- Притормозите, - говорит Поль. Это Поль, в тех же шортах и голубой майке, с сеткой лимонов в руках. Человек стоит прямо за ним, улыбается своим зияющим, как на тыквенной маске, ртом. - Все о'кей.
Ренни тяжело дышит. У нее мокрое, и должно быть, красное лицо. Она, наверное, выглядит невменяемой и безусловно нелепой.
- Он всего лишь хотел пожать вам руку, вот и все.
- Откуда вы знаете? - говорит Ренни. Она скорее разозлилась, чем испугалась. - Он гнался за мной.
- Он часто гоняется за женщинами, - говорит Поль. - Особенно за белыми. Он глухонемой, и он безвреден. Он только хочет пожать вам руку, он думает, это принесет счастье.
И действительно, человек протягивает ей руку с растопыренными пальцами.
- Чего ради? - спрашивает Ренни. Она уже слегка успокоилась, но не остыла. - Вряд ли я приношу счастье.
- Не вы ему, - говорит Поль. - Он вам.
Теперь она чувствует себя грубой и жестокой: он всего лишь пытался что-то ей дать. Она неохотно опускает руку в протянутую ладонь старика. Он сжимает ей руку своими пальцами и держит ее так некоторое время. Потом он ее отпускает, снова улыбается ей своим скорченным ртом и исчезает в толпе.
Ренни чувствует себя спасенной.
- Вам надо присесть, - говорит Поль. Его рука все еще лежит у нее на локте, и он направляет ее к нескольким столикам, расположенным прямо перед рыночным входом, и сажает на ближайший к стене стул. Скромная вывеска сообщает, что это не просто столики, а кафе.
- Со мной все в порядке, - говорит Ренни.
- Нужно время, чтобы тело приспособилось к жаре. Поначалу, не стоит особенно бегать.
- Поверьте, я делала это не специально.
- Параноидальная реакция на инородное, - констатирует Поль. - Поскольку вы не знаете, что опасно, а что нет, опасным кажется все. Мне все время приходилось с этим сталкиваться.
Он имеет в виду Восток, войну. Ренни чувствует, что он говорит с ней свысока.
- Это от цинги? - спрашивает она.
- Что?
- На ваших пиратских судах, - объясняет Ренни. - Лимоны.
Поль улыбается и говорит, что пойдет внутрь, закажет чего-нибудь выпить.
Это не просто рынок. Напротив кафе сооружена маленькая платформа: ящики из-под апельсинов сложены в два ряда и сверху огорожены. Пара юнцов, максимум пятнадцати-шестнадцати лет, разворачивают на двух шестах лозунг, красными буквами на простыне: ПРИНЦ МИРА. Ренни решает, что это какой-нибудь религиозный культ: Веселые бродяжки. Возродившиеся. Так что женщина в аэропорту в майке с Принцем Мира была не маньяком, а просто фанатиком. Она знала таких: в Грисвольде были свои крайности; женщины, которые считали употребление губной помады грехом. Еще ее мать, которая считала грехом ее неупотребление.
На краю платформы сидит человек, похоже, он здесь за старшего. Худой, с боцманскими усами; он наклоняется вперед, болтая ногами. Ренни обращает внимание на его сапоги для верховой езды, почти ковбойские, с высокими голенищами. Это первый человек из тех, которых она здесь увидела, носящий сапоги. Зачем это ему надо? Она мимолетом подумала о его ногах, затиснутых в жесткую кожу.
Она видит, что он на нее смотрит. Ренни немедленно отворачивается, но он встает и подходит к ней. Вблизи он похож на латиноамериканца.
"Что теперь?" - думает Ренни. Она решает, что он пытается ее снять, а она в ловушке, зажата между столиками и стеной. Она ожидает улыбки, приглашения, но ничего такого не происходит, он только хмурится ей в лицо, как бы пытаясь прочесть ее мысли или что-то ей внушить, и она наконец говорит:
- Я тут не одна.
- Вы прилетели вчера вечером на самолете? - спрашивает он.
Ренни говорит, да.
- Вы писательница?
