Тебе, правда, лучше ехать к себе. Я вызову такси.
Все, на что была способна Рита – ошарашено глотать воздух широко открытым ртом. Ее привело в ужас только то, что она могла каким-то неосторожным словом сделать Брагину больно. Ведь, посмотрев правде в глаза, можно сразу понять – он слишком сильный мужчина, чтобы открыто выказать собственную слабость. Рита была уверена, что он не из тех, кто будет выворачивать душу или признается в боли, особенно перед девушкой.
Только ей никаких слов и не требовалось. Сейчас все в Брагине говорило за него: напряженная спина, сжатые кулаки, желваки и прищур глаз.
Поведение Федора напрочь убивало в ней здравый смысл. Она больше не контролировала ситуацию.
– Я не понимаю! То ты приказываешь мне остаться, то выгоняешь! Ты что решил, что вправе распоряжаться моей жизнью? – взорвалась она, расхаживая по комнате. – И что я такого сказала? Ты что не знал, что твой племянник фирменный засранец? Ну, хочешь, я извинюсь перед его матерью, хоть и не знаю ее?!
– Ты и не можешь ее знать! – вскричал в ответ Брагин. – Марина умерла прежде, чем ты научилась говорить! Влад еще и в школу не пошел…
– О-ох! – Рита зажала рот ладонями. – Мне так жаль. Прости меня.
Брагин ничего не ответил, сел на диван и устало уронил голову на руки.
У Риты засосало под ложечкой.
– Я сейчас уеду. Не буду тебе надоедать. – Она быстрым шагом преодолела гостиную, взлетела по деревянной лестнице на второй этаж.
– Никуда ты не поедешь! – Брагин настиг ее как раз в тот момент, когда Рита заскочила в спальню, судорожно соображая, что же ей натянуть на себя, кроме его рубашки.
Федор грубо смял ее в объятьях и залепил рот жадным поцелуем.
– Но ты сказал…– нахмурилась она, когда удалось немного отстраниться.
– Мало ли что я сказал. – Брагин оставил еще один короткий поцелуй. – Лечить тебя буду. Строгий постельный режим вам, Риточка Валерьевна, и никаких лишних вопросов.
Она звонко рассмеялась, когда Брагин уложил ее на кровать и принялся целовать, не забывая при этом мучить щекоткой.
Неожиданно раздалась громкая трель от входного звонка.
– Ты кого-то ждешь? – вздрогнула Рита, обеспокоено вглядываясь в лицо Брагина.
Она была уверена, что вот сейчас точно к ним заявится какая-нибудь пышногрудая блондинка. Или брюнетка… Лида, например.
– Нет.
Звонок повторился.
– Тогда кто это?
– Сейчас проверим, – беззаботно сказал Федор, быстро перекатившись с тела Риты, он направился из спальни на первый этаж.
Рита слышала, как удаляется звук от его шагов и с каждой последующей секундой вдали от Брагина ей становилось все холоднее и холоднее…
Глава 7
Первый круг ада
Первый переход сквозь портал был похож на захватывающий взлет, который прерывался свободным падением. Словно вдох и выдох взлет заменял падение, а падение заканчивалось взлетом. Мне показалось, что это длилось вечность.
Я попала в сердце торнадо.
И сейчас эпицентром стихийной бури был никто иной, как я сама.
Ревущий ветер хлестал по щекам, подхватывал крепкими руками, кружил и будто цепкий плющ оплетал вихрями черного и синего.
Я никогда не видела столько животной силы от цвета, сколько было внутри торнадо. Пыталась уцепиться за стенки воронки, но они проваливались в невесомости, зачерпывали лишь пустоту.
Мысли запутались и отказывались подчиняться. Через десять вдохов черного дыма я уже забыла кто я.
Зачем я?
Впереди возникло нечто ровное, с гладкой блестящей поверхностью, будто зеркало. И оно стремительно приближалось. В большом отражении я успела заметить, как расширились в ужасе почти оранжевые глаза, и гримаса перекосила лицо, сделав его безобразным.
Это я?
А потом был удар такой силы, что казалось, всю душу из меня вытрясли. До последней капельки.
Жуткий холод. Воздух исчез. Звуки оглохли.
Я тонула в чем-то черно-синем, размахивала руками и пыталась втянуть побольше воздуха. Вместо кислорода легкие разрывал холод.
И конца и края не было этой пытке. Казалось, как только мое сердце совершало последний удар, а руки и ноги безвольно обвисали, какая-то искра пробивала тело от макушки и до пят, заставляя меня вскидываться и продолжать бороться.
Это была нечестное противостояние со стихией.
Когда по позвоночнику в третий раз прошла непонятная молния, я взмолилась о пощаде. Сейчас готова была поверить в любого Бога, лишь бы жуткая агония прекратилась.
Вдруг меня схватили за шкирку и повлекли вверх. Ослабевшая, измученная, я даже не пробовала сопротивляться – смирилась с любым исходом. Постепенно черный цвет сменился синим, потом небесно-голубым и наконец белым. От яркости света я ослепла.
Жесткий удар пришелся на спину. Позвоночник связало болью. Я изогнулась, вдохнула и… закашлялась. Перед глазами мелькали черные точки. Судорога скрутила ноги и руки, хребет выгнуло дугой. Я попыталась закричать, но изо рта лишь полилась вода.
– Глупый маленький мор. Ты сделала неправильный выбор и понесешь наказание…
Голос был повсюду. Я слышала его также четко и громко, как собственные мысли. Вкрадчивый, шелестящий, холодный он притуплял боль до тех пор, пока она не исчезла.
Вспышки агонии ослабли, теперь они бродили по телу лениво и медленно, словно остались где-то на затворках разума.
Я заставила себя разлепить отяжелевшие веки и оглядеться.
Маленькая, почти крохотная комнатка. Из мебели только кровать, на которой я лежала и шкаф. Овальное окно, прикрытое зелеными занавесями. Пол темно-коричневый, со щербатыми досками. Третья у двери всегда издавала неимоверно противный скрип.
У меня опустилось сердце.
Я узнала не только комнату где оказалась, но и день. Дата была обведена неровным красным кружком на календаре, что висел на стене напротив. Дрожащей рукой, я это сама и сделала утром первым фломастером, что попался под руку.
Я вздрогнула, крепко зажмурилась. Тут же распахнула глаза – наваждение не пропало. Меня пробрала крупная дрожь.
До этого момента я слепо надеялась, что больше никогда не вспомню этот день.
Но разве можно забыть свой первый круг ада?
Двери резко скрипнули и в комнату вошла девочка. Она была в джинсах прямого покроя и тенниске на размер больше. Черные волосы туго заплетены в косу, янтарные глаза пылали гневом такой силы, что мурашки прошли по моему позвоночнику. Девочка с разбегу плюхнулась на кровать, зарывшись носом в подушку, и горько зарыдала.
Я должна была отпрыгнуть или упасть, откинутая реакцией матраса на ее прыжок. На узкой кровати для нас двоих было слишком мало места. Вместо этого серебряная нить заструилась из моих пальцев, касаясь кожи девочки.
Меня тянуло в нее с неимоверной силой.
– Нет! Пожалуйста! – закричала я перед тем, как блеснула молния и мое же почти семнадцатилетнее тело втянуло в себя то, чем я сейчас являлась.
***
Каждый раз, когда я начинала думать о том, что произойдет этой ночью – тошнота подступала к горлу. Горькая слюна наполняла рот, и мне приходилось часто сглатывать, чтобы побороть желание выплеснуть содержимое желудка на пол.
Я облизывала губы. Впивалась ногтями в ладони до тех пор, пока боль не притуплялась отвращением. За последний час я делала это настолько часто, что теперь мои ладони были покрыты множеством бурых бороздочек-ранок, которые не успевали затягиваться. Они не болели, нет. Они ныли.
Настоящая боль разрослась в груди. Она опаляла мое сердце, облизывала грудь и гуляла по позвоночнику. Раньше, еще в детдоме, я думала, что знаю цену боли, но ошиблась.
Сейчас в миллион раз больнее.
Отчего?
Наверное, потому что в детдоме я не позволяла себе мечтать или надеяться на лучшее, после того, как Артем ушел и больше не вернулся. Я закрылась, терпела и жила лишь мыслью поскорее убить эти треклятые четыре года. Ведь именно они и высокий забор интерната отделяли меня от свободы.
Так жить было просто. Я привыкла. Человек ведь ко всему привыкает: к кислой перловой каше, постоянному голоду, насмешкам, побоям… А особенно если ты не знаешь с чем сравнить, просто не понимаешь того, что могло быть лучше этого.
Жилось просто до того момента, пока не появился он.
Отец.
Быть забранным из интерната в приемную семью считалось огромной удачей. А получить опекуна в пятнадцать и вовсе воспринялось как восьмое чудо света. Не знаю, чем я заслужила такую милость, но отец пришел за мной.
Высокий, плечистый мужчина с редкой бородкой и светлым взглядом был мне никем. Я его не помнила и уж тем более ничего не чувствовала. Он же упрямо добивался опекунства, документы были собраны как-то слишком быстро. Через две недели после того первого дня, как он пришел за мной в интернат, я официально считалась его дочерью.
Роман Усупов оказался фермером. Жил он в доме, где-то ближе к северу страны на собственной земле, которая досталась ему в наследство. Добирались мы туда почти неделю на поезде, а потом еще сутки, трясясь в автобусе. За время путешествия я попривыкла к мужчине, что упрямо просил называть его отцом, и перестала смотреть волком. К тому же Роман обращался со мной ласково, отчего мой нос постоянно щипало, а в краешках глаз собиралось что-то мокрое. Я списывала такую реакцию на странность уставшего организма.
Я ведь не могла хотеть чьей-нибудь нежности, правда?
Места, куда Роман меня привез, оказались глухими, но жутко красивыми. Я никогда в своей жизни еще не видела такого разнообразия красок. На несколько десятков километров от нас не было ни одного человека, только живая природа. От леса угодья Усупова ограждал забор с колючей проволокой по периметру.
Первые дни у меня постоянно кружилась голова. Наверное, от переизбытка кислорода. Такого вкусного воздуха, как там, я больше не нашла нигде. Он щекотал мне грудь и, казалось, пузырился в уголках рта, когда улыбалась.
Впервые за прошедший год я позволила себе смех после месяца пребывания в доме Романа. После того, как смирилась с этой странной прихотью и назвала его отцом. Усупов от радости сгреб меня в охапку, звучно чмокнул в макушку и понесся в пляс, размахивая руками.
Он был смешным этот Роман Усупов. Смешным и добрым. До того момента, как в нашу жизнь ворвалась чума.
Мачеха.
Не скажу, что я ее сразу невзлюбила. Ее или двух безобразных отпрысков этой женщины. Нет. Скорее всего, это она питала ко мне столь сильную ненависть, которая просто сбивала с ног. Тогда-то я и поняла, что значит настоящая боль.
Человек, которого я приняла за отца, день за днем неминуемо отдалялся от меня. Вскоре мне стало казаться, что между нами разлеглась пропасть длиною в бесконечность.
Анжела, моя красивая, но холодная, как лед, мачеха сеяла между нами с отцом непонимание. С недавних пор любое мое слово считалось клеветой или вымогательством. Меня не отпускало чувство, что Анжела и Роман знали мою настоящую мать, воспоминания о которой начинали блекнуть день ото дня. Это была запретная тема. И каждый раз, когда я пыталась что-то узнать – получала наказание.
Впервые я почувствовала себя преданной, когда Артем ушел из моей жизни. Второй раз, когда Роман отказался от меня, выпихнув из своей любви, где мне больше не было места.
Боль разрывала меня на части. Ведь решив дать второй шанс людям, принять и поверить в их искренность и заботу, на самом деле я дала этот шанс себе и… вновь проиграла.
Эта ночь должна была стать для меня особенной во всех смыслах. Сегодня Гарик, мой противный сводный брат, обещал прийти в мою спальню и оттрахать как заправскую шлюху. Я же мысленно поклялась себе, что отомщу за все унижение, которые мне пришлось испытать в этом доме. Отомщу и сбегу. До моего семнадцатилетия оставалось две недели. Я решила, что смогу год продержаться в бегах, чтобы обрести свою желанную свободу и не вернуться в детдом.
Покрутив в руках серебряную зажигалку, я пригладила волосы и только сейчас заметила, что пока пребывала в своих мыслях, на землю опустилась ночь. Долго ждать Гарика не пришлось. Как только старинные часы в гостиной на первом этаже пробили два ночи – Гарик зашел в мою спальню и закрыл за собой дверь на замок.
– Ждала меня? – расплылся в улыбке он, посверкивая глазами. – Вижу, что ждала. Даже двери не закрыла, Дашенька. Умная девочка. Если ты будешь послушной, обещаю не делать тебе больно, и мы оба получим удовольствие. Ты ведь будешь послушной девочкой?
Гарик медленно приближался к кровати. Он на ходу расстегнул и скинул рубаху. Не смотря на то, что Гарик был всего на два года старше меня, выглядел он не в меру крупным и высоким. Его обрюзгший живот и грудь покрывали темные волоски. Тошнота вновь подкатила к горлу, и мне пришлось зажать рот рукой.
Заметив мой взгляд, брат небрежно бросил:
– К чему все эти ненужные прелюдии, правда? Мы оба знаем, зачем я сегодня здесь.
Вся решимость, что я накопила долгими днями, куда-то улетучилась в тот момент, когда под весом Гарика пружины жалобно застонали и прогнулись.
Его ладони ухватились за мою грудь и стали грубо мять, вызывая тупую боль вперемешку со жгучей ненавистью. Даже сквозь ткань футболки я чувствовала, какими потными были его руки.
Меня передернуло.
Гарик видимо воспринял мою дрожь, как признак нечто иного. Он довольно хмыкнул и тут же нащупал своим мокрым ртом мои губы. Я крепко сжала их, стиснув зубы так, что у меня свело челюсти.
Гарик облизывал мои губы, посасывал их, настойчиво и требовательно, толкался внутрь рта языком. И каждый раз, когда натыкался на плотно стиснутые зубы, издавал нечто похожее на глухой рык.
– Открой их для меня, Даша, – шептал он в перерывах между поцелуями.
Я зажмурилась и сглотнула. Единственное, что сдерживало меня от потери сознания – мысль о предстоящей мести.
– Ну и черт с тобой! – вдруг взревел Гарик, прерывая поцелуй.
Его черные глаза были полны вожделения и злобы. Он одним резким движением дернул мою футболку, разрывая ее пополам.
Я охнула и прикрыла грудь.
Гарик облизнул губы. С первой же попытки ему удалось расцепить мои ладони, стащить бюстгальтер и начать облизывать грудь. Брат устроился между моих ног, придавив меня к кровати своим тяжелым телом, словно колодой. Я не могла даже пошевелиться.
Когда он добрался до джинсов и стал стягивать их с меня, паника прорвалась наружу:
– Я буду кричать! Отец услышит и тебе не поздоровится!
Эти слова еще больше раздразнили медведя, на которого вдруг стал похож мой сводный брат.
– Никто тебя не услышит.
– Почему?
– Сегодня за ужином я случайно пролил флакончик успокоительного в заварник.
– О…– протянула я. – Это неправда!
– Правда. Они все спят. А ты покричи для меня, шлюшка. Покричи.
Гарик просунул руки под меня и сильно сжал ягодицы, я прикусила губу, чтобы не взвыть от боли. Все мои надежды на месть разбились также жестоко, как и всегда до этого.
Меня никто не услышит!
Отец не придет на помощь, не увидит Гарика, не выгонит Анжелу из дому…
Я пропала!
Надо было кричать, надрываться, визжать, попробовать спастись, но я молчала. Оцепенение оказалось внутри меня, как сочная груша, что я съела сегодня днем.
– Расставь для меня ножки.
Я по-прежнему лежала неподвижно. Будто и не я это вовсе, а сломанная кукла, которой оторвали голову. Нечаянно.
Где-то за окном громко ухнул филин. Даже почти спящий осенний лес полнился звуками. В комнате горел только маленький тусклый светильник, отчего по потолку ползли черные тени. Рваные, странные, они напоминали мне аллигаторов – такие же хищные и безобразные.
Если бы тени могли жить, я бы попросила у них помощи.
Тот, кто продолжал лапать мое тело, попытался разорвать молнию на джинсах. Мне надо было закричать, лягнуть его в живот и вырваться или же откинуть голову назад, смириться и раздвинуть ноги. Вместо этого я забыла, что значит двигаться. Замерла. Застыла. Умерла.
Мне словно перерезали горло.
Я не знала как это – дышать.
– Ты не представляешь, как долго я этого ждал. Сколько раз я представлял себе, как это будет, Даша. Да я мысленно трахал тебя, каждый раз, бл*, как толкался в простыни!
Гарику удалось справиться с моими джинсами. С хлопающим звуком они глухо приземлились на пол.
Даже когда его руки жадно скользнули за край моих трусиков, я осталась холодной. Я даже не могла закричать.
Ничего не могла!