- Ладно. Я всё поняла. Действительно, сложно поверить в мою неприячастность и безобидность, - я глубоко вздохнула. Молчание здорово тяготило; уж очень мерзкие мысли заползали в мою голову в тишине. - И как нам теперь разбираться в моём состоянии? Хотелось бы поскорее прийти к каким-то результатам. А то, боюсь, ещё одной вспышки раздражения вашего трибуна я просто не выдержу. И вы ещё, чего доброго, пострадаете, - я попыталась весело улыбнуться. Подозреваю, получилось плохо. Но мне действительно не хотелось, чтобы у этого доброго и героического мужчины (я бы на его месте и слово боялась пикнуть, а он вступился за чужую жизнь!) были проблемы.
- Действительно, не будем злить кириоса чёрного трибуна, - Исикава изобразил такую же вымученную улыбку. Взаимопонимание было достигнуто, что не могло не радовать. - Первым делом мы провели всевозможные анализы физического состояния. Вы совершенно здоровы, и никаких инородных включений или новообразований в вашем теле нет, все клетки соответствуют вашему генному коду. Никаких странностей и отклонений в характере развития тканей тоже нет. Единственное, не совсем понятно, как удалось сохранить всё это в настолько хорошем состоянии, если долгое время вы провели в том резервуаре. У нас имеются подобные технологии, но как это делали циаматы, было бы интересно узнать. Но я отвлёкся. Главное, мы не нашли ничего необычного в вашем теле, и, соответственно, остаётся только самый неприятный вариант: разум. Для начала нам придётся поработать над вашей памятью; вы ведь, кажется, упоминали, что последние события как в тумане? На этот счёт не волнуйтесь, гипноз и иные психотехники у нас отработаны великолепно, а препараты, принимаемые под строгим контролем, не причинят вреда вашему организму.
- А если это не поможет? - мрачно уточнила я, решив сразу подготовиться к худшему.
- Тогда придётся заглядывать глубже, - пожал плечами мужчина. - Да вы не волнуйтесь, вам это ничем не грозит.
- Подозреваю, мне совершенно не понравится то, что я вспомню, - не удержалась я от печального вздоха. С оптимизмом смотреть в будущее всё никак не получалось, и мысль, что лучше бы мне было не просыпаться, настойчиво свербела в мозгу. - Давайте уже начнём, ладно? Мне и так страшно и тошно, а дальше лучше не будет.
Исикава, одарив меня долгим внимательным взглядом, слегка склонил голову. Больше это было похоже не на утвердительный кивок, а на обозначение уважительного поклона.
- Позвольте вашу руку, - проговорил он, вставая с койки. Я поднялась вслед за ним, протягивая ладонь, но мужчина аккуратно прихватил меня за локоть и отодвинул к самому выходу. Дверь, впрочем, не открылась; кажется, кроме этой каморки мне ничего показывать не собирались.
Зато обстановка начала быстро меняться. Койка втянулась в стену, вместо неё из пола выдвинулся странный гибрид зубоврачебного и гинекологического кресла. Когда я рассмотрела скобы креплений на подлокотниках, подпорках для ног и где-то в области шеи, мне категорически расхотелось продолжать этот эксперимент. Но снисхождения ждать не приходилось, и оставалось только надеяться на порядочность доктора, что он не обманул меня с программой дальнейших исследований. И я ему верила. Конечно, всё произошедшее могло быть отрежиссированным спектаклем, но зачем? В это кресло меня можно было запихнуть и без добровольного согласия; не для красоты же там кандалы приделаны.
Когда кресло обросло непонятными матовыми белыми пирамидками и хрустального вида сферами с клубящейся внутри мутью, я держалась нормально, а вот когда из пола выдвинулись два белых толстых щупальца, похожих на шланг от душа, с трёхпалыми манипуляторами на концах, у меня затряслись коленки.
Но тем не менее я заставила себя держаться в вертикальном положении, и когда Исикава потянул меня к пыточному приспособлению, покорно повиновалась.
- Присаживайтесь, кириа.