Ренни удивляется его осведомленности.
Ответа он не ждет.
- Вы нам тут ни к чему, - говорит он.
Ренни слышала, карибцы относятся к туристам враждебно, но такого яркого проявления никогда не видела. Она не знает, что сказать.
- Понаехали сюда, одни неприятности от вас, - цедит он.
Поль возвращается с двумя стаканами, наполненными чем-то коричневым.
- Казенный продукт, - говорит он ставя их на стол. - Что-нибудь не так?
Ренни рассказывает.
- Может, я оскорбляю чьи-нибудь религиозные чувства - спрашивает она.
- Это не религия, это политика, - отвечает Поль. - Хотя здесь это порою одно и то же.
- Принц Мира? - говорит Ренни. - Политика?
- Ну, его действительно зовут Принц, а тот, кого вы только что встретили это Мардсен. Он организует Кампанию, - Поль, похоже, не находит все это диким. - Это местная альтернатива коммунистам, вот они и всунули Мир, чтобы дела шли лучше.
Ренни пробует свой коричневый напиток.
- Что они туда намешали?
- Не спрашивайте, - отвечает Поль. - Это все, что у них есть. - Он откидывается в кресле, глядя не на нее, а прямо перед собой. - Они проводят выборы, первые, с тех пор, как убрались англичане. Сегодня будут толкать речи, все три партии, одна за другой. Принц, Доктор Минога, вон там его угол. Затем министр Юстиции. Он представляет Эллиса, который никогда не выходит из Дома. Одни говорят, потому что он всегда слишком пьян, другие, что он уже двадцать лет как помер, только никто этого не заметил.
- Доктор Минога? - спрашивает Ренни, вспоминая человека в самолете. Вряд ли найдется второй с таким именем.
- Рыбка, - ухмыляется Поль. - Они здесь используют картинки, это позволяет обойти неграмотность. Теперь повсюду подымают лозунги и знамена. ЭЛЛИС - КОРОЛЬ. ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЫБА. Все выглядит доморощенным, как в колледже на студенческих выборах.
- А волнения будут? - спрашивает Ренни.
- Вы имеете в виду, не тронут ли вас? Да, волнения будут. Нет, вас не тронут. Вы туристка. Вы вне этого.
Показался грузовик, он медленно пробивал себе дорогу в толпе; сзади шел человек в белой рубашке и зеркальных очках, рявкая что-то в толпу через трубу громкоговорителя. Ренни не может понять ни слова из того, что он говорит. К нему с боков примыкают два других человека, несущих плакаты с большими черными коронами. ЭЛЛИС - КОРОЛЬ.
- Министр Юстиции, - поясняет Поль.
- А что будет? - спрашивает она думая о том, дадут ли ей компенсацию за экскурсионный билет, если она уедет обратно, раньше срока.
- Слегка потолкаются, попихаются, - говорит Поль. - Волноваться нечего.
Тем временем толпа начинает забрасывать грузовик всем, что попадется под руку. "Фрукты", - думает Ренни, они подбирают из развалов на тротуаре. Смятая пивная банка ударяется о стену рядом с ее головой, отскакивает.
- Они целились не в вас, - успокаивает ее Поль. - Но я вас провожу до отеля. Иногда они пускают в ход битое стекло.
Он отодвигает стол, чтобы ее выпустить, и они продираются сквозь толпу, против течения. Ренни раздумывает, не спросить ли его про теннисные корты и рестораны, и решает, что не стоит. Она уже и так проявила себя достаточно легкомысленной особой. Затем она спрашивает себя, не пригласить ли его на ланч, но решает и этого не делать. Ее могут неправильно понять.
Что касается ланча, оно и к лучшему. Ренни получает пригоревший поджаренный сэндвич с сыром и стакан грейпфрутового сока из банки, и похоже, что это все, что у них есть. После фруктового пирога она вынимает карту Квинстауна и проглядывает ее с легким отчаянием: у нее возникает неприятное ощущение, что она видела уже все, что можно посмотреть. Хотя с другой стороны мола есть риф, который ограничивает гавань. Можно сесть на лодку и добраться до него. На фотографии в брошюре изображена пара угрюмых рыб. Выглядит это не очень обнадеживающим, но на пару абзацев потянуть может.
На карте показан прямой путь к морю. Ренни находит дорогу, но это только зачаточная тропа; она проходит за отелем вдоль чего-то похожего на сточную трубу. Почва сырая и скользкая. Ренни пробирается вниз, жалея, что она не в тупоносых сандалиях. Этот пляж не был одним из тех семи чистых пляжей, со сверкающим, переливающимся, как драгоценные камни, песком, которые разрекламированы в брошюре. Этот - узкий, усыпанный гравием и усеянный комками слипшегося ила дегтярного цвета, мягкого как жвачка. Сточная труба впадает в море. Ренни перешагивает через нее и идет налево. Она проходит мимо сарая и весельной лодки с уловом, где трое мужчин отрезают рыбам головы, потрошат ее и кидают в красный пластиковый мешок. Рыбьи пузыри, похожие на использованные презервативы, захламляют пляж. Один из мужчин ухмыляется Ренни и поднимает рыбу, подцепив ее пальцем за жабры. Ренни мотает головой. Она могла бы их сфотографировать и написать что-нибудь о свежей морской пище и здоровой жизни на природе. Но тогда ей придется купить рыбу и таскать с собой эту дохлятину целый день.
- Во сколько встречаемся вечерком? - произносит один из них у нее за спиной. Ренни его игнорирует.
На некотором расстоянии видны две лодки с навесами, более-менее в том месте, где они и должны быть по карте. Она бредет по пляжу. Когда рыбья требуха остается позади, Ренни снимает сандалии и бредет по мокрому спрессованному песку, по кромке воды. Слева теперь видны горы, плавно возвышающиеся за городом, покрытые однообразной клочковатой растительностью.
Лодки не отходят, пока не наступит полный прилив. Она покупает билет у хозяина лодки "Принцесса Анна", выглядевшей не такой развалюхой, и садится на колкую траву в тени кустов. Другая лодка называется "Принцесса Маргарита". Пассажиров явный недобор: седоволосая пара с биноклями и простодушной жаждой удовольствий во взоре, пенсионеры со среднего Запада и две девочки-тинейджеры, белые и веснушчатые. На обеих майки с надписями: ПОПЫТАЙ СЧАСТЬЕ С ДЕВСТВЕННИЦЕЙ (ИСЛАНДИЯ) и СОБСТВЕННОСТЬ ТЮРЬМЫ ГРАФСТВА СЕН МАРТИН. Ждать нужно полчаса. Девочки стаскивают свои майки и шорты, и оказываются в бикини. Они садятся на грязный пляж, втирая друг другу масло в распаренные спины. "Рак кожи", - думает Ренни.
У платья Ренни воротничок под горлышко. Хотя оно и без рукавов, ей уже слишком жарко. Она глядит на обманчиво синее море. Даже несмотря на то, что она видела сточную трубу неподалеку, ей не терпится в него погрузиться. Но она не плавала со времени операции. Она до сих пор не нашла подходящего купальника: это ее оправдание. Истинный же страх, хотя и необоснованный, таится в том, что в воде шрам разойдется, разъедется, как испорченная молния, и ее вывернет наружу. Тогда она увидит то, что видел Дэниэл, когда смотрел в ее внутренности, а она без сознания лежала на столе, как снулая рыба. Отчасти поэтому она в него и влюбилась: он знает про нее что-то, чего она сама не знает, он знает как она выглядит изнутри.
Ренни вынимает из своей сумочки три почтовых открытки "Святой Антоний кисти раннего неизвестного местного художника". Одну она адресует матери в Грисвольд. Ее мать все еще живет в Грисвольде, хотя бабушка уже умерла и нет вообще ничего, что мешало бы ей уехать путешествовать или заняться чем-нибудь еще. Но она остается в Грисвольде, вычищая красный кирпичный дом, который с каждым новым приездом кажется Ренни все больше и пустыннее. "Куда мне еще ехать? - говорить мать. - Слишком поздно. И потом, у меня тут друзья".
Одна из наиболее неприятных вещей, которые она представляла себе из будущего, лежа по ночам без сна, как ее мать заболевает какой-нибудь затяжной болезнью и ей приходится возвращаться в Грисвольд и выхаживать ее годами, всю оставшуюся жизнь. Ренни признается матери в своей болезни, и у них начинается соревнование, победит слабейшая. Так это и происходит в Грисвольде, по крайней мере, у женщин. Ренни вспоминает, как в гостиной члены маминого церковного кружка, попивая чай и кушая маленькие кексы, покрытые шоколадной глазурью и какими-то разноцветными ядовитого вида крапинками, обсуждают приглушенными голосами свои недуги, такие разговоры замешаны на жалости, восхищении и зависти. Если вы заболеваете, вы становитесь привилегированной персоной: остальные женщины приносят вам пироги, приходят за вами ухаживать, сострадающие и злорадствующие. Приятнее могут быть только похороны.
В открытке Ренни написала, что у нее все хорошо и она с удовольствием отдыхает. Она не говорила своей матери об уходе Джейка, поскольку было достаточно трудно заставить ее признать сам факт его появления. Ренни утаила бы его, если б смогла, но ее мать обожала звонить ей рано утром, в то время, когда, как она полагала, все уже должны быть на ногах, а телефон стоял со стороны Джейка. Было бы лучше, если бы Джейк не имел привычки изменять голос и произносить тексты типа: "Белый Дом" или "Гараж Фидльфорта". В конце концов Ренни пришлось объяснить маме, что мужской голос, который она слышит, принадлежит одному мужчине, а не нескольким. Что было, по крайней мере, на грани допустимого. После чего тема была закрыта.
Ренни не сказала своей матери и об операции. Она давно прекратила рассказывать ей плохие известия. Еще ребенком она научилась скрывать свои порезы и царапины, поскольку мать, видимо, рассматривала подобные вещи не как случайность, а как намеренные действия, направленные на то, чтобы усложнить ей, матери, жизнь. "Зачем ты ЭТО сделала, - говорила она, - тыча в кровь полотенцем. В следующий раз будешь лучше смотреть, куда идешь". Операцию она бы тоже восприняла, как вину Ренни. Рак обсуждали бы в гостиной, только он не входил в тот же разряд, что сломанная нога, сердечный приступ или даже смерть. Он был чем-то отдельным, почти неприличным, как скандал; чем-то, что вы сами на себя накликали.
Другие люди воспринимали это аналогично, хотя по-разному. Ренни сама так думала. Сексуальная подавленность. Не могла пересилить в себе гнев. Тело, злополучный двойник, берущий реванш за все те предполагаемые преступления, которые в отношение его совершал разум. Она была ничем не подготовлена к своей ярости, ощущению, что ее предал близкий друг. Она позволяла своему телу дважды в неделю плавать, не допускала дрянной еды и сигаретного дыма, по мере необходимости удовлетворяла его сексуальные потребности. Почему же оно обратилось против нее?
Дэниэл говорил о том, как важно отношение больного к болезни. "Это загадка, - поучал он. - Не знаю почему, но это помогает, а может, только кажется".
- Что? - спросила она.
- Надежда, - ответил он. - Душа не отделена от тела. Эмоции запускают химические реакции и наоборот, вы же знаете.
- Значит это моя вина, если возникнет рецидив? У меня рак души? - говорит Ренни.
- Это не символ, это болезнь, - терпеливо объясняет Дэниэл. - Нам пока просто неизвестно лекарство. У нас есть несколько разработанных подходов, вот и все. Мы ищем неизвестную величину. Но рано или поздно мы ее найдем, и тогда люди вроде меня устареют. - Он погладил ее по руке. - У вас все будет хорошо. У вас впереди жизнь. Не то, что у некоторых. Вам очень повезло.
Но ей не было хорошо. Ее выписали из больницы, она вернулась домой, но облегчение не наступило. Она страстно жаждала опять заболеть, чтобы Дэниэл снова о ней заботился.
Она составила себя программу: цель и план действия. Она упражняла мышцы левой руки, поднимая ее и нажимая ладонью на стену. Она сжимала резиновый мячик левой рукой по двадцать раз в день. Она ходила с Джейком в кино, чтобы развеяться, на комедии, ничего трагичного. Она снова стала печатать, время от времени, по страничке в день, заканчивая свою статью о бижутерии из цепочек, продолжив ее с того места, где бросила. Она заново научилась расчесывать волосы и застегивать пуговицы. Когда она все это делала, мысленно перед ней вставал Дэниэл, наблюдающий за ней с одобрением.
"Отлично, - скажет он. - Вы можете застегивать пуговицы? Вы можете расчесываться? Все в порядке, ходите на веселые фильмы. Вы действительно поправляетесь".
Ренни пришла на обследование и снять швы. Она надела красную блузку, чтобы продемонстрировать Дэниэлу, какое у нее бодрое настроение, и села, выпрямившись и улыбаясь. Дэниэл сказал ей, что она действительно идет на поправку, и она расплакалась.
Он ее обнял, чего она и добивалась. Она не могла поверить, что может быть такой утомительной, такой глупой, такой предсказуемой. Она хлюпала носом. Вытерла глаза о карман Дэниэла, в котором, как она заметила, лежало несколько дешевых шариковых ручек, и оттолкнула его.
- Простите, - сказала она. - Я не хотела этого.
- Не переживайте, - сказал он. - Вы же человек.
- Я себя больше не чувствую человеком, - сказала она. - Я как в засаде. Мне снятся кошмары, мне снится, что я набита белыми личинками, которые пожирают меня изнутри.
Он вздохнул.
- Это нормально, - сказал он. - Вы с этим справитесь.
- Перестаньте мне говорить, что все охренительно НОРМАЛЬНО, - сказала она.
Дэниэл проверил, когда у него назначены встречи, взглянул на часы и повел ее вниз перехватить кофе в торговой галерее, где преподнес ей вдохновенную лекцию. Это вторая половина ее жизни. Она будет отличаться от первой, Ренни уже не сможет воспринимать все с легкостью. Но возможно, это и к лучшему, потому что она будет рассматривать жизнь - как награду - и больше ее ценить. Это почти то же самое, что получить вторую жизнь. Она должна перестать думать, что жизнь кончилась, поскольку это далеко не так.
- Будучи студентом, я мечтал, что смогу спасать людей, - сказал он. - Теперь я больше так не думаю. Я даже не думаю, что смогу их вылечить: в нашей области нельзя позволять себе так думать. Но в некоторых случаях мы можем выиграть время. Ремиссия может длиться годами, а иногда всю жизнь. Он слегка наклонился вперед.
- Думайте, что вы родились заново, ваша жизнь - чистая страница. Вы можете на ней написать все, что вам вздумается.
Ренни сидела за столом напротив него (стол был белый, пластмассовый, с золотыми нитями), думала о том, какой поверхностный вздор он несет и восхищалась его глазами, которые были неуловимого оттенка, нечто среднее между голубым и зеленым. "Где он этого набирается? - подумала она. - В "Ридерз Дайджест"?
- Вы всем это говорите? Или подбираете фразы, исходя из занятия собеседника? Вы мне это говорите только потому, что я журналистка? Если бы я была зубным врачом, вы бы сказали, что жизнь как пустой зуб, и ее можно заполнить чем хочешь?
Ренни знала, что не подобает говорить такие вещи мужчине, в которого ты влюблена, или вообще мужчине, или кому бы то ни было на эту тему; высмеивать это оскорбительно, особенно, когда собеседник говорит серьезно. Но она не могла устоять. У него были все основания разозлиться, но вместо этого он был поражен. Он на мгновение взглянул на нее почти лукаво, а затем рассмеялся. Он покраснел, и Ренни это заворожило; мужчины, которых она знала, не краснели.
- Я полагаю, вы находите это слишком сентиментальным, - сказал он.
"Сентиментальным. О, Боже, - подумала Ренни, - я попала в петлю времени, сейчас снова сорок пятый год. Он с другой планеты."