- Называйте меня Ольга, ладно? - со вздохом попросила я. Во-первых, этот мужчина был раза в два меня старше, а, во-вторых… я всегда любила своё имя, так почему не послушать перед смертью хоть что-то приятное?
- Хорошо, - с лёгким удивлением согласился японец. Кажется, у этой нации обращение по имени означает определённую степень близости, едва ли не дружбу. Или я путаю?
Какая всё-таки каша в голове! Некоторые вещи помнятся отлично, а некоторые расплываются, причём вне зависимости от важности. Может, это связано с тем, когда то или иное знание было почерпнуто? Поздние, как и воспоминания, подёрнуты дымкой, а ранние ясно видны? Ладно, мне же обещали вернуть память. Надеюсь, в этих воспоминаниях будет хоть что-то светлое, а не только откровенные гадости, которые предчувствует мой детектор неприятностей, расположенный пониже спины.
При помощи Исикавы я устроилась в кресле. Оно оказалось неожиданно удобным, само подстроилось под все выпуклости и вогнутости организма. Я наконец-то вспомнила и оценила по достоинству ещё одно благодеяние доктора: предоставленную мне длинную свободную робу из какой-то плотной немнущейся белой ткани, на ощупь похожей на чистый лён. Предоставленная возможность прикрыть наготу грела душу. Представляю, что было бы со мной, окажись я в этом кресле в том виде, в каком очнулась! Психологический комфорт штука такая; понимаю же, что защитить меня эта роба ни от чего не сможет, но всё равно чувствую себя уверенней и спокойней.
- Это чтобы вы не выпали и не навредили себе, - пояснил доктор, закрывая фиксирующие браслеты. Они обхватывали конечности плотно, но дискомфорта не доставляли. - Мы погрузим вас в состояние, близкое к сомнамбулическому, и возможны какие-нибудь рефлекторные неконтролируемые жесты. Или, чего доброго, вы выпадете из кресла, прерывая контакт, а это очень опасно. Так, позвольте, - он аккуратно приподнял мою голову с подголовника, собрал волосы наверх и закрепил на горле ещё одну фиксирующую конструкцию, напоминающую широкий шейный корсет. Плотно облегая с боков и под ушами, он совершенно не давил на горло и позволял свободно дышать. - Для той же цели, - пояснил Исикава с извиняющейся улыбкой. - Головой вертеть тоже очень опасно.
После этого на голову мою была надета… корона? Диадема? На прибор эта ажурная вещь не походила совершенно. Широкий резной обруч из очень похожего на серебро материала плотно обхватил голову, но тоже совсем не мешал.
- Понимаю, что это трудно, но постарайтесь расслабиться, будет легче. Хотя бы поначалу, - он тепло улыбнулся и ободряюще сжал мне плечо. Или он гениальный психолог и актёр, или действительно за меня переживал. Я предпочла поверить во второе, и даже сумела улыбнуться в ответ и выдавить:
- Постараюсь.
- Всё будет хорошо, Ольга. Всё под контролем.
И он вышел, оставляя меня в одиночестве. А потом навалилась темнота.
Гулкая, жадная, голодная, она кружила вокруг, выбирая место для удара. Я кричала, звала на помощь, но никто не приходил; только темнота омывала руки и заглядывала в рот. Она казалась кошкой, играющей с полудохлой мышью, которой была я.
Потом из темноты посыпались образы. Стремительно пролетела передо мной вся недлинная жизнь: детство, школа, институт, первая работа, вторая работа, третья, смерть мамы, и опять работа. Бесконечные разъезды, притупившие боль потери и вернувшие вкус к жизни. Лица немного повзрослевших, но почти не изменившихся однокурсников - десять лет выпуска. Предложенная кем-то идея отдохнуть на природе, в пещере возле города.
Та самая пещера; сырая, гулкая, холодная и тесная. Парни дурачились, рассказывали страшилки, пытались пугать девчонок, и у них это неплохо получалось. Потом Вася Шаврин, наш бывший староста, серьёзный молодой мужчина в строгих очках, пожалев запуганных нас, показал всем карту пещеры. Там при всём желании было негде теряться, цепочка из трёх пещер мал мала меньше заканчивалась глухим крошечным лазом, и всё это было истоптано и исхожено вдоль и поперёк сотнями любителей острых ощущений.
Ночевать остались в пещере, и было уже нестрашно; пятнадцать человек взрослых людей, из которых восемь - мужчины. Что с нами могло случиться?
Среди ночи нестерпимо захотелось в кустики. Некоторое время проворочавшись, поняла, что терпеть до утра - плохая идея. Я выбралась из спального мешка, натянула кроссовки, штормовку и, вооружившись фонариком, двинулась в темноту, прислушиваясь к хоровому сопению друзей. Аккуратно выбравшись на свежий воздух, с удовольствием подышала и, сделав свои дела, отмахиваясь от обрадованных моим появлением комаров, полезла обратно в пещеру.
Луч фонаря высветил совершенно пустое пространство: ни людей, ни вещей, ни звуков.
- Эй, народ! - настороженно позвала я. - Ребят, это правда не смешно! Ну и прячьтесь, идиоты, - буркнула раздражённо, оборачиваясь к выходу. И замерла в ужасе, потому что выхода за моей спиной не было. Того самого, через который я только что пролезла. Широкой низкой щели, из которой тянуло сквозняком. Опять развернувшись к центру пещеры я вдруг осознала: это была не та пещера. Не та - в том смысле, что ни на одну из трёх наших пещер она не походила ничем, кроме темноты и прохлады.
Пытаясь сдержать подступающую панику, я обошла пещеру по кругу, уговаривая себя, что выход где-то рядом, просто я проскочила нужную пещеру, ошиблась, брежу, сплю или просто спросонья плохо соображаю.
Обнаружилось целых три прохода. И сквозняком, на который я отчаянно надеялась, не тянуло ни из одного. И спёртый тяжёлый воздух утверждал во мнении: если выход где-то есть, то он не рядом.
Первое время я честно не поддавалась панике. Шла, старательно выбирая маршрут, отдавая предпочтение наиболее широким и будто бы идущим вверх коридорам. Я выберусь, говорила я себе. Не может же это быть на самом деле, это просто какой-то сон, всё будет хорошо. Но ноги уставали, дышать было тяжело, сырость и холод пробирались под тонкое термобельё, а выхода всё не было.
А потом, мигнув напоследок, погас фонарик, последнее время не столько освещавший мне путь, сколько позволявший сохранять надежду.
Я ведь не экстремал, совсем. Я пусть и довольно непривередливая, но совершенно городская девочка. Я люблю гулять по лесу, но нестрашному, близкому к городу и в сопровождении человека, умеющего отлично ориентироваться на местности. Я никогда не умела действовать в чрезвычайных ситуациях, навыки выживания ограничивались прочно забытым школьным курсом ОБЖ. Может быть, я сумела бы сохранить присутствие духа, случись со мной что-нибудь… обычное, нормальное, пусть и страшное, о чём рассказывают в новостях. Крушение поезда, землетрясение, пожар, террористы. Да окажись тут лес, я бы, наверное, придумала, что делать. В конце концов, я же не какой-нибудь задохлик, я бы и на дерево смогла влезть, чтобы оглядеться.
Но в кромешной темноте, в одиночестве, под землёй, не имея ни малейшего понятия, где я нахожусь и как вообще сюда попала, и есть ли из этих пещер выход?
Я плакала, кричала до хрипоты, кого-то звала и, держась за стену, таращась в темноту бесполезными слепыми глазами, брела куда-то наугад. Спотыкалась, иногда падала. Но упорно брела вперёд, протискивалась куда-то, содрогалась от омерзения, когда рука наталкивалась на что-то мокрое, холодное или склизкое. А темнота смотрела на меня, населённая кошмарами моих фантазий, и чего-то ждала.
Нестерпимо хотелось пить и проснуться. А потом я упала, и то ли мгновенно уснула, измученная страхом, то ли просто потеряла сознание.
Пробуждение не принесло неожиданных открытий, я вновь куда-то брела. Окончательно одурев от жажды, судорожно вылизывала какие-то мокрые камни.
В какой момент разум оставил меня, я так и не поняла. Потом темнота проклюнулась какими-то мутными гротескными образами: то ли людей, то ли животных, а, вероятнее всего, тех самых тварей, которых порождало моё собственное воображение. Непонятные существа со щупальцами, зеленоглазые люди с красной кожей, какие-то белые аморфно-человекообразные облака. Но уцепиться ни за что так и не получилось. Потом я очнулась в углу знакомой маленькой комнаты, и через пару мгновений вновь ухнула в темноту.
Но даже испугаться не успела, потеряв сознание.
Из небытия меня вывел знакомый уже встревоженный голос.
- Ну, тихо, Оленька, тихо, всё хорошо. Ноги освободил? - это уже куда-то в сторону. - Просыпайтесь, просыпайтесь, всё уже в порядке, - мягко, но настойчиво продолжал звать меня голос.
Открыв глаза, попыталась сфокусировать взгляд. На периферии всё плыло и кружилось, прямо перед лицом прыгали чёрные мушки, но постепенно картина начала проясняться. Надо мной склонилась пара встревоженных лиц: пожилой японец и какой-то мужчина средних лет с красивым строгим лицом индейского вождя.
- Как вы себя чувствуете, Оля? - проговорил индеец. Я уже не удивилась чистоте произношения и тому, что за две тысячи лет язык почти не изменился. Я наслаждалась. У вождя был потрясающе красивый низкий баритон, и беспокойство в нём отзывалось мягкими мурлычущими интонациями.
- Жить буду. Наверное, - честно призналась я, удивившись лёгкой хрипотце в собственном голосе.
- Вставайте, только аккуратно, - обратился ко мне Исикава, придерживая за локоть. От слабости меня потряхивало ещё сильнее, чем в первое пробуждение в этой самой комнате, и я бы наверняка завалилась на полпути. Но мужчины в четыре руки практически подняли меня с кресла, удерживая с двух сторон под локти. Я почти висела на их руках.
- Никуда не годится, - качнув головой, индеец поморщился. Я уже набрала воздуха на отповедь, - этого я по крайней мере не боялась, и если уж кривит на меня рожи, пусть узнает, что я о нём думаю, - но вождь меня приятно удивил. - Цепляйтесь, - проговорил он, приобнял меня чуть повыше талии, наклонился и подхватывая под колени второй рукой. - Нобо, приведи тут всё в порядок, ладно?
- Кичи, ты куда? - встревожился японец.
- Недалеко. Нобо, девочке надо привести себя в порядок, ей и так досталось, - нахмурившись, возразил индеец.
- Но это не по правилам. Чёрный трибун…
- Ничего не узнает, - спокойно оборвал его Кичи. - А если узнает - это его дело. Я не учу сына Тора убивать людей, а он не должен учить меня их исцелять.
- Ты, конечно, храбрый, но Ульвар не будет разговаривать, - со вздохом проговорил Исикава.
- Теояомкуи не мой бог, но встретит меня с улыбкой, - невозмутимо проговорил индеец и со мной на руках направился куда-то за пределы узилища.
Выйдя в неширокий и такой же белый коридор, он повернул направо, потом ещё раз направо, потом налево. Мы попали в небольшой и очень уютный зал ожидания с расположенными по кругу диванчиками и фонтаном посередине (и они серьёзно хотят сказать, что это у них помещается на военном корабле?!), выполненный в тёплых кофейно-бежевых тонах. Нырнув в ещё один коридор, немного прошли и зашли в ещё одну белую стерильную комнату немного больше моей камеры. Посередине возвышался большой белый параллелепипед, похожий на алтарь, только с невысокими каменными бортиками. Кичи посадил меня на этот стол.
- Не бойся, это просто устройство для мытья, - ободряюще улыбнулся он.
- А почему такое странное? - хмыкнула я.
- Оно автоматическое. Тебе нужно будет просто лежать, а аппаратура всё сделает сама.
- Такое сложное устройство ради такой простой функции? - озадаченно пробормотала я. Впрочем, чего от них ожидать после холла с фонтаном! Но чувство моей признательности к этому вождю достигло апогея. Куда там, я, несмотря на весь идиотизм и ужас собственного положения, уже готова была влюбиться в этого мужчину! Тактичный, предупредительный, храбрый, на руках носит, а уж голос - вообще без комментариев. И это я ещё не говорю про высокие скулы, тёплые карие глаза и совершенно сногсшибательную улыбку, от которой так и хочется расплыться расплавленной лужицей.
- Мытьё - это не единственная функция, - сверкнул белыми зубами в весёлой улыбке индеец. - Кроме того, оно обрабатывает ожоги до ста процентов поверхности тела, позволяет восстановиться после переохлаждения и спасти обмороженные конечности, а также может осуществлять различный лечебный массаж для реабилитации, например, сложных переломов или атрофии. Ну, и ещё кое-что по мелочи. Например, облегчает родовспоможение, - и он рассмеялся, глядя на мою вытянувшуюся физиономию.
- Последнее-то зачем на военном корабле? Здесь что, есть женщины?
Кичи перестал смеяться и, поморщившись, вздохнул.
- Сейчас нет, но порой такое случается. Давай помогу с одеждой, - и он принялся осторожно высвобождать меня из складок безразмерной робы.
- И они вот прямо на военном корабле рожают? А воспитывать как? И что, это позволяется уставом? - вытаращилась я на мужчину. Странно, мне всегда казалось, что военные категорически против "неуставных отношений" на военных объектах, и должны на подобное ругаться.
- Оля, идёт война, - сдержанно и очень тихо проговорил он, помогая мне улечься. - Уже десять поколений. А Империи нужны солдаты, чтобы воевать. Сейчас очень редко где можно встретить нормальные, как до войны, семьи. Да и то, о какой норме может идти речь, если твои дети один за одним уходят на огневые рубежи, чтобы не вернуться? К твоему возрасту почти у всех женщин уже не меньше восьми детей. Никто не осудит за отказ от такой жизни, но… это вопрос выживания вида. Трое старших сыновей Императрицы погибли, ещё пятеро сейчас где-то воюют, а остальные заканчивают военные училища. Не просто так на престоле Империи сейчас женщина: все двадцать четыре её брата погибли. Отдыхай. Тебе надо набраться сил, воспользуйся этой возможностью.
Ласково погладив меня по голове, мужчина моей мечты вышел, а тело моё начало погружаться в вязкую гелеобразную субстанцию, слегка пахнущую чем-то свежим. Но я почти абстрагировалась от ощущений, занятая мрачными раздумьями.
Когда Исикава говорил мне про войну, я была слишком подавлена известием о кардинальном изменении мира, чтобы всерьёз осознать эту новость. А вот сказанное сейчас Кичи повлекло за собой ворох ассоциации, предположений и выводов один другого хуже.
Двадцать четыре брата Императрицы. Наследники. Каждый наследовал предыдущему, а в итоге на престол взошла женщина. Сомневаюсь, что если правящая семья относится к своему долгу и своей Империи подобным образом, простые люди избирают другой путь.
Минимум двадцать пять детей (это если у неё не было сестёр), и почти все погибли. Даже мысль о таком количестве детей пугает, а как можно всех их похоронить и не тронуться умом, я просто не представляла.
Нельзя сказать, что я не люблю детей. Мне действительно хотелось нормальную семью, чтобы был хороший добрый мужчина рядом, чтобы радовали глаза пара спиногрызиков. Не сложилось, да, не получилось, и я не слишком страдала от этого. Но, повторюсь, пара. Ладно, трое. Но двадцать пять?!
Эта цифра совершенно не укладывалась в голове. Как же они вообще живут в этом мире, эти несчастные люди? И куда смотрят их боги, так бодро и невозмутимо переделавшие мир под свои понятия о прекрасном